Агота Кристоф - Толстая тетрадь Страница 35

— В городе есть более красивые парки.

— Но не для меня.

Он поднимает трость и показывает в сторону большого красивого здания:

— Мы с женой раньше здесь жили.

— Она умерла?

— Ее убили выстрелом из револьвера через три года после окончания войны. В десять часов вечера.

Лукас садится рядом со стариком:

— Я ее помню. Мы жили около границы. Возвращаясь из города, мы обычно останавливались тут попить воды и отдохнуть. Когда ваша жена замечала нас из окна, она спускалась и выносила нам большие куски картофельного сахара. С тех пор я его ни разу не ел. Еще я помню ее улыбку, ее акцент, я помню, как ее убили. Об этом говорил весь город.

— И что говорили?

— Говорили, что ее убили, чтобы национализировать принадлежащие ей три ткацкие фабрики.

Старик говорит:

— Эти фабрики она унаследовала от отца. Я там работал инженером. Я женился на ней, и она осталась здесь, она очень любила этот город. Но она все-таки оставила свое подданство, и им пришлось ее убить. Это был единственный выход. ОНИ убили ее в нашей спальне. Я услышал выстрелы из ванной. Убийца вошел и вышел через балкон. Пули попали ей в голову, в грудь и в живот. Расследование пришло к выводу, что это какой-то озлобленный рабочий совершил убийство из мести, а потом пересек границу и скрылся.

Лукас говорит:

— В то время границу перейти было уже невозможно, и ни у кого из рабочих не было револьвера.

Полуночник закрывает глаза, он молчит. Лукас спрашивает:

— Вы знаете, кто теперь живет в вашем доме?

— Там полно детей. Наш дом стал приютом. Но вам пора возвращаться домой, Лукас. Матиас скоро проснется, и вам надо открывать книжный магазин.

— Вы правы. Уже половина восьмого.

Иногда Лукас возвращается в парк поболтать с полуночником. Старик рассказывает о прошлом, о том, как счастливо он жил с женой:

— Она все время смеялась. Она была счастлива и беззаботна, как ребенок. Она любила фрукты, цветы, звезды, облака. На заре она выходила на балкон смотреть на небо. Она утверждала, что нигде на свете не бывает таких чудесных закатов, как в этом городе, ни в каком другом месте краски неба не бывают так ярки и прекрасны.

Он закрывает воспаленные и покрасневшие от бессонницы глаза. Потом продолжает изменившимся голосом:

— После ее убийства чиновники реквизировали ее дом и все, что в нем было: мебель, одежду, книги, драгоценности и платья моей жены. Они позволили мне унести с собой только один чемодан с частью моей одежды. Они посоветовали мне покинуть этот город. Я потерял место на заводе, у меня больше не было ни работы, ни дома, ни денег.

Я пошел к другу, к доктору, к тому самому, которого я вызывал в вечер убийства. Он дал мне денег на билет. Он сказал: «Никогда не возвращайся в этот город. Чудо, что они оставили тебя в живых».

Я сел в поезд и приехал в соседний город. Я сел в зале ожидания вокзала. У меня еще оставалось немного денег, чтобы ехать дальше, может быть, доехать до столицы. Но мне нечего было делать ни в столице, ни в каком другом городе. Я купил в кассе билет и вернулