Андрей Анисимов - Записки рыболова Страница 10

Я старался держать лодку в пределах видимости всех кружков. Мой армейский бинокль позволяет заметить, перевернут кружок или нет, но искать с помощью его кружки на большой воде занятие скучное. Я ловлю на самодельные кружки, собственного изготовления. Делаю, я их, из пенопласта, вырезая круглую кубышку из цельного листа. Затем углубляю «талию», убирая лишний материал – и кружок готов. Можно по центру воткнуть палочку, чтобы лучше видеть переворот. Но мне и так ясно, взяла щука или нет. Если не взяла, бочок кружка, как пояс, делит темная леска. После поклевки щука леску разматывает, и кружок становится белым. Пенопластовые кружки выше сидят на воде, чем заводские, и их дальше видно.

Дима следил за живцами и теми кружками, что уже шли по озеру. Я греб, чтобы не отставать от снасти, и тоже высматривал поклевку. Кружки, словно солдатики, строем парусили по ветру. Вдруг, один отделился и помчался вперед. Я погнался за ним. Волна не давала видеть, размотана леска или нет, но его «поведение» выглядело подозрительно.

Вдвоем на надувной югославской лодке быстро не погребешь. Я шлепал веслами, что было сил, а кружок продолжал удирать. Дима явно стеснялся, что не может мне помочь.

– Еще не хватает тут грести вдвоем. Эта калоша просто не умеет плавать… – успокаивал я напарника, продолжая весельную работу.

Гонка длилась не менее получаса. Когда, наконец, кружок приблизился, я увидел, что он размотан. Осторожно поднимаю его из воды и тяну леску – веса рыбы нет. Начинаю сматывать – и тут удар. Я еле удержал кружок в руках. Рыбина пошла кругами, разворачивая за собой лодку. Тогда еще не вышел фильм «Челюсти», иначе я бы подумал, что в этом озере водится акула. Вываживая пленницу, я бросил взгляд на Диму. На бледных щеках ученого появился румянец. Глаза его горели. И не удивительно, такую щуку я тоже выводил впервые. Подтащив рыбу к лодке, мы не могли засунуть ее в подсачек, умещалась только голова. Диме пришлось держать сачок с щучьей головой, а туловище я подцепил корзиной. Обессиленная рыбина лежала на боку, и я боялся, когда она почувствует прикосновение, то снова рванет. Но она рванулась уже в лодке. Остальные кружки без признаков поклевок чинно плыли нам навстречу, потому что мы повернули назад. Я посчитал – семь штук. Должно быть восемь. Одного кружка нет.

Щука хулиганила в лодке и мешала нам. Пришлось взять ножик и ударить рыбу по голове. Ее огромная пасть рядом с нашими руками и ногами ничего хорошего не сулила. Я собрал кружки и принялся плавать в поисках последнего. Тщетно. Восьмой кружок исчез.

Когда мы вернулись в кемпинг, на наш трофей пришли смотреть все его обитатели. Мы взвесили щуку. Она потянула на десять двести. Я держал хищницу за жабры, пасть доходила мне до носа, а хвост лежал на земле.

Дина, когда Дима зашел в свой домик, пожала мне руку и сказала:

– Я вам так благодарна. Не представляете, какой он сегодня счастливый. Я его таким давно не видела. Может, это последняя рыбалка в его жизни.

– Ну, зачем вы так. Он сильный парень, молодой, поправится…

– Я надеюсь, но врачи сказали, что он больше года не протянет. Это наши знакомые врачи. Они говорят правду, чтобы я была к этому готова (сердечных операций типа ельцинской, тогда еще не делали).

– Ерунда, – уверенно заявил я, – Если Дима вытянул такую щучищу, ему море по колено. Он нас переживет, – глаза у Дины на секунду вспыхнули и опять погасли.

– Приходите к нам есть рыбу. Я ее поджарю к ужину.

– Может в другой раз? Спать охота… – Приглашение на ужин я воспринял без радости. Во-первых, устал и, правда, хотел спать, а во-вторых, старая щука в гастрономическом смысле жуткая мерзость. Унгури особое озеро. Здесь из щуки и в четыре кило получается вполне сносное блюдо. Ее можно бесхитростно жарить. Обычно щуку такого размера положено или молоть в котлеты, или долго и нудно по-еврейски фаршировать, превращая в рыбу фиш. Мне всегда хотелось спросить, почему евреи так назвали свое любимое блюдо. Фиш – и есть рыба, если перевести на русский. Получается рыб, рыба… Но как бы евреи не назвали щуку, еда эта у умелых хозяек превосходная. Что можно сделать за час в кемпинге со щучьей «бабушкой», я не представлял, но согласился, чтобы не обидеть Диму и Дину. После чего, убрался в свой домик, прилег и уснул как убитый. В сумерках Дина меня решительно разбудила и потребовала к ужину. Мои отговорки и жалобы не спасли. Дина желала праздник мужа довести до конца. Все, как будто он здоров: порыбачили, съели трофей и с «чувством полного удовлетворения» разошлись…

Щука оказалась еще гадостней, чем я опасался. Она воняла тиной и имела мерзкий привкус. И только счастливые глаза Димы и встревоженно-заботливые глаза Дины заставили с отвращением глотать эту гадость. После омерзительного пиршества долго не находил себе места. Пришлось прибегнуть к древнеримскому способу, засовывая два пальца в глотку. Потом несколько лет от запаха жареной щуки меня выворачивало наизнанку. Уснул на рассвете.

Утром семейство болезного ученого отбывало домой в Ленинград. Диме предстоял очередной больничный арест, перед которым он и упросил жену съездить на озеро Унгури. Оказывается, Дима пытался ловить с мостков окунят, но без лодки на Унгури делать нечего, а весла Диме запрещены.

На следующее утро я на рыбалку не пошел, а спал до десяти. Видно, спал крепко, так крепко, что не услышал, что ко мне входили. Проснувшись, обнаружил на стуле рядом с койкой великолепный немецкий спиннинг и записку без подписи «Спасибо!».

Я был рад, что Дина не оставила своих координат. Господь послал меня Диме случайно, на подарок я не рассчитывал и платы за свое участие не желал. От рыбалки на Димином озере и сам получил удовольствие. Лишь мерзкий вкус щуки и вынужденная трапеза некоторым образом взятку в виде спиннинга оправдывала. Иногда я вспоминаю эту пару. Печальные серые глаза Дины. Немного на свете женщин, так тактично и самоотверженно умеющих быть рядом с мужчиной в беде. А рыбалка больному физику запомнится до конца дней, и неважно, сколько дней ему осталось. Такую рыбину поймать случается не каждому рыбаку даже за долгую рыбацкую жизнь.

Адольф Гитлер и речная форель

Если в Латвию я намеренно ездил ловить щуку на озеро Унгури, то на горную речку в Абхазии попал для себя неожиданно. Привел меня туда сам Адольф Гитлер. Я вовсе не шучу. В середине семидесятых я написал повесть, в которой рассказывалось, что Гитлер не покончил жизнь самоубийством, а сбежал в Россию и под видом полусумасшедшего служил на живодерне. В восемьдесят девятом году я понял, что повесть можно печатать. Режим менялся и цензура поослабла. Она и была напечатана в таллиннском журнале «Радуга» и в столичном сборнике издательства Московский рабочий «Цех фантастов» за тысяча девятьсот девяностый год. Но это было потом.

