Дмитрий Калинин - Домашний хорек и его предок Страница 11

Например, самое яркое видимое отличие одомашненных хорьков от диких – способность мирно уживаться со своими сородичами и человеком и успешно устанавливать с ними социальные взаимоотношения – не есть некое новоприобретение. Эта способность стала возможной благодаря двум причинам. Во-первых, в результате одомашнивания оборонительные реакции были вытеснены из «психического актива» и заместились спокойным отношением. Во-вторых, образ территории как важнейшего ресурса не успевает в полной мере сформироваться в психике домашних хорьков, потому что само развитие их психики затормаживается на той стадии, которая характерна 4—5-месячным диким хорятам. То есть развитая лояльность декоративных хорьков – не что иное, как результат задержки психического развития, при которой не возникло ничего принципиально нового.

По-настоящему понять поведение домашнего хорька возможно только в том случае, если мы знаем фундамент, на котором оно основывается. Таким фундаментом является его предок, дикий лесной хорек.

Хорьки, как и все хищные млекопитающие – это животные с развитой психической деятельностью, обладающие способностью к экстраполяции и обучению (Зорина и др, 2002а). У каждого зверя множество уникальных, присущих только ему, поведенческих особенностей. На одни и те же ситуации разные хорьки могут реагировать совершенно разным, подчас противоположным, образом. Осознание того факта, что каждый хорек в поведенческом плане уникален, имеет ключевое значение для полноценного взаимодействия со своим питомцем. Но такое понимание, в силу особенностей мышления, на самом деле непросто дается человеку. У человеческого сознания есть два качества, которые сильно затрудняют и восприятие, и понимание, и изучение поведения животных.

Наше сознание эволюционно устроено таким образом, что склонно воспринимать конкретных людей как уникальных индивидуумов, а конкретных животных – как типовых представителей того или иного «вида» (Nettle, 2010). Слово «вид» тут употреблено не в биологическом смысле, а в обыденном. Например, увидев лисицу, человек не воспринимает ее как «вот эту конкретную лисицу», а соотносит ее со своим представлением «лисица» и далее видит в ней уже только некую «усредненную типовую лисицу». Соответственно, многие индивидуальные особенности, присущие именно этой особи, разумом замечаться не будут. Этот процесс происходит на бессознательном уровне, и его не так просто вывести в плоскость сознания.

С другой стороны, человеческое мышление склонно к построению классификаций. Чтобы описать некое множество, мы прежде должны его структурировать, разделить на составные части – это явление называется «анализ». При этом, если множество непрерывно, то анализ обязательно оставляет за рамками внимания определенную его часть и многие внутренние взаимосвязи. Поведение животных как раз является таким непрерывным множеством. Поэтому, изучая поведение, нужно всегда помнить, что любые классификации, любые выделяемые поведенческие типы – не более, чем условные ориентиры для удобства описания.

Разумеется, в поведении всех хорьков есть общие черты и закономерности, и знать их необходимо прежде всего, иначе ни о каком понимании индивидуальных особенностей не может быть и речи. Но, рассматривая общие особенности поведения, нужно постоянно иметь в виду, что тот данный конкретный зверь, который живет у вас дома, намного сложнее наших обобщенных представлений о хорьках и априори не может быть целиком втиснут в рамки любых классификаций, какими бы совершенными они ни были.

Как хорьки воспринимают мир? Как формируется поведение того или иного животного и почему оно становится уникальным, отличающимся во многих нюансах от поведения сородичей? В чем источник такого разнообразия? Разные научные школы, изучающие поведение животных, по-разному отвечают на эти вопросы.

Ряд концепций утверждает, что поведение регулируется целостным представлением животного об окружающем мире, то есть психическим образом той внешней среды, в которой оно находится (Беритов, 1932; Толмен, 1980). В понятие «образ» входят все объекты внешнего мира, которые имеют связь с текущим состоянием животного, а также все его реакции на такие объекты. На основе первого знакомства с окружающей средой животное вырабатывает определенные представления об ее организации. В дальнейшем эти представления ложатся в основу тех или иных поведенческих тактик и изменяются в результате активного взаимодействия животного с окружающим миром. Такие представления высказывали И. С. Беритов (Бериташвили), Э. Толмен и ряд других ученых. Подобный взгляд на функционирование психики (как животных, так и человека) характерен и гештальт-психологам.

