Фриц Лейбер - Крупинка Темного Царства Страница 8

— Правильно, Гленн, — резко вклинился Франц, — и сегодня, по-моему, в один из таких обширных краев мы втроем и сунулись.

Он помедлил и как-то неуверенно, чуть ли не смущенно проговорил:

— По-моему, каждому из нас хочется сейчас поговорить о том, что мы видели — и вряд ли стоит держать рот на замке только лишь из опасения, что рассказ об увиденном может как-то повлиять на представления, сложившиеся у других, и исказить их свидетельства. Так вот, насчет черноты предмета, или тени, или видения, что наблюдал я (я назвал его «черной царицей», но пожалуй, более точным было бы слово «сфинкс» — посреди черного лохматого пятна проглядывало длинное звериное или змеиное тело) — так насчет черноты: чернота эта была явно гуще той клубящейся тьмы, что плавает перед глазами при отсутствии света, хотя что-то общее с ней имела.

— Верно, — подтвердил я.

— О да, — вторила мне Вики.

— Было ощущение, — продолжал Франц, — будто эта штуковина, возникшая где-то у меня в глазах, в голове, располагалась при этом и далеко на горизонте — я имею в виду, на утесе. Каким-то образом она являлась одновременно субъективной — существуя в моем сознании, и объективной — наличествуя в материальном мире, или же… — тут он помешкал и понизил голос, — или же имела отношение к некой более основной, более изначальной и менее органической области, нежели материальный мир и сознание.

— Почему не может существовать каких-то иных типов пространства помимо тех, что мы знаем? — продолжал он, будто бы оправдываясь. — Неких иных закоулков в пещере вселенной? Одних пространственных измерений люди уже ухитрились выдумать и четыре, и пять, и более! На что похоже чувство пространства внутри атома, или пространства между галактиками, или за пределами любых галактик? О, я прекрасно понимаю, что вопросы, которые я задаю, для большинства ученых просто нонсенс — это вопросы из тех, сказали бы они, к которым не применимы ни эксперимент, ни логика — но ведь те же ученые не способны дать даже намека на ответ, где и в каком виде существует пространство сознания, каким образом студень из нервных клеток способен поддерживать необъятный пламенеющий мир внутренней реальности — они отговорятся под предлогом (вполне по-своему законным) что наука имеет дело с вещами, которые могут быть измерены и на которые, что называется, можно указать пальцем, а кто способен измерить мысль или указать на нее пальцем? Но сознание-то как таковое есть — это основа, на которой все мы существуем и зародились, это основа, на которой зародилась сама наука, вне зависимости от того, способна она объяснить ее или нет — так что лично для меня вполне допустимо предположение о существовании некого основного, первородного пространства, служащего мостом между сознанием и материей… и о принадлежности того, что мы видели, именно к такому пространству.

— А может, все-таки есть специалисты в подобной области, да только мы их выпускаем из виду, — совершенно серьезно сказала Вики. — Не ученые, а мистики и оккультисты, по крайней мере, некоторые из них — честное меньшинство среди толпы мошенников. У вас в библиотеке есть их книги. Я узнала заглавия.

Франц пожал плечами.

— Лично я никогда не находил в оккультной литературе ничего, что можно было бы взять за основу. Понимаете, оккультизм — почти как литературные и киношные «ужастики» — это нечто вроде игры. Да и как большинство религий. Поверь в игру и прими ее правила — или условности рассказа или фильма — и испытаешь страх, или чего там тебе еще нужно. Прими мир спиритов — увидишь духов и побеседуешь с безвременно усопшим родственником. Прими рай — и обретешь надежду на вечную жизнь и помощь всемогущего бога, работающего на твоей стороне. Прими ад — и столкнешься с дьяволами и демонами, если это то, что тебе надо. Прими — пусть даже с чисто литературными целями — колдовство, друидизм, шаманизм, волшебство в каком-то ином современном варианте, и получай оборотней, вампиров, стихию неведомого. Или поверь в таинственное влияние и сверхъестественное могущество могилы, старинного дома или изваяния, мертвой религии или старого камня с полустертыми надписями на нем — и получай нечистую силу все того же общего сорта. Но я думаю про тот страх — который, пожалуй, больше опасливое изумление — что лежит за пределами любой игры, что свободен от любых правил, не подчиняется никакой созданной людьми теологии, не поддается никаким чарам или защитным ритуалам, что бродит по миру невидимым и бьет без предупреждения куда только пожелает, во многом подобно (хотя и устроен совсем по-иному) молнии, или чуме, или вражеской атомной бомбе. Про тот страх, ради защиты от которого и ради того, чтобы забыть о нем, и было возведено все здание цивилизации. Страх, о котором ничего не поведают никакие человеческие знания.

Я встал и подошел ближе к окну. Звезд на небе почти не прибавилось. Я попытался разглядеть гранитный уступ напротив, но он скрывался за отражениями в оконном стекле.

— Может, и так, — отозвалась Вики, — но парочку этих книг мне все равно хотелось бы пролистать заново. По-моему, они как раз над письменным столом.

— Как называются? — спросил Франц. — Я помогу найти.

— А я пока прогуляюсь по «палубе», — бросил я как можно небрежней, двигаясь в противоположную сторону. Ответа не последовало, но у меня было чувство, что внимательные взгляды проводили меня до самых дверей.

Как только я толкнул от себя дверь — что потребовало определенного волевого усилия — и прикрыл ее за собой, до конца не захлопывая — что тоже далось не без труда — я начал сознавать две вещи: во-первых, что на улице гораздо темней, чем я ожидал — широкое окно гостиной скрывалось за углом стены и бросало лишь слабый отсвет на узенькую площадку перед обрывом, а не считая звезд, других источников света здесь не было; и во-вторых, что темнота, как я обнаружил, вселяет чувство уверенности.

Причина этого была вполне очевидной — испытанный ранее страх ассоциировался с солнцем, с ослепительным солнечным светом. Теперь я был от него в безопасности — хотя если бы кто-то невидимый вдруг зажег у меня перед лицом спичку, результат мог оказаться совершенно непредсказуемым.

Короткими шажками я двинулся вперед, нашаривая вытянутыми руками поручень.

Я прекрасно понимал, зачем вышел из дома. Я хотел испытать свою храбрость, бросив вызов этой штуковине, какой бы она не была — иллюзорной, реальной или какой-то еще, гнездящейся внутри нашего разума или вне его, или же способной каким-то образом, как предположил Франц, существовать в обеих этих областях одновременно. Но помимо этого, как я сознаю теперь, уже присутствовало и начало очарования .