Перечитав свой опус, я сообразил, что за двадцать лет многое изменилось, и хоть фашизм не потерял актуальности и до сего дня, повесть требует серьезной редакции. Такая редакция невозможна в суете жизни, и я намеревался куда-нибудь удрать недели на две. В это время я уже купил домик в Эстонии и построил свою керамическую мастерскую. В моем поселке существовал совхоз. Этот совхоз имел в Абхазии что-то вроде базы отдыха. Мне сказали, что сейчас там пусто, дали письмо к сторожу абхазцу, и я, сложив в свою «пятерку» шмотки, печатную машинку и, конечно, удочки, рванул из Эстонии в Абхазию. Ночевать я решил в Москве в своей квартире на Варшавке. Но никому не стал сообщать о том, что еду, опасаясь, что друзья задержут. По плану в пять утра я собирался дальше на Юг. В столицу я добрался часов в семь вечера. Границы тогда не ввели, и путь занимал часов четырнадцать. В пустой и унылой квартире я раскрыл окна и балконную дверь, чтобы избавиться от застоявшегося воздуха и приготовился принять душ. В это время зазвонил телефон. Я взял трубку, поскольку думал, что звонят из Эстонии мать или жена с беспокойством, как я доехал. Но звонил мой старый приятель, большой начальник в автоинспекции.

– Ты дома!? – И как будто мы только что расстались, спросил:

– Что делаешь?

– Иду мыться… – ответил я.

– Ни в коем случае! – Заорал он в трубку.

Я несколько опешил от такого, но приятель тут же пояснил свое заявление. Оказывается, вся наша старая банная компашка собралась во втором номере Центральных бань и лишь меня не хватает.

– Только что отмахал тысячу километров, побойся Бога! – Взмолился я, но безуспешно.

В бане, как полагается, мытьем не ограничились. После долгой разлуки наотмечали встречу, чередуя застолье с парилкой и холодным бассейном. Приятель, выманивший меня в баню, приехал на казенной «Волге» с сиренами, мигалками и прочими гаишными причиндалами. Изрядно набравшаяся ватага расселась по своим машинам и, пристроившись в бампер мигающей «Волги», покатила по домам. Наш покровитель построил свой маршрут, чтобы каждый из нас был доставлен домой. Подъехавший отваливал от колонны – и прямиком в свой двор. И так вся цепочка понемногу отвалила. Я добрался последним, потому что Варшавка оказалась самым дальним концом маршрута. Наутро понял, что перестарался с бассейном, в результате кашляю и с трудом глотаю. Хорошо, если получил только ангину и бронхит. Температуру мерить не стал, а в пять утра, как и наметил, покатил по пустой Москве. До Тулы ехал сносно. К Курску начался озноб. Температура ползла кверху. Заехал в курскую аптеку, накупил антибиотиков и ел их горстями. Не доезжая столицы Краснодарского края, зашел в медпункт и померил температуру. Градусник показал чуть меньше сорока. Отмахав большую часть пути, обидно возвращаться. Решил жать до конца. Тяжелее других дался отрезок над Черным морем. Дорога петляла в горах, глаза слезились, руки с трудом вписывали руль в резкие повороты. За Туапсе чуть не врезался в грузовик, на вираже, вынесло на встречную. Остановился на берегу, умылся в море и двинул дальше. В Абхазию въехал ночью. Собрав последние силы, докатил до Очамчир и стал смотреть указатели. Мое местечко должно было начаться через десять километров после этого городка. Проехал мост через реку Бзыбь, теперь по указке в письме – первый поворот налево. Эстонскую базу углядел даже в темноте. Домики, состоящие из сплошной крыши, абхазы не построят. Десяток таких вигвамов, огороженных высокой сеткой забора, освещала одна тусклая лампочка. Обитель сторожа виднелась напротив. Это был типичный дом абхазского крестьянина. Он стоял на высоких сваях в окружении мандариновых деревьев. Под брюхом дома чинно лежали буйволы и пилили свою жвачку. Хозяева спали. Я решился стучать. Сперва залаяли разбуженные стуком тощие абхазские собаки. Здесь собак кормить не принято, и они бегают, демонстрируя ребра и всю остальную костяную конструкцию. Наконец, дверь открылась, и на терраске показался хозяин. Мужчина лет сорока пяти, в белых подштаниках и майке. Меня шатало, но я все же протянул письмо. Хозяин взял его, но вместо того, чтобы читать, пристально оглядел меня орлиным взглядом. Зрелище я, видно, представлял жалкое, потому что через секунду меня подняли и куда-то понесли. Очнулся я на постели оттого, что мне растирают грудь чем-то вонючим.