Георгий Зотов - Сказочник Страница 9

Она нагоняет меня на улице, у выхода к цитадели.

– Извини! – Я чувствую её взгляд даже из-под тёмных очков. – Я не забыла, что обязана тебе главным удовольствием со времён рождения. Но сейчас… волнуюсь за тебя, хоть это и непривычно. Я вижу во снах Мастера. И уверена: если Он знает – Он не простит…

Я молчу. Она нежно берёт меня за локоть, и мы идём вдоль улицы под ручку – Смерть и Война. За нашими спинами взрываются, взлетая на воздух, автомобили, с небес сыплется щебень, здания охвачены пламенем. Наверное, мы впечатляем при взгляде со стороны. На мне тлеет одежда, лоб и щёки в копоти, её тело и вовсе одна сплошная рана, сразу три осколка попали в грудь. Пожалуй, придётся сменить внешность, принять другой облик – по всему лицу кровоточат порезы от разлетевшихся стёкол. Как люди выжили в этом мире? Тонкая кожа, тупые зубы, ломкие когти – да такого дохляка кролик заборет. А они даже слонов и тигров – и тех умудрились поставить на грань исчезновения. Лицо Полемос превратилось в кровавую маску, но я вижу – она улыбается, её молодость вечна. Покончив со слонами, люди принялись мочить самих себя, причём с удвоенной яростью. Сестра уезжает сегодня на север – в Алеппо, где весь год продолжаются уличные бои.

…А вот я – остаюсь. Этой ночью у меня в Дамаске официальный отчёт.

Глава 4

Расплата временем

(центр Дамаска, у ворот цитадели)

…Он ждёт у памятника самому себе. Статуя ему совершенно не нравится, и меня это не удивляет. Большинство обитателей загробного мира недовольны изваяниями в свою честь. Скажем, русский царь Пётр Великий работал в офисе триста лет. Но, едва увидев монумент работы одного грузинского скульптора, сам попросил сопроводить его в воды Бездны. Мне было жаль. Я часто выбираю менеджеров косарей из числа бывших земных владык – так удобнее. Они не могут подчиняться? Чушь. Даже Иван Грозный был весьма богобоязненным… А тут, ты умер и понимаешь, твой бог – это Смерть. Разве у кого-то поднимется рука на господина призрачного царства? Да я вас умоляю. Каждый знает, в жизни ещё можно что-то изменить, а после смерти в переменах нет никакого смысла.

Я вижу султана издали. Крепкий и жилистый мужик с бородой.

– Саляму алейкум, ли сайед[5], – произносит он, и в голосе море уважения. Полководец Салах-ад-Дин, бывший покоритель Иерусалима, в связке со мной уже восемьсот лет, и мы привыкли друг к другу. Да и есть ли в его работе нечто новое? Раньше он властвовал над душами живых, теперь над душами мёртвых. Как говорится, найдите десять отличий.

Я ему не мешаю. Я приехал в командировку забрать душу – по графику.

Призрачный Дамаск очаровывает в первые секунды пребывания, каждый раз я ощущаю – мне есть чем гордиться. Я – зодчий теней, и я строил эти города с помощью лучших покойных архитекторов. В центре (да и на окраинах) нет ни одной мечети, ибо я запрещаю исповедовать любую религию. Вот сами подумайте: я ж не знаю, чей престол за Бездной – Мухаммеда, Иисуса или Аматэрасу, так зачем рисковать? У мертвецов есть всё. И красивые улочки с домиками как в мавританском, так и в османском стиле, и десятки кальянных (набор табака с перцем чили и острейшими пряностями позволяет слегка чувствовать вкус), и даже торговые ряды купцов времён Арабского халифата. Да-да, в теневом царстве построен свой рынок, не хуже Сук-аль-Хамидии, – он славится на весь загробный мир, и за одеждой сюда слетаются души из Каира и Тегерана. На призрачном рынке можно купить облачение гаитянского барона Субботы, ожерелья тибетского демона Ямы и стандартные балахоны с капюшоном – к каждому бесплатно прилагается коса знаменитой дамасской стали. Украшения в виде черепов, чётки из фаланг пальцев, серьги с носовыми хрящами… Не удивляйтесь – среди косарей хватает женских душ, кои неустанно заботятся о нарядах и зависят от критического мнения других мертвецов. Повсюду телеги и фаэтоны, нередко попадаются персидские древние колесницы. Крики верблюдов, ржание лошадей и топот ослиных копыт – в городах призраков машины есть только у высших менеджеров… то есть у нас, квартета невидимок, правящих обоими мирами. Мне было лень реформировать всё подряд.

