Елена Ткач - Зеркало Пиковой дамы Страница 9

Он недоговорил: дверь отворилась, и в зал ворвалась высокая девица в шикарной широкополой шляпе. На ней было черное пальто до пят, длинный черный шарф, на плече — сумочка от Гуччи, на смазливой мордочке вызывающе-яркий макияж. За нею тянулся бесплотный шлейф очень тонкого и дорогого парфюма. Без тени смущения девица прошла прямо к креслу Марка Николаевича, скинула на ходу пальто, небрежно швырнула на лавку, — ребята тотчас подвинулись, освобождая для неё место, — и отвесила перед ним нарочито низкий поклон.

— Алена, ты никак не можешь без опозданий? — видно было, что он раздражен, но сдерживался — вопрос был задан довольно мягко.

— Простите, Марк Николаич, у папы была презентация, и он попросил меня поприсутствовать, — капризным тоном избалованного ребенка изрекла девица.

— Садись. В следующий раз выбери что-то одно: либо презентацию, либо репетицию. Порядок одинаков для всех! Продолжим… — он помолчал, пытаясь вернуться к тому эмоциональному состоянию, из которого его вывела своим появленьем Алена. Как видно, это не слишком-то получалось, и Далецкий был зол на себя. Какое-то время он молча разглядывал свои руки, лежавшие на столе, потом поднял голову, обвел всех сумрачным взглядом… и широко улыбнулся.

— Я хотел бы представить вам нашу гостью, Алю, с которой вы все, кроме Алены, наверно уже познакомились. Аля, завтра у нас спектакль — "Синяя птица", милости просим. Если вы хотите разобраться в себе, понять себя, свой характер, оставайтесь с нами. Это именно то, чему мы пытаемся здесь научиться. Если же вы мечтали о сцене для славы, для аплодисментов, — а я думаю, вы мечтали о ней! — тогда… в Москве много театров, много студий. Я понимаю, сразу сложно решить… Но, мне кажется, вам это важно! В ваших глазах… — он отвернулся, закашлялся. — Просто я бы хотел, чтобы в жизни у каждого стало чуть больше добра. — Далецкий задумался, совершенно ушел в себя, потом словно очнулся, ожил…

— Сейчас у нас застольный период — читка. Мы ставим Пушкина. "Пиковую даму". Я думаю, это одна из самых загадочных повестей не только самого Пушкина — всей русской литературы. Хороший автор сделал инсценировку. А ваше появление в этот день для меня не случайно — это добрый знак… Итак, глядите, слушайте, внимайте… театр начинается!

Он поднялся и принялся ходить взад-вперед вдоль зеркал, и Аля следила за тем, как на миг сливаются в одно целое, а потом разделяются его фигура и отражение в зеркале. Искристый сверкающий шар послушно катился за ним.

— Таенька, выключи свет, — каким-то изменившимся глуховатым голосом попросил Далецкий и вернулся за стол.

Тая кинулась исполнять приказание, на столе загорелась лампа, освещая только его лицо, а весь зал потонул в тени. Блики от зеркал ожили и задвигались, отражаясь в окнах напротив, играя на лицах, взволнованных и серьезных. Аля отчего-то забеспокоилась — это было похоже на какой-то колдовской ритуал. И все сидящие за столом как будто тоже это почувствовали — примолкли, подобрались, — атмосфера в зале как-то неуловимо переменилась, точно теперь тут действовали иные законы…

— Я хотел бы ещё и ещё раз напомнить вам сверхзадачу, которая определяет жизнь нашей студии. Повторю известную всем фразу Брехта: "Все искусства служат одному, самому трудному из искусств — искусству жить". Итак, наша идея: быть, а не казаться, играть, чтобы быть! В жизни приходится играть много ролей и не всегда добровольно, потому что каждый из нас хочет нравиться, побеждать… Как много чужого, внешнего наслаивается на душу, на лик человека в течение жизни и в значительной мере меняет его сущность. Лик двоится, троится… и человек ломается. Согласны?

Ребята закивали, Аля замерла: ей казалось, она давно ждала чего-то подобного — слов, которые прояснили бы ей суть тех смутных вопросов, которые накипали в душе…

— Потому наша студия и называется "ЛИК", — продолжал Далецкий, — что мы хотим освободиться от личины! Личина — маска, за которой мы прячемся, это как бы жизнь не всерьез. Так удобней. Сегодня я один, завтра другой… А жизнь без маски — это уже не игра, без маски страшно — а вдруг мир не примет тебя, такого, как есть… Я уверен, что человек изначально добр… Посмотрите на младенца — он доверчив, он улыбается, он жаден до жизни! Он хочет учиться, и учат его не только взрослые, его учит каждый предмет, который он видит, все, что его окружает. Он плачет, когда не понимает чего-то, и тогда в нем просыпается страх. Так же и с нами: страх перед тем, что нас не полюбят, страх перед неизвестностью, перед будущим — вот тот мощный рычаг, который заставляет нас играть, притворяться. Но если мы перестанем бояться чего бы то ни было и прежде всего себя, мы станем свободны… И этому мы можем и должны научиться!

— Гюльчатай, открой личико! — тихонько шепнула Маруся Але на ухо.

Та улыбнулась, но скорее из вежливости — её не в шутку захватило то, о чем говорил режиссер… И как говорил!

Марк Николаевич поднялся и двинулся вдоль стола, низко наклонив голову и засунув руки в карманы. Переливчатый шар с готовностью поспешил за ним следом, то ускоряя, то замедляя движение… и в этом было нечто пугающее. Аля даже невольно отпрянула в сторону, когда шар, беззвучно вертясь, проследовал мимо нее.

— Театр — это мистика. Он как заклинание. Вот только какие духи вырвутся на свободу — этого мы не знаем, и результат часто бывает непредсказуем! Театр нельзя просчитать как хотел просчитать свою жизнь герой Пушкина Германн! Скрытный, расчетливый, он держал в узде свои страсти… пока они не опрокинули его навзничь и не размазали в пыль! Он хотел сразу всего. А это самое опасное желание. Он безумец! Таков и театр. Он бывает мстителен и суров с теми, кто его не боится. Кто не чувствует его дикий и буйный нрав. Тех, кто боится, он убивает…

— Как же так? — Аля вскочила. Она не выдержала. Это было так странно… — Но что же тогда… что нужно делать?

— Любить! — улыбнулся Далецкий. И улыбка его была детской, открытой.

— Только любить? — глухо спросила Алена. — И все? А талант?

— Только любить — это самое сложное. А талант — это всего лишь "Я". Правда, оно, — это "я", — должно обладать двумя качествами: быть ни на кого не похожим и суметь убедить в этом других… И потом, это дар Божий, а в чем он, никто не знает!

— Мы хотим освободиться от иллюзий и страхов, — продолжал Далецкий, воодушевляясь все больше. — Страх и иллюзия — самые опасные ловушки, уверяю вас! Неосуществимые мечты, иллюзии в отношении самого себя — это не менее опасная ловушка, чем страх! Мир искажается, как в кривом зеркале, и человек безнадежно пытается отыскать в нем свое истинное лицо… Но мы с вами будем пытаться изжить свои страхи и понять, кто мы на самом деле… — он выдержал паузу, — с помощью сцены, театра. Это наш эксперимент, наш путь, который так же опасен, как сама жизнь. А может быть, ещё больше!