Анатолий Радов - Вниз по реке (Сборник рассказов) Страница 9

В свои тридцать два я уже сложившийся одиночка и затворник. Посещение юбилеев, годовщин, свадеб и прочих празднеств не входит в список любимых мною дел. Но вот здесь я всё же очутился. Зачем? Возможно, я должен рассказать, чтобы они знали. И я пришёл сюда, и терпеливо выжидаю, когда подвернётся подходящий случай, чтобы заговорить. Будут ли они слушать? Я надеюсь.

Приглашённая девушка весь вечер скромно молчит. Виновник торжества уже пару раз подмигивал мне, незаметно кивая в её сторону. Но я пришёл сюда не за этим. Тем более что женская скромность зачастую оказывается полной липой, или, что ещё хуже, мёртвой тенью которую отбрасывает глупость. Я вслушиваюсь. Рано или поздно их разговор приблизится на опасное расстояние к тому, о чём я хочу рассказать, и тогда я…

Жена виновника рассказывает о платном посещении врача, сам виновник о какой-то поломке в своей машине. Что-то там со стартером. Всё те же уловки, всё те же намёки на состоятельность. Но рано или поздно…

Мы выпиваем ещё по одной. Вновь за именинника. Пожеланий уже нет, все они были высказаны ещё в первой половине застолья, поэтому мы просто чокаемся и пьём. Все кривятся и спешат закусить. Я запиваю. Уже тысячу раз я слышал, что запивать вредно, но я запиваю. Если бы я менялся каждый раз, когда мне говорили, что я делаю что-то не так, я возможно бы и стал правильным и здравомыслящим, но я не хочу. Я не хочу быть не собой.

Разговоры плавно переходят от одной темы к другой, и я терпеливо жду.

…вся комната была охвачена огнём — выхватываю я конец фразы. Это жена виновника. Она рассказывает о своём недавнем сне. Я напрягаюсь — Ты не знаешь, к чему снится пожар? — спрашивает она у подруги сидящей рядом.

— Нет — отвечает та, но я готов ответить. Я чуть наклоняюсь вперёд, чувствую, как потеют мои ладони, но хватаю волю в охапку и небрежно бросаю.

— Это страх. Вы боитесь потерять, то, что нажили — я небрежно обвожу комнату рукой — Всё вот это.

— Вы умеете толковать сны? — с интересом, и даже, что удивительно, с долей уважения спрашивает она, пронизывая меня внимательным взглядом.

— Это не сны — отвечаю я — Сны это совсем другое. Пожар, который вы видели, это всего лишь ваши дневные страхи и переживания, которые становятся по ночам реальными. Называйте это вашим личным фильмом ужасов, вашей индивидуальной мусоркой, но это не сон. Сны это совсем другое — повторяю я, и замечаю, как интерес в её глазах пропадает. Слишком умно. Слишком непонятно для тех, кто не может сам догадаться к чему все эти пожары, полёты, умершие родственники, когда вечерняя усталость смыкает наши глаза.

— А что же тогда сны? — неожиданно бросая на меня взгляд, спрашивает виновник. Я невольно благодарен ему.

— Сны — неопределённо говорю я, и смотрю на присутствующих — Сны это другие миры, не менее реальные, чем мир яви. Все мы хоть раз бывали там, но мало кто помнит об этом. Я сам почти не помню. Иногда мне кажется, что помню. Иногда нет…

— Так, как же ты хочешь рассказать о том, о чём не помнишь? — спрашивает виновник, накалывая кружок колбасы на вилку.

— Я расскажу о своём друге. Он знал о снах, наверное, больше всех на этой планете. К счастью он умер.

— К счастью? — виновник хмыкнул — Кто ж это умирает к счастью?

— Он — просто ответил я — Он умер к счастью для него.

Это фраза вызывает интерес во всех, я ликую. Краем глаза замечаю, как с лица скромной девушки исчезает скука, и она участливо всматривается в меня. Может я был неправ насчёт отбрасываемой тени?

Все семеро готовы слушать. Как бы распутать этот клубок мыслей? Не сбиться, не порвать нити, всё так хрупко, так не просто. Я никогда не был так напряжён, разве что…

— Всё это началось у него в семнадцать лет — начинаю я — Хотя он думал, что раньше. Нет, он знал, что раньше, но то, что было раньше, это было почти как у всех. Первичные пересечения с мирами снов, страх, и как всегда, отказ от них. Так бывает у всех. У всех нас — я смотрю на их лица. Они ещё не понимают. Им ещё многое нужно объяснить.

— Не было никаких предшествующих событий. Никаких, если не считать смерти отца, но не думаю, что это стало причиной. Хотя он думал по-другому. Он был фаталистом, и он не мог им не быть. Сама жизнь всё время убеждала его в фатальности бытия. В шестнадцать, на десятый день после того, как он стал писать стихи, в их класс в зашарпанной школе пришёл пожилой поэт и пригласил всех желающих заниматься литературой, посетить его студию. Если бы не это, он бы бросил стихи. Он уже собирался бросать. В шестнадцать с половиной он попал в больницу с диагнозом миокардит. Нет, это совсем не инфаркт миокарда, и лечится всего лишь витаминной терапией, но умереть можно. От аритмии. И он чуть не умер, ночью в палате. Он смотрел на свет, знаете, в палатах есть такие окошки над дверью, и заметил, как свет приближается к нему, наполняя собою всё пространство. И он вдруг осознал, что не дышит. Он попытался пошевелиться, но не смог. И тогда, как свет наполнял пространство снаружи, страх наполнил всё пространство внутри него. Он испытал ужас. Ужас смерти. Но этот ужас был недолгим. К его удивлению, через несколько секунд он сменился умиротворением и покоем. И тогда он понял, то, что неизбежно, не может быть страшно. То, что ты уже знаешь, не может пугать. И ещё он подумал, что за скалами страха всегда лежит долина умиротворения. И смерть отпустила его. Он пришёл в себя, натужно вдохнул воздух, и сердце несколько раз неопределённо дёрнувшись, радостно заработало в ритме жизни.

Я взглянул на девушку, на её лице было внимание. Все остальные глупо смотрели на меня, видимо решая, слушать им эту дребедень дальше или лучше попеть под караоке. Я внимательно посмотрел на девушку. Неужели я ошибся насчёт отбрасываемой тени?

— Вернувшись домой, он стал испытывать непреодолимое желание вновь подняться на те скалы, чтобы увидеть долину. И ещё. Он вдруг заметил, что начинает контролировать себя во время сна. Хотя сначала это было только смутное предчувствие. Всем известно ощущение, когда просыпаешься во сне. Жуткое ощущение, неприятное. Мозг судорожно пытается выйти из этого состояния. Чаще всего он просто снова отключается, но иногда мы просыпаемся, жадно глотаем воздух и включаем светильник над кроватью. И чувствуем ужас, ведь где-то там, во время этого состояния, что-то словно рождалось внутри нас, что-то звало продолжить страшный эксперимент. Такое состояние стало приходить к нему всё чаще и чаще, пока каждую ночь он не стал просыпаться в липком поту, с дрожащим сердцем и с криком похороненным где-то внутри. Первым шагом в контролировании стала задержка дыхания. Как только мозг в спящем теле включался, он переставал дышать и ждал, когда отсутствие кислорода вытолкнет его из этого кошмара. Иногда приходилось ждать больше минуты. И в этот момент он разглядывал комнату.