– Что новенького? – присаживаясь на лавочку, буднично спрашиваю я Салах-ад-Дина.

– Сегодня весьма банально, халиф, – отвечает мне он, неловко вертя в руках планшет с арабской вязью на «спинке». – Свежая серия терактов вокруг рынка и мечети Омейядов, шестьдесят пять покойников. Полсотни инфарктов, четыре разрыва аорты, одна женщина упала с балкона, двое утонули в море, трое подавились мясом. Так, что ещё… – неловко тычет он пальцем в сенсорный экран.. – Один свалился в канализационный люк, другой с лестницы загремел, свернул шею. Три десятка погибли в автокатастрофах – ну ты знаешь, милостивый халиф, как в наших землях принято ездить на самоходных повозках. Четырнадцать инсультов с летальным исходом – это стандарт. Бой возле Хамы – сорок солдат и полсотни повстанцев убиты. Плюс несчастный случай, – с трудом нажимает он баннер, – некий торговец полез чинить телевизор, током убило.

Салах-ад-дин по привычке зовёт меня «халиф», на арабском – повелитель правоверных. Я не возражаю. Пусть эта должность относится к мусульманам, в ней есть доля правды.

– Вот что за народ, ей-богу, – говорю я с плохо скрытой досадой. – Неужели так сложно электрика вызвать? Нет, лезут сами разбираться, хоть и понятия не имеют, как устроен «ящик». Конечно, живым же плевать, что в загробном мире с начала года второй дополнительный набор косарей провели. Эх, Салах… насколько бы разгрузился мой график, соблюдай люди элементарную технику безопасности! Ну, переходишь ты дорогу, – голова отвалится по сторонам посмотреть? Мне будет парадоксально жаль, если выяснится, что ада нет. Система наказаний за глупую гибель необходима. Дёрнуло тебя током по личному идиотизму, рискнул перебежать перекрёсток на красный свет – вот и жарься на сковородке, кретин. Ладно, у вас ещё гражданская война, это я хоть без радости, но понимаю. Резать ближнего своего в людской природе, такие вещи неискоренимы. Знаешь, сколько душ пришлось перетаскать в Бездну после распада Советского Союза?

– Не знаю, господин, – шёпотом отвечает менеджер косарей Дамаска.

– Ну конечно, – хлопаю я крылом. – Ты ж не русский или грузин. Да неважно. Хотя войну я ненавижу. Не поверишь, самый главный пацифист по натуре – это как раз я.

– Что такое пацифист, о халиф? – удивлённо таращится Салах.

Я не обижаюсь. Это моя вина, незачем с призраком из Средних веков козырять чересчур умными словами. Попробуй подойти к неандертальцу и размеренно сказать ему в лицо: «Монетизация экономики», – дубиной по голове заработаешь и всего делов. В России то же слово «пацифист» легко путают со словом «педераст». И ведь действительно, если так уж разобраться, похоже. Мимо нас плавно движутся косари, на ходу отвешивая церемонные поклоны, некоторые прижимают к груди покупки. В призрачном мире нет денег, ты можешь расплатиться только своим временем. Пойти забрать сотню душ вместо опредёленного косаря, пока тот кайфует в баре воспоминаний, как романтично называют обычную кальянную, – тяжкий труд, ибо душа душе рознь. Так вот, самый главный пацифист и заодно главный хиппи в мире – это я. Не поверите, в разгар сражений во Вьетнаме я даже принимал участие в антивоенных демонстрациях в Нью-Йорке – инкогнито, конечно. Я ведь прекрасно понимаю, Смерть, с розой в руках распевающая песню Леннона Give Peace A Chance, выглядит абсолютно по-идиотски. Но да, я против войны. Для меня работать в период военных действий, когда трупы сыплются штабелями, это всё равно что для вас разгрузить вагон с углём, а за полчаса до выдачи гонорара в кассе обрести извещение: за те же деньги вы обязаны «облегчить» ещё двадцать вагонов.