Образы развиваются на основе врожденных психических шаблонов, которые одинаковы у всех представителей вида, сложились в ходе предшествующей эволюции и наследуются генетически. Такие шаблоны образуют своего рода каркас, который в процессе индивидуальной жизни животного «обрастает» его представлениями о мире. Эти шаблоны включают в себя генетически запрограммированные формы поведения («инстинкты»), но не исчерпываются ими. Дело в том, что психический шаблон – это своего рода архетип, квинтэссенция всего предыдущего опыта поколений, поэтому шаблон также включает видоспецифичный «коллективный опыт».

У животных с развитой психикой, в том числе у хищных млекопитающих, огромную роль в процессе формирования психических образов играют особенности темперамента, степень интеллектуального развития и способности к обучению, но прежде всего – личный жизненный опыт. В результате у каждого зверя формируется свое, уникальное представление о мире, которое ограничивается видоспецифичными рамками.

Так возникает феномен индивидуального мировосприятия. Швейцарский психотерапевт и психолог Карл Густав Юнг в начале XX в. выдвинул и обосновал знаменитую максиму, которая изменила парадигму психологической науки того времени: «…психическая реальность есть единственная реальность, переживаемая нами». То же самое справедливо для всех живых существ. Согласно концепции Юнга, живые существа, обладающие сознанием, живут в бесконечно сложном, но цельном мире, в котором их представления о реальности неотделимы от самой реальности. Такой субъективно-объективный мир и был назван им «психической реальностью».

На первый взгяд подобная концепция может показаться странной: какая психическая реальность может быть у животных, если им не свойственно сознание? Здесь уместно привести высказывание швейцарского зоолога Хайни Хедигера, директора зоопарков в Базеле и Цюрихе: «…в течение многих десятилетий приносили неудачи исследования, когда снова и снова хотели ответить на вопрос, обладает ли животное памятью, фантазией, обучаемостью, способностью к абстракции и т. д., потому что в качестве предпосылки к этому исходили из соответствующих способностей человека. И никогда никому не пришло в голову, например, учитывать морфологические различия, то есть разницу в строении тела у человека и животных. При всех различиях между человеком и животным есть и огромное сходство. И разве нельзя исходя из этого предположить, что, сравнивая строение тела, точно так же можно сравнивать между собой разум, память, эмоции и т. д. И даже само сознание?» (Хедигер, 1984, с. 24). Долгие годы само наличие сознания у животных не просто отрицалось, но являлось своего рода табу для ученых. Возможно, потребность западной цивилизации верить в уникальность Homo sapiens и ощущать якобы превосходство над остальной жизнью была столь велика, что любые сомнения в «исключительном праве человека на сознание» наталкивались на самое яростное и агрессивное сопротивление. А может быть, прав был Х. Хедигер, утверждая, что «причиной странного самоограничения, основанием для исключения и запрещения исследования сознания у животных была распространенная среди естествоиспытателей точка зрения, что в нашем мире нет ничего психического» (Хедигер, 1984, с. 38).

Слово «сознание» имеет множество значений, одно из которых – «определенное знание о самом себе». Хорьки могут экстраполировать движение объектов и рассчитывать траекторию и скорость собственного передвижения таким образом, чтобы пересечься с объектом в определенной точке. Это значит, что они осознают возможности собственной локомоции. Хорьки осознают и другие индивидуальные физические возможности. Если зверь силен и ловок и научился забираться на предметы определенной высоты, он будет пытаться забраться и на другие аналогичные возвышения. Другой же, менее ловкий хорек, даже видя успех своего сородича, часто не станет и пытаться повторить его «подвиг» со столь высокими предметами, так как осознает свои физические возможности, но вполне успешно будет осваивать более скромные «вершины». Хорьки осознают свою тень, это хорошо видно при наблюдении за сильно пугливыми особями: они реагируют на чужую тень как на потенциальную угрозу, тогда как свою воспринимают спокойно, как принадлежащую им сами. Хорьки могут определенным, совершенно сознательным, образом, выражать свои желания и требования, когда настойчиво выпрашивают пищу. Зверь встает на задние лапы перед человеком, заглядывает ему в глаза, затем подбегает к пустой миске, двигает ее и вновь возвращается к человеку. Наконец, хорек, который имеет привычку «тяпать» человека, когда тот берет его на руки, вдруг совершенно спокойно, без малейших покушений позволяет брать себя, когда требует корм. При этом зверя никто никогда не дрессировал по принципу «укусишь – нет еды, не укусишь – будет пища», ему давали лакомство всегда, невзирая на скверную привычку, то есть ни о каком условном рефлексе речи тут быть не может. Что это, как не проявление осознанной тактики поведения?