Роберт Говард - Клинки братства Страница 8

— За исключением тебя, конечно, сэр Галахад? — язвительно поинтересовался Скопа.

— За исключением меня, кровавый изверг! — неожиданно взорвался Кейн, и такова оказалась мощь его голоса, что у всех заложило уши, а прозвучавшая в нем угроза заставила этих законченных негодяев подскочить и затрястись от страха.

Что могло напугать пиратов больше, чем вид человека, исполненного стального самообладания и непоколебимой воли, на миг давшего волю обуревавшей его безудержной ярости? Именно сейчас в полной мере проявилась подлинная сущность Соломона Кейна — неумолимого паладина давно минувших времен. Буря страстей пуританина улеглась так же внезапно, как и разразилась, и вот уже перед пиратами вновь стоял твердый как сталь и такой же смертоносный человек с ледяными глазами. Черный раструб одного пистолета был нацелен капитану Хардрейкеру прямо в сердце, другой пистолет, точно гипнотизирующий глаз змеи, переходил с одного пирата на другого. И тот, кто оказывался под прицелом Кейна, белел как полотно.

— Помолись напоследок, пират, — прежним бесцветным голосом проговорил Кейн. — Ибо твоя грешная жизнь подошла к концу...

И в первый раз лицо Скопы исказила гримаса страха.

— Господи Боже! — выдохнул он, и капли пота выступили у него на лбу. — Ты что, просто пристрелишь меня, как шакала, не предоставив мне шанса...

— Ни единого, Джонас Хардрейкер, — равнодушно ответил Соломон Кейн, и ни рука, ни голос его при этом не дрогнули. — Причем сделаю это с радостным сердцем. Есть ли под солнцем преступление, которое ты не совершил бы? Доколе тебе испытывать терпение Господне, ты — черная клякса в Книге деяний людских! Давал ли ты пощаду слабым, миловал ли беспомощных? Так что прояви хотя бы напоследок храбрость и прими достойно уготовленную тебе участь.

Пирату потребовалось страшное усилие, но он таки сумел взять себя в руки.

— Я всю жизнь проявлял храбрость, чего не скажешь о тебе, пуританин! Здесь только один трус — и это ты!

Ледяные глаза Кейна лишь на мгновение подернулись пеленой гнева. Этот человек поистине подавил в себе эмоции.

— Это ты трус, — продолжал капитан пиратов: ему терять уже было нечего.

Никто не мог назвать Скопу глупцом, и, поняв, что ему удалось нащупать в неприступной духовной броне Соломона Кейна единственное уязвимое место — гордыню, он во что бы то ни стало решил добраться до пуританина. Тот, конечно, никогда не хвастался своими подвигами, которые предпочитал называть деяниями, но очень гордился тем, что никто и никогда не мог упрекнуть его в трусости.

— Может, я и заслуживаю смерти, Господь нас рассудит, — говорил между тем капитан Хардрейкер, внимательно наблюдая за пуританином. — Но что скажут о тебе люди, узнав, что ты даже не предоставил мне возможности постоять за себя? Да тебя все сочтут отъявленным трусом!

— Людской приговор есть суета сует. — Тень набежала на лицо Кейна. — К тому же люди знают, трус я или нет.

— А я — нет! Застрели меня, и я отправлюсь на тот свет с мыслью о том, что ты трусливый пес, какие бы сказки ты сам про себя ни рассказывал! — торжествующе выкрикнул в лицо Кейну пират.

При всем своем мужестве и благородстве, Соломон Кейн оставался человеком и обладал слабостями, присущими роду людскому. Тщетно пытался он сам себя убедить, что негодяй пытается лишь получить шанс спасти свою шкуру. Сердцем он понимал — нажми он сейчас на курок, и омерзительные насмешки Скопы-Хардрейкера будут преследовать его до конца жизни. Он угрюмо кивнул:

— Да будет так. Ты получишь свой шанс, хотя Господу всеблагому известно, что ты его не заслуживаешь! Выбирай оружие!

Глаза Скопы сузились... О фехтовальном искусстве Кейна среди членов Берегового Братства и прочих “джентльменов удачи” ходили легенды. С другой стороны, если остановиться на пистолетах, у него, Джонаса Хардрейкера, не будет ни малейшей возможности пустить в ход свою не менее известные ловкость и силу...

— Ножи! — объявил он наконец, оскалившись в свирепой гримасе.

Кейн, не опуская пистолета, некоторое время мрачно смотрел на пирата. Затем его бледное лицо тронула едва заметная зловещая усмешка.

— Ты объявил свой выбор, — кивнул он. — Нож едва ли можно назвать оружием джентльменов... Тем не менее, он может принести смерть, которую никто не назовет ни быстрой, ни милосердной...

Пуританин повелительно махнул вторым пистолетом в сторону флибустьеров:

— Оружие на пол! — Тем ничего не оставалось, кроме как повиноваться. — Освободить юношу и девушку!

Когда его приказание было в точности исполнено, Джек растер затекшие члены, ощупал рану на голове — волосы слиплись в кровавый колтун, а затем обнял всхлипывающую девушку.

— Пусть она уйдет, — прошептал он, но Соломон Кейн отрицательно покачал головой:

— В таком состоянии ей никак не миновать стражу, стоящую возле дома. Боюсь, я не могу на это пойти.

Девонширец кивком головы указал Джеку на ступеньку за своей спиной и велел вместе с девушкой занять там место. Хардрейкер под бдительным взглядом Кейна выложил свой богатый арсенал на стол и, раздевшись до пояса, вышел на середину подвала. Вручив юноше свои пистолеты, Кейн быстрым движением освободился от пояса с рапирой и камзола, сложив их у ног, сверху аккуратно положив шляпу.

— Приглядывай за этим отребьем, пока я не управлюсь с их заводилой, — велел он юноше. — Если кто-то потянется за оружием, просто жми на курок. Если увидишь, что я упал, хватай девушку и беги отсюда. Но Господь не допустит, чтобы я проиграл: меня ведет синее пламя мести...

Двое высоких мужчин замерли друг против друга. Кейн — с непокрытой головой и в одной рубашке, Скопа — обнаженный по пояс, но в шелковом головном платке, рубины кровавыми каплями покачивались в его ушах. Пират был вооружен длинным кривым турецким кинжалом, который он держал острием вверх, Кейн же сжимал прямой, узкий, обоюдоострый кинжал, который выставил вперед наподобие рапиры. Оба мужчины прошли суровую школу боя на ножах, и ни один из противников не опускал оружия книзу, как это предписывается кодексом благородных дуэлей. То, что требуют напыщенные манеры светских хлыщей, редко бывает полезным в настоящем бою.

Коптящий масляный фонарь освещал жуткую сцену, достойную готического романа. Бледный юноша с окровавленной головой, стоящий на выщербленных каменных ступенях, сжимает два смертоносных пистолета. Рядом, отчаянно вцепившись в любимого, всхлипывает златокудрая красавица. А в трех-четырех ярдах от них, у стены, кровожадно скалятся гнусные демонические рожи. Дикарский беспощадный блеск глаз. И стальные блики на острых лезвиях между воинами. Две гибкие фигуры, по-кошачьи мягко переступая, кружат около друг друга, а изломанные тени, словно танцующие духи, повторяют каждое движение бойцов...