Евгений Витковский - Чертовар Страница 91

Детишек почему-то больше заинтересовал тот факт, что каждый урок ведут два учителя — оба бородатые и оба с очень длинными пальцами. А язык им понравился: чем зубрить скучные латинские и церковнославянские буквы — знай рисуй рыбок и птичек. Нарисуешь рыбку, стоящую на хвосте и пасть разинувшую — это слог «ве», знание, стало быть, нарисуешь рядом птичку с лишней, третьей лапкой — это слог «де», брусника или клюква по выбору, а дальше таз перевернутый — «неи», означающий, что все уже готово. Получалась замечательная игра: знаешь, как из брусники варенье сварить? Возьми таз — да и готово: написал ты на доске имя своего преподавателя — ВЕДЕНЕЙ. Получи пятерку, вечером дома похвастаешься. А к доске пойдет следующий.

Весть о том, что братья преподают редкостный и остродефицитный язык, разнеслась по Арясинскому уезду от Упада до Уезда за полдня, и не оставила равнодушными даже знаменитых кружевниц: их внуки, правнуки и праправнуки ходили в ту же школу. А ну как заказчикам будут угодны кружева с рыбно-птичьими письменами? Присмотревшись в домашним заданиям, кружевницы стали, сами того не ведая, вплетать в узоры имена Веденея, Варфоломея, Гаспара, Богдана, Шейлы и Амфилохия. Кружевницы Катерининовы, уже полтора столетия пытавшиеся хоть как-то потеснить на рынке арясинского экспорта монополию семьи Мачехиных, сообразили, что если уж и правда кружева-то уносятся офенями в Киммерию, то с киммерийскими надписями там их еще лучше покупать будут. Василий Катерининов заявился в Выползово, где братьев, понятно, не застал, но нашел академика, следившего за способами отделения рогов черта и изъятия хвостового шипа оного. Гаспар охотно набросал киммерийской азбукой десяток фраз наподобие «Здоровье государя императора Всея Руси Павла Второго», «Совет да любовь да кровать на двенадцать частей», «Абсолютная монархия устращает абсолютно» и иные в том же духе, офени же, признав рыбкины-птичкины узоры за киммерийские, и впрямь стали забирать эти кружева оптом и еще вперед платить. Но Мачехины Катерининовым спуску не дали — уже через неделю ассортимент надписей у них был еще шире, а секретом окраски кружев в каспаровые, бальтазаровые и мельхиоровые тона владели и только они, — так что победа у Катерининовых не получилась. Однако офеней это их соперничество не затрагивало никак: им все равно было мало. Киммерийская свадьба без двух пудов кружев не бывает, и осенью их поэтому в Киммерион таскать особенно выгодно.

Да нынче еще неизвестно откуда взялась в России мода на декоративные кружевные лапти — из самых дорогих арясинских, на крайний случай вологодских, сортов. Владелец сети трактиров и супермаркетов «Доминик», почетный гражданин России Доместико Долметчер одно время дарил их особо потратившимся у него посетителям вместе с дисконтными картами. Потом стал дарить вместо дисконтных карт. А с недавнего времени коллекционирование этих лаптей стало делом престижным. Поговаривали, что в столице русских фальсификаций, в лежащем за болотом Большой Оршинский Мох заповедном и недобром городе Кашине уже готовят мастерские для массовой подделки и кружев, и лаптей, и не перечесть еще чего. Но зуб на кашинцев имели арясинцы еще с неудачного военного похода князя Изи Малоимущего в 1318 году, и рано ли, поздно ли этот конфликт, конечно, должен был как-то разрешиться.

