Энн Райс - Песнь серафимов Страница 9

Все это принадлежало мне. Слева тянулась длинная веранда под красной черепичной крышей, рядом журчал прямоугольный высокий фонтан, позади него находились двери в номер, а чугунный стол со стульями под зеленым зонтом стоял прямо напротив двустворчатых дверей.

Проклятье. Как я любил сидеть за этим самым столом, на солнышке, под прохладным калифорнийским ветерком. Я испытывал сильное искушение бросить это дело, отсидеться, пока сердце не перестанет скакать в груди, и уйти, оставив здесь горшок с цветами для того, кто захочет его взять.

Я лениво прогуливался по веранде, даже обошел ротонду с ее круто спускающейся по спирали лестницей, словно бы рассматривая цифры на дверях или же просто глазея по сторонам, как это делают многие постояльцы, которые из любопытства бродят по гостинице, как это делал я. Кто сказал, что посыльный не может глазеть по сторонам?

Наконец из люкса «Амистад», хлопнув дверью, вышла дама. Большая сумка из лакированной красной кожи, высоченные шпильки, все в блестках и позолоте, юбка в обтяжку, копна желтых волос. Красивая и, без сомнения, дорогая.

Она шагала быстро и выглядела рассерженной. Наверное, она и была рассержена. Я подошел ближе к двери.

Через окно столовой я увидел за белыми занавесками неясный силуэт банкира, сгорбившегося над компьютером на столе. Он как будто не заметил, что я смотрю на него, — наверное, просто не обращал внимания, потому что туристы заглядывали ему в окна все утро.

Он говорил в малюсенький телефон, вставив наушник в одно ухо, и одновременно нажимал на клавиши компьютера.

Я подошел к двустворчатым дверям и постучал.

Он открыл не сразу. Затем с угрюмым видом подошел к двери, широко распахнул ее, уставился на меня и спросил:

— В чем дело?

— От администрации гостиницы, сэр, в знак признательности, — ответил я сиплым шепотом — стоматологическая пластина мешала выговаривать слова.

Я поднял лилии повыше. Цветы были красивые.

Затем я прошествовал мимо банкира в сторону ванной, бормоча что-то насчет воды, ведь цветам нужна воды. Пожав плечами, постоялец вернулся к своему компьютеру.

Открытая ванная комната была пуста.

Кто-нибудь мог оказаться в маленьком туалете, однако я сомневался в этом, поскольку не слышал ни единого звука.

Чтобы удостовериться, я отправился за водой, налил ее из крана над ванной.

Нет, в номере он один.

Дверь на веранду была широко распахнута.

Он говорил по телефону и шлепал по клавишам. Я видел, как на экране мелькают каскады цифр.

Разговор шел вроде бы на немецком, и я понял только, что банкир сильно раздражен из-за чего-то и зол на весь мир.

Банкиры, как правило, это легкая мишень. Они считают, что солидные капиталы их защитят, и редко нанимают телохранителей, которые им необходимы.

Я двинулся в его сторону и поставил цветы посреди обеденного стола, не обращая внимания на неубранные после завтрака тарелки. Банкира нисколько не волновало, что я нахожусь у него за спиной.

На секунду я отвернулся от него и взглянул на знакомый купольный свод. Я смотрел на нежные коричневые сосны, нарисованные у его основания. Я смотрел на голубей, прорывающихся сквозь пелену облаков к голубому небу. Потом я занялся цветами. Мне нравился их запах. Я вдохнул его, и какое-то неясное воспоминание пришло ко мне — воспоминание о каком-то покойном и прелестном месте, где воздух был пропитан запахом цветов. Где это место? Какая разница?

Все это время дверь на веранду оставалась распахнутой, впуская свежий ветер. Все, кто проходил мимо, могли увидеть кровать и купольный свод, но не видели банкира и меня.

Я быстро встал за спинку его кресла и вколол тридцать кубиков смертоносной жидкости ему в шею.

Не поднимая головы, он протянул руку к месту укола, словно прогонял насекомое, — они делают так почти всегда. Я произнес, убирая шприц в карман:

— Сэр, не найдется ли у вас чаевых для бедного посыльного?

Он обернулся. Я нависал над ним, от меня пахло торфяным мхом и сигаретами.

Ледяные глаза с яростью впились в меня. А затем выражение его лица внезапно изменилось. Левая рука упала с клавиатуры, правой он потянулся к наушнику в ухе. Наушник выпал. Правая рука тоже упала. Телефон свалился со стола, когда левая рука соскользнула на бедро.

Его лицо стало расслабленным и мягким, всякая воинственность пропала. Он с усилием втянул в себя воздух и попытался нащупать правой рукой опору, однако не смог отыскать край стола. Затем протянул ко мне руку.

Я быстро снял садовые перчатки. Он не заметил. Он уже был не в силах что-либо замечать.

Он попытался встать, но не сумел.

— Помоги мне, — прошептал он.

— Да, сэр, — ответил я. — Посидите, пока приступ не пройдет.

Руками в резиновых перчатках я отключил компьютер, развернул банкира в кресле, и он беззвучно упал вперед, на стол.

— Да, — проговорил он по-английски. — Да.

— Вам нездоровится, сэр, — сказал я. — Хотите, я вызову врача?

Я поднял голову и посмотрел на пустую веранду. Мы находились как раз напротив черного чугунного стола, и я только теперь заметил, что в тосканских вазонах с буйной лавандовой геранью растут еще и пышные гибискусы. Светило яркое солнце.

Он пытался набрать в грудь воздуха.

Как я уже говорил, я ненавижу жестокость. Я поднял трубку стационарного телефона, стоявшего рядом с ним и, не набирая номера, заговорил в мертвую трубку: «Нам срочно нужен врач».

Его голова упала набок. Я видел, что глаза у него закрываются. Мне показалось, что он снова попытался что-то произнести, но не сумел выдавить ни звука.

— Они уже идут, сэр, — сказал я ему.

Я мог бы покинуть его, но, как я уже сказал, я ненавижу жестокость в любом ее проявлении.

К этому моменту он уже плохо видел. Возможно, не видел ничего. Однако я помнил то, о чем постоянно говорят врачи в больницах: «Последним отключается слух».

Так говорили, когда умирала моя бабушка. Мне хотелось посмотреть телевизор прямо в палате, а мама рыдала.

Наконец глаза банкира закрылись. Я удивился, что у него остались силы это сделать. Сначала веки были прикрыты наполовину, затем закрылись совсем. Его шея была морщинистой. Я не видел никаких признаков дыхания, ни малейших колебаний тела.

Я снова поглядел мимо него, сквозь белые занавески на веранду. За черным столом, среди цветов в тосканских вазонах сидел какой-то человек и, казалось, смотрел прямо на нас.

Я знал, что с такого расстояния ему не разглядеть происходящего за занавесками. Он мог видеть лишь белую ткань, может быть, неясные силуэты. Меня это не волновало.