Евгений Витковский - Чертовар Страница 82

— Надеюсь, вы добрались без лишних приключений, — продолжал чертовар, — приглашаю вас ко мне… на ферму, отдохните. Ну, а цель визита… Цель вашего визита…

— Увидеть Россию, умом ее всю понять, потом вернуться домой, по пунктам ее объяснить и жить на покое! — рявкнул молодой богатырь, сидящий на полу. Чертовар расслышал, как от страха взвизгнул на крыльце однорогий черт Антибка.

— Это очень удачно, — сказал Богдан, — умом понять Россию. Тогда вы по адресу.

17

…долгую жизнь судьба обычно дарит дуракам, чтобы они пополнили недостаток ума богатым опытом.

Непропорционально длинная ветхая тень нехотя тащилась за человеком в плаще с капюшоном от Двугорбого моста, — или, если говорить по-старокиммерийски, от Горбатой Колоши. С моста человек на остров Архонтова София как раз и сошел, а где был до того — никто не заметил, скорее всего, из воды вышел, а возможно, пришел по ней словно по суху с волн бескрайнего Рифея-батюшки. Хотя человек шел медленно, никакого сомнения не было, что никуда он не свернет, покуда не окажется на ступенях политического сердца Киммериона — старинного здания архонтсовета. Капюшон скрывал лицо направлявшегося в гости к архонту, но, хотя кругом стоял белый день, веяло из-под этого капюшона ночным туманом и дурным расположением духа.

Странник протиснулся в приотворенную дверь, вырезанную из цельной малахитовой плиты, и пошел по своим делам, между тем тень его, вопреки законам природы и логике, втягивалась за ним очень медленно, и целиком вобралась в архонтсовет лишь тогда, когда гость, надо думать, дошел до стола дежурного на втором этаже. В здании тень попала в водоворот коридорных полутеней и растворилась в них, а человек в капюшоне, напротив, наконец-то подал голос.

— Кирия у себя?

Секретарь архонтсовета, одноглазый Варух Гребенщиков, уставился на собеседника, чьего лица в глубине капюшона рассмотреть так и не смог. Замогильный голос гостя лучше визитной карточки говорил о его персоне, но и этому гостю архонта Александру Грек, по-киммерийски и по-гречески кирию, все-таки полагалось бы назвать еще и по имени. Тут весь Киммерион за двести тысяч нынче разросся, половина из них бабы — так что ж, каждая из них кирия?

Старец повторил вопрос по-киммерийски. Это возымело действие, поскольку даже ругаться на оном языке в городе не всякий умел, не только связную фразу построить.

— В лазурном кабинете, господин Вергизов. Доложить?

— Я сам, — сказал вечный странник и прошел в коридор, плечом пронизав часть косяка. Возможно, что это был обман зрения. Возможно, что и не был: из умений Вергизова способность проходить сквозь стены числилась не самой легендарной.

Глава самоуправления Киммериона, архонт Александра Грек, была крепкой женщиной лет под шестьдесят. Габариты она имела немалые, голос громкий и хорошо поставленный, взор пронзительный и характер железобетонный: в ее правление преступность в Киммерионе расти не смела, журналисты не наглели, городская стража, некогда внесшая Александру на руках в архонтсовет, сама была не рада тому, до какой степени навела ее ставленница в городе хотя бы относительный порядок. И не только в городе: даже у далеких Северных Миусов, где полноводный Рифей впадал в заполярную реку Кару, киммерийская гвардия вставала во фрунт при малейшем упоминании имени грозного архонта. Одно лишь имя государя Всея Руси, среди чьих титулов «Царь Киммерийский» на второй странице был проставлен золотом по серебру, внушало гвардейцам и простым гражданам такой же трепет. Но царь был далеко и в Москве, а архонт — у себя дома, в Киммерионе, на острове Архонтова София, поэтому даже независимые члены архонтсовета, главы городских ремесленных гильдий, предпочитали иметь дело все-таки с городской властью. Даже практически с ней одной: в силу определенных аномалий местного свойства, выход из Киммерии всем ее уроженцам без специальной процедуры был закрыт. А отвечал за эту процедуру никто иной, как нынешний визитер архонта — Вечный Странник, он же Пограничник с Яшмовым Маслом, он же Мирон Павлович Вергизов.

В лазурный, точнее, облицованный киммерийскими лазуритовыми изразцами кабинет, Мирон вошел без стука. Однако Кирию за столом сразу не увидел. Между ним и архонтским столом находился человек в позе памятника изобретателю шлагбаума, причем закрытого: присев на корточки, он тянул руку далеко в сторону, на высоте, не превышавшей аршин от пола. Человек при этом говорил, что называется, «с сердцем»:

— Вот такие дети, никак не больше, вот такие дети, нисколько не больше! И что, вы думаете, он с ними делает? Он забирает их у нас на полдня по пятницам и заставляет — что бы вы думали? Он заставляет их учить киммерийский язык! И не просто учить, он заставляет их на нем писать! Где это видано и кому нужно, чтобы дети порядочных евреев тратили время на такое немыслимое дело? Ну, допустим, они научатся не только ругаться, они научатся еще и записывать ругательства этими закорючками: рыбка-птичка. Что они с этого поимеют, кроме головной боли? А ведь это дети, это такие дети, нивроку, кирия Александра, это таки да дети и они должны учиться делу, а не баловству? Или у них есть в неделе больше, чем семь дней?

— Дней у них столько же, сколько у всех, — ответствовал железный голос Александры, — и это не просто дети евреев, это киммерийцы. Их в любой день могут избрать архонтами…

— Только после тринадцати лет! — резко прервал архонта гость, не меняя позы и еще не замечая Вергизова. Александра его тем временем уже прекрасно увидела.

— После двадцати четырех. В вашей гильдии раннее совершеннолетие. Но вы среди всех горожан имеете самый высокий уровень образования, пусть ваши дети знают еще и этот язык. Решение окончательное. Кстати, вот Мирон Павлович, он может рассказать нам — каковы успехи еврейских детей в древнекиммерийском языке. Можете, Мирон Павлович?

— Немалые успехи, — глухо произнес Мирон из-под капюшона, — ругаются так, что уже нечему учить. Сейчас перешли к письменности. Пройдем азбуку, потом начнем огласовки, лигатуры. Хорошие у вас дети, почтенный рав Аарон, — Мирон, исходя из масштаба жизненного опыта, знал, что, кому и когда сказать, если хотел погасить лишнюю свару.

— Ну, это все-таки наши дети, не чьи-нибудь, — не смог сдержать удовольствия главный Еврей, — но, может быть, можно хотя бы отпускать их пораньше? Солнце в пятницу заходит рано.

— Солнце в пятницу и встает тоже рано, — ответил Вергизов. Мне все равно. Давайте начинать в восемь утра, отпущу до обеда.