Пол Макоули - Дитя камней Страница 8

   Адрес, который дал мне Роулс, находился на восточном конце Чейен-Уолк в середине ряда старых краснокирпичных зданий, защищенных от громогласного грохота уличного движения по набережной Челси узким общественным парком, заросшим кустарником и травой. На обочине узкой удочки, что бежала между домами и парком, впритык друг к другу стояли дорогие машины. В воздухе разливалась спокойная, полная достоинства аура процветания, доносился запах свежей краски.

   Я нашел скамейку в парке и сквозь щелочку в кустарнике рассмотрел дом Райнера Сью. Не было видно ни следа кроваво-красного Ягуара Марк 1. Громадная вистерия хлопала бледно-зелеными листьями и гроздьями пурпурных цветов над черной оградой передней лужайки. Занавеси были задвинуты на всех окнах, словно в трауре, или словно те, кто обычно здесь живет, собрались и уехали куда-то на сезон, и я быстро сообразил, что в определенном смысле дом в действительности необитаем. В отличие от всех остальных домов на этой старой многонаселенной улице, он был совершенно без духов или любых других ревенантов, и никто из них не подходил к нему близко, не было слышно даже малейшего мышиного писка какого-нибудь завалящего импа. Было тихо, как будто под колпаком в центре шумной улицы была устроена гробница, так абсолютно тихо, что эта тишина звенела в ухе, словно комар. Глубоко запечатанным в этом молчании, словно муха в янтаре, находился крошечный, плотный узел спрессованной ударной энергии. И этот узел мог бы избежать внимания любого обладающего чуть меньшим умением, чем я.

   Угрюмый дух молодой служанки, которая утопилась здесь более века назад, после того, как она забеременела от шашней с каретником, слонялся возле речной стенки на дальнем конце набережной. Я подозвал ее (она проплыла через дорогу, совершенно не замечая уличного движения), но она не откликнулась на мою просьбу, сказав, что сделает для меня все, что угодно, совершенно все, только не это. Я ощутил такую внезапную вспышку раздражения на этот несчастный остаток, что отказывал мне и при этом глупо улыбался, что прекратил ее - стер ее полностью, так легко, как задувают свечу, и позволил моему гневу раздуться, всосав в него все отброшенные за ненадобностью эмоции, которые летели по улице, словно клочья мусора на ветру. Колючие осколки гнева; удушающее тряпье нужды; крупинки шока и страха, яркие, как осколки стекла; липкие нити отвращения; даже несколько пылинок чистой радости, этой самой кипучей из эмоций - я взял все. Мешковатая толпа закружилась вокруг меня, словно карманная буря, становясь все темнее и плотнее. Затрепетали листья пыльной молодой чинары, под которой я сидел. На набережной шоссе водители бессознательно нажимали на газ, чтобы побыстрее проехать мимо.

   Вызвав всех импов в пределах досягаемости, я швырнул всю стаю на переднюю дверь дома, прямо в сердце его внутренней кипящей сверхъестественной тишины. Дом целиком заглотил толстую, живую веревку. Несколько минут ничего не происходило. Машины продолжали мчаться вдоль набережной. Аэроплан тупо гудел над низкими серыми облаками, что висели почти над деревьями, стоявшими по другую сторону реки. Потом я ощутил нарастающее давление, и обычная материя дома - красно-кирпичные стены, балконы кованного железа, черепичная крыша - все перекрылось блестящей черной волной, как фотография, пошедшая пузырями от жара огня. В ней бурлили какие-то твари, черные на черном, импы всех сортов, извивающиеся друг на друге, словно мириады змей, грызущих друг другу хвосты, их было многократно больше, чем я запустил в дом, они высвободились из ловушки, захороненной глубоко в ткани дома и разлетелись во всех направлениях. Я отбил и уничтожил сотни импов, когда они широким волновым фронтом хлынули на меня, но это было все равно что пытаться отбить каждую каплю дождя, что льется на вас во время грозы. Я ощутил мгновение интенсивного головокружения, когда несколько дюжин выживших импов прошли прямо сквозь меня и ухитрились при этом уцелеть. Остальные полетели дальше, через дорогу, через реку. Белый фургон, оказавшийся на пути неощутимого шторма, вильнул и врезался в идущую навстречу машину, та завертелась и багажником ударилась о дерево. Сломанные ветви упали на машину и на дорогу. Со взрывоподобным визгом затормозил автобус, на двух полосах замершего шоссе зазвучали горны.

   У меня не было сомнений, что ловушка была создана, чтобы взорваться, когда я войду в дом без подготовки, и если б я попал в самую середину потока тысяч внезапно освобожденных импов, я был бы начисто сметен яростью их гнева, страха, безумия и отвращения. Мне понадобились бы дни, чтобы поправиться, и, кроме того, я все это время был бы совершенно беспомощен. А так сегодня ночью произойдет внезапное и необъяснимое увеличение степени насилия в этой части города - споры, драки, возможно даже убийства - однако самого худшего в этой ловушке я избежал.

   По обе стороны дорожного происшествия движение замерло. Водитель машины, которая врезалась в дерево, выбирался из искореженного остова. Двое мужчин оторвали дверцу фургона, его водитель осел им на руки. Передняя дверь дома Райнера Сью отворилась и женщина в нейлоновом домашнем халате сошла со ступенек, открыла воротца, уселась на обочине, опустила голову между колен и ее стало рвать. Я пронырнул сквозь кустарник и прямо мимо нее прошел в дом.

   В коридоре стонал пылесос. Я выдернул его из розетки, он перешел на шепот и затих. Я позвал Райнера Сью, позвал Донни Халливела, а когда ответа не последовало, прошел в гостиную. Ее бледно-желтые стены были завешаны пластинками в золоченых рамочках и замысловатыми картинами австралийских аборигенов, которые шептали о ландшафтах, что я никогда не видел, и о снах, которых у меня никогда не было. Громадный белый диван стоял перед широкоэкранным телевизором. Стояли вазы с белыми цветами, вазы с ветками эвкалиптов. Высокая книжная полка была набита переплетенными в кожу томами, в основном фальшивыми инкунабулами и гримуарами, хотя среди хлама был изъеденный червями трехтомник "Disquisitionum Magicarum" дель Рио и весьма красивый экземпляр "Summa Diabolica" Касиано в марокканской коже. Поднятое крыло громадного рояля отразило меня, когда я проходил мимо. Сквозь открытое французское окно по ступеням я спустился в сад. Песчаная дорожка бежала между приподнятых грядок белой лаванды, белой розы, серого чертополоха и травы какой-то тигровой полосатой окраски к перголе, растущей под огромной, древней виноградной лозой, которая, наверное, была такой же старой, как и сам дом. Стеклянные гроздья винограда, прозрачного, как слезинки, качались среди листьев в форме ладони. В одном углу стояла фанерная конструкция не намного большая, чем гроб, стоящий вертикально. Я открыл крышку вертикального гроба. Он был выложен материалом и слоями земли и фольги - это была разновидность оргона, хотя и бесконечно более изощренная - и человек, который скрючился внутри на узенькой скамеечке, замигал на меня.