Владимир Гречухин - Мышкин. Малый город в большом туризме. Состояние, проблемы, продвижение, перспективы Страница 11

Вот такими гордыми и довольными мы пришли к Елене Васильевне Миколовой, заявляя о своей готовности идти на куда более серьезные дела. Заявляя, что в Мышкине создана база для работы с туристами!

И к ее чести она хорошо поняла нас и в нас поверила. Вот с этой верой она отправилась на первые наши туристические биржи, ярмарки, выставки. И уже был у нее и отчасти у нас сильный и не менее нас увлеченный спутник и покровитель. Это первый заместитель Главы района П.П. Волков. Он поверил в туристическое будущее города, возгорелся этой верой и от имени администрации с первых дней возглавил наш смелый поход.

Мы обрели сильных союзников и соратников, наконец-то мы были не одиноки. Мы были поняты самыми современными и душевными людьми из здешнего чиновничества. А были ли мы поняты остальным мышкинским сообществом? Увы, нет. Оно по-разному и, конечно, по-другому искало ответ на жестокий вопрос востребованности.

Где наша… ниша?

Да, вся думающая часть здешнего сообщества так или иначе искала ответ на этот вопрос. На первом этапе общих исканий мнения сильно разнились. Едва ли не большая часть «искателей» упорно и судорожно цеплялась за израненную советскую сеть организаций и предприятий. За умирающую сеть… Эти люди долго не могли объективно оценить как направления государственной внутрихозяйственной политики, так и необратимый характер изменений, происходящих на селе.

Мы с большим уважением и пониманием относились к этим «последним Героям» деревни, тем более, что многие из них были героями истинными и настоящими. Одни из них посвятили всю жизнь увлеченному (и не побоюсь сказать вдохновенному!) труду в колхозах, а другие не менее увлеченно отлаживали районную систему обслуживания потребностей этих колхозов – от ремонта техники до «бытовки». Работники это были испытанные, в своих делах всезнающие, своим призваниям преданные. Но как же долго они не могли понять, что исчезновение этой системы хозяйствования (в некоторых точках и звеньях ими просто великолепной организованной!) уже государственно предрешено и завершится на наших глазах…

Они никак не могли понять, что все неладности в Перестройку и после нее обрушившиеся на сельское хозяйство, это не временные трудности, а рассчитанное удушение и достаточно быстрая ликвидация. Как долго им в это не верилось.

В памяти моей возникает, быть может, самый яркий для наших мест случай. Председатель заволжского колхоза «Дружба» A.A. Розанов, человек красивый и внешностью, и душевно, честный патриот колхозного строя, отчаянно защищал свое хозяйство ото всех бед, обрушившихся со всех сторон и, попадая в Мышкин на наши гражданские встречи, с тревожным душевным волнением громко спрашивал себя и нас: «Неужели это конец? Неужели твердо решили с колхозами покончить?» И громко рассуждая, скорей сам с собой, нежели с нами, продолжал: «Так ведь ошибутся! Работать врозь мужики давно разучились. Самостоятельной жизни боятся. Вкалывать, как их прадеды, никто не хочет. И не будут! Разбегутся, как тараканы, а потом будет не собрать… А уж дети этих «беглецов» к земле никогда не придут, мужиком-то ведь надо родиться! Неужели там «вверху» это непонятно?!»

Мы не знаем, понятно это было или нет новым вожакам России, но вся жизненная реальность ясно говорила о полном завершении как прежней системы сельского хозяйства, так и о завершении прежней востребованности районных городов. Коль не стало колхозов и совхозов, то не стал надобен и весь райцентровский комплекс обслуживавших их организаций и предприятий. Не нужны стали ни «Сельхозтехника» и «Сельхозхимия», ни транспортники и мелиораторы, ни «бытовики», ни строители. Даже ветеринарная станция, без которой на селе просто невозможно, стала никому не нужной, если в деревнях от прежних тысяч и десятков тысяч голов скота остались в лучшем случае сотни, а то и всего десятки голов. И несчастные «последние герои» этой исчезающей системы начисто утрачивали всякую опору под ногами и всякий смысл своего бытия.

Уже названный мною старый вожак A.A. Розанов сохранил свой колхоз. Может быть, единственный в России. Это колхоз ничего не пашет и не сеет, ничего не имеет и ничего не производит. Он лишь сохраняется в списках сельхозпредприятий района, и в нем два человека – сам Розанов и его жена. А имущество колхоза – это, пожалуй, одна колхозная печать, хранящаяся дома у Анатолия Александровича, как гордая и горькая реликвия прежних славных лет. Так завершают свой путь «последние могикане» колхозного мира, не сумевшие и не пожелавшие искать для себя других путей и дел.