Академик бродил по лесам и полям Арясинщины, присаживаясь то на бревно, то на пенек, и исписывая бисерным почерком книжку за книжкой. В голове у него роились мысли: ежели б они вдруг обрели способность, словно пчелы, вылетать роями из его головы, как из улья — все кусты шелковицы на землях Арясинского уезда были б нынче этими жужжащими роями увешаны. Как-никак Гаспар Шерош чуть ли не первым из природных киммерийцев — если не брать в расчет вечно страдающего от аллергии консула Комарзина — дошел от одного конца Камаринской дороги, от Киммериона, и до другого конца, до таинственного, древнего, как самая старая на свете шелковая нить, Арясина. Но китайцев Гаспар Шерош на Арясинщине уже не застал: ни древних, из легендарной династии Ся, ни современных, из не столь уж давно самоликвидировавшегося чайна-тауна.

«НАЦИОНАЛЬНОСТЬ», — записывал Гаспар, — «Нас тут уже всерьез и даже с уважением именуют «лицами с нетрадиционной национальной ориентацией». Кто-то пустил слух, что с этой ориентацией в армию не берут, к братьям-гипофетам бабы уже с интимными предложениями лезут. Спасать от армии не просто нерожденного ребенка, но такого, который еще то ли родится, то ли нет — не чисто русская ли черта, сделавшуюся страну величайшей среди империй?»

Гаспар вздыхал, выбрасывал исписанный стерженек, брал из нагрудного кармана новый и продолжал:

«РОССИЯ». ««Такой город на болоте», как говорят местные жители. Рассказывают, что поставлен он среди Большого Оршинского Мха как гуляй-город, подвижной, на катках — только не для штурма другого города выстроенный, а для защиты от осенних топей и распутицы. Думаю, от весенних тоже. Никто ничего толком про этот город не знает, но дойти туда можно, в этом все уверены, и каждый знает кого-нибудь, кто там бывал, — правда, тот, кто бывал, либо уже помер от старости, либо как раз сейчас в командировке на Алтае, либо ушел в монастырь, — причем в тот самый город Россия; выходит, там тоже обитель есть, но какому святому во прославление — никто не знает. Народ сходится в том, что умом ту Россию не понять, и в этом у той России, и у этой, похоже, сходство полное. Может быть, хоть одну понять все-таки удастся?»

Последнюю фразу Гаспар тщательно зачеркнул. Россия-на-Болоте интересовала его самым жгучим образом: тайна сия была не просто великой, но какой-то очень киммерийской. В самой Киммерии тайных мест тоже хватало, но для них всегда имелся блюститель — хоть Тарах Осьмый для змееедов, хоть Мирон Вергизов для Великого Змея, хоть гильдия бивеньщиков для кладбищ мамонтов. Россия-на-Болоте, похоже, не была подведомственна никому. Любопытство Гаспара поэтому росло с каждым часом.

«ОДНОКОРЫТНИКИ» — записал Гаспар и надолго задумался. Имел в виду он семь церквей села Суетного, уже в новое царское время отреставрированные, отданные местной епархии, — все, похоже, процветающие. Служили в них молодые люди одного возраста, с длинными, как положено, волосами, бородами и вообще приятные собой, однако совершенно на одно лицо. Даже Гаспар, с его недюжинной мнемонической памятью, развитой по системам как Григория Кучелябы, так и Джордано Бруно, отличить их не мог. Только в крохотной церкви с невероятным именованием «Богородицы-что-у-Хлыстов» батюшка служил такой древний, что Гаспар невольно залюбовался. Потом стал находить в лице старца сходство со штампованным обликом молодежи в остальных церквях, придумал нехорошую мысль о том, что уж не клонировано ли здесь духовенство — и так ничего к «однокорытникам» в записную книжку не проставил. До поры до времени. Только узнал, что в церкви «Богородицы-что-у-Хлыстов» священник имеет редкостную фамилию Мощеобрященский, поставлен он сюда волею митрополита Тверского и Великолуцкого Фотия, а еще узнал то, что батюшка с такой фамилией он тут не единственный. Но это было удивляло менее всего: у Гаспара у самого фамилия была не из обычных.