Дмитрий Черкасов - Благословенная тьма Страница 9

– Он точно не в курсе?

Пилот пожал плечами:

– Во всяком случае, я с ним на запретные темы не беседовал. Не должен быть в курсе. Здешний люд вообще не отличается любопытством, потому что так спокойнее. Слишком много происходит непонятного – пусть не здесь, подальше. Ступе важнее, чтобы вы с ним душевно расплатились.

– Душевно – это как понимать?

– Так и понимайте. Поторгуйтесь для порядка, но не обижайте. Уступите.

– У меня фонды так себе…

– Ничего, вполне достаточно. Я уверен. Здесь не столица, цены разумные. Да и кто знает…

Пилот резко замолчал.

– Ну, продолжайте, – предложил ему Челобитных. – Что вы хотели сказать? Что деньги мне больше могут и не понадобиться?

Тот вытряхнул из пачки сигарету, закурил. Поразмыслил, прежде чем ответить.

– Думаете, вы первый уфолог, рвущийся в Зуевку?

Протодьякон поморщился, отгоняя от себя клубы дыма. Он терпеть не мог табака, да и пил редко.

– Думаю, что нет.

Слово «уфолог» пилот произнес необычно, словно заключал его в кавычки. Челобитных пристально посмотрел на него, безответного:

– Или… вы хотите сказать, что остальные уфологи были такими же уфологами, как я?

Пилот закатил глаза:

– Я этого не говорил.

– Но подразумевали? Вы же знаете, кто я; выходит, я – не первый? Здесь были до меня и другие ликвидаторы?

– Я не знал, что вы ликвидатор, – отозвался тот. – И не хочу знать, вы совершенно напрасно передо мной раскрываетесь. Я знал только, что вы из Службы. Что ж – признание очевидного мне вряд ли чем-то грозит: да, вы не первый. Ваши люди наведывались сюда неоднократно.

Эта новость неприятно удивила протодьякона. Почему в Инквизиции ему не сказали об этом ни слова?

– И что с ними стало? – не удержался Пантелеймон.

На сей раз воздушный извозчик ответил охотно и быстро:

– А кто же их знает? Растворились, будто и не было их никогда.

Казалось, что этот прискорбный факт его чем-то радует. Или, вернее, не сам факт растворения, а другой – уверенность в том, что Пантелеймона поджидают и другие открытия и факты, о которых его даже не потрудились уведомить начальники-командиры. Вероятно, пилот давно уже точил зуб на руководство – не то не доплатили ему, не то отказались повысить. В самом деле – почему он торчит в такой дыре?

Протодьякон ощутил внезапную неприязнь к этому язвительному субъекту.

– Мне пора, – сухо сказал он. – Хорошей погоды и мягкой посадки.

Пилот хохотнул:

– Благословите тогда на прощание, батюшка…

Челобитных мотнул головой:

– Статус не позволяет. Не батюшка я…

Он нацепил рюкзак и, не оглядываясь, зашагал через луг. Он слышал, как взревел двигатель, и придержал шляпу, которую едва не сорвало порывами ветра, но так и не обернулся.

Трава была высока, солнце изрядно припекало. Вокруг протодьякона вились тучи насекомых – большей частью ему незнакомых, но, несомненно, лютых и голодных. Он отмахивался, не желая до поры надевать накомарник. Если он спасует здесь, на лугу, то каково ему будет в лесу, во власти таежного гнуса?

Почему-то именно гнус возбуждал в нем наибольшую озабоченность, словно и не существовало в природе никаких аномалий и тайн, могущих оказаться куда страшнее.

Перспектива обманчива; Пантелеймону мерещилось, что до Бирюзова рукой подать, однако он шел и шел, а деревня как будто и не приближалась. Впору было заподозрить, что колдовство уже началось, и луг проклят, а до людей не дойти никогда. И пес паршивый, вертолетчик об этом, разумеется, знал, потому и радовался. Ослепло начальство, что ли? Гребут в помощники неизвестно кого, всякую сволочь…

Под самозабвенный стрекот цикад он ускорил шаг. И деревня вдруг выросла перед ним, словно раскаиваясь в длительной удаленности. Словно она раздумывала, подпускать к себе чужака или сохранять благоразумную дистанцию, и наконец решила, что от нее не убудет.

Насекомых стало чуть меньше, когда Челобитных ступил на главную и единственную улицу деревеньки. Очень скоро выяснилось: то, что по логике должно было находиться слева, в сознании пилота перевернулось и оказалось справа. Бог его знает, откуда он смотрел и что имел в виду.

Короче говоря, в пятой избе слева – а Челобитных зашел в деревню именно слева – никакого Ступы не было, жила там жилистая старуха, копавшаяся в огороде.

– Не оттуда зашел, – лаконично сообщила она Пантелеймону, с трудом выпрямляясь и вытирая руки о подол. И махнула, направляя пришельца подальше от себя, на другой конец селения.

– Премного благодарен, – поклонился протодьякон.

Старуха не ответила и вернулась к своему занятию.

Челобитных пошел по улице, искоса поглядывая на одинаковые, землистого цвета избы. Больше он никого не повстречал; деревня словно вымерла, и даже собаки молчали. В пятой избе по правой стороне, казалось, тоже давным-давно никто не жил – она вся покосилась, плетень повален.

«Да, не балуют Ступу, – подумал Пантелеймон. – Куда он деньги-то девает? Пьет горькую, ясное дело».

Его подозрения полностью подтвердились, когда он позвал со двора хозяев и ему никто не ответил. С тем же результатом протодьякон постучал в дверь. Когда он, толкнув ее, вошел в горницу, то обнаружил, что там царило вопиющее запустение. Рядом с почерневшим от времени и грязи столом с объедками вместо лавки стояла вполне городская пружинная кровать.

На голом матраце, в грязной одежде и обуви храпел долговязый мужик с прыщавой физиономией – заросший и небритый. Запах в горнице висел такой, что у Челобитных перехватило дыхание.

Не спрашиваясь, он быстро прошел к окну, распахнул его. Затем поискал глазами, нашел бутыль с отравой, которая свалила предполагаемого проводника, налил полстакана и остановился, выбирая оптимальный способ воздействия.

Физический способ, конечно. Но для порядка он позвал:

– Сударь, проснитесь! Господин Ступников!

«Господин» не отреагировал и продолжал храпеть, как ни в чем не бывало. Тогда протодьякон вылил на него ковш воды, стремительно присел на кровать и принялся быстро растирать хозяину уши.

Тот гневно замычал, задвигал руками и ногами. С неожиданной ловкостью и быстротой сел, изучая Пантелеймона мутным взором.

Тот подал ему стакан и таким образом мгновенно наладил контакт и взаимопонимание.

Гадость исчезла в глотке верзилы – можно было забояться, что вот сейчас она его и добьет окончательно.

Но ничего такого не случилось. Напротив, в бесцветных глазах Ступы заиграло некое подобие разумной жизни.

– Чего надобно? – хрипло спросил пропойца. – Плесни-ка еще.

– Будет покамест, – отозвался Челобитных. – Ступников – ты будешь? – Он отбросил неуместных в данной беседе «сударя» и «господина».