… А другая часть местного мыслящего общества не менее страстно предавалась мечтам о создании некоего местного «внутреннего рынка», который бы в отдельно взятом районе имел все свое от перерабатывающих производств до сбыта и потребления их продукции. Должно быть, и эти взгляды имели свое теоретически разумное зерно, но стоило оглянуться на сегодняшние обстоятельства. Если все молоко нашего района сегодня вмещается всего в одну цистерну большегрузного молоковоза, увозящего его в Углич, то о каком своем собственном заводе можно говорить? Где для него сырьевая база? Где деньги для устройства завода и его оснащения? Где для него рынок сбыта? И это уже не говоря о том, как и за какое время и на какие деньги воссоздать дойное стадо для загрузки этого завода сырьем? Как решиться на займы, если сегодня бутылка молока стоит дешевле бутылки газированной воды?

… Третьи районные «искатели» желали найти сильных инвесторов. И это, конечно, было вполне разумным предложением. И их искали. Долго и безрезультатно. Не очень понимая по неопытности своей, что сильному инвестору для вложения его средств понадобится немало благоприятных условий, гарантирующих быстрое «отбитие» этих денег. Ему нужно очень многое, от благоприятной «географии» избранного места до наличия подходящей инфраструктуры и до наличия… земли!

А ведь земли-то уже и не было: она, разделенная на пресловутые «паи», вся была уже распродана. Произошло небывалое для России явление – сельский житель отказался от земли и оказался начисто лишен ее. И для отторжения земледельца от земли не понадобилось никаких английских «огораживаний» и «сгонов» с участков. Наши «крестьяне», начисто отученные колхозами от самостоятельного хозяйствования и лишившиеся даже инстинкта к самостоятельному труду на земле, сами отказались от нее. Куда же тут делать инвестиции, если вся земля уже не у производителей, а у спекулянтов? Во что же, в какую жуткую нерентабельность обернутся все возможные вложения?

Смятение этих честных и добрых людей жило во всем, а особенно возгоралось в дни очередных муниципальных выборов. Новые кандидаты в «спасители» района, конечно, старались потрафлять всем основным группам населения и всегда поднимали на щит призывы и обещания возродить здешние хозяйства, наполнить заказами и делами дни здешних организаций, создать активную районную экономику. Боже мой, они ведь и сами-то нимало не верили в свои слова, но многие избиратели искренне верили и это длило и длило и агонию прежнего хозяйствования и застой в общественном мышлении.

Никто не хотел признать (а может, и не догадывался), что идут необратимые процессы, что сегодняшний день качественно иной, нежели вчерашний, что наши районные городки и наши села – это не что иное, как монопоселения, у которых безвозвратно отнята сама почва их прежней занятости и перспективы.

Российская наука волей или неволей поддерживала россиян в их заблуждении. Экспертный институт называл весьма большую цифру населения городов– несчастливцев (24,5 миллионов человек), но для России она не казалась сколько-то тревожной. Однако Институт явно скромничал, не принимая в расчет поселки городского типа с населением менее пяти тысяч. Но даже и таковой подсчет был бы заниженным и вполне некорректным, потому что большинство этих самых ПГТ, по-страусиному пряча голову в песок, «ушли» в сельские населенные пункты и «выскользнули» из учета. И это уж не говоря о больших и малых исконно сельских поселениях, которые и статистикой, и высокой властью были просто списаны со счетов внутрироссийской политики.

И не следует думать, что лишь современный кризис привел все эти селения, в частности, районные центры, к роковой черте. Разумеется, нет, он лишь ускорил и обострил ликвидационные процессы. Большинство их и без кризиса давно уже оказались «рыбами на дне высохшего моря». «Высохшего моря» крестьянской жизни. Для примера уместно взять два соседних с нами района Ярославской области – Брейтовский и Некоузский. Это наши соседи, и вся их жизнь у нас на виду. Брейтовский район, не имеющий никаких местных центров притяжения и удержания рабочей силы, вступил в фазу стремительной потери населения и сейчас в нем вместе с райцентром всего-навсего неполных восемь тысяч жителей. А в крупных районах области есть сельские поселения-«сельсоветы» по десять-тринадцать тысяч населения. После этого стоит ли доказывать, что у такого исчезающего района нет, и не может быть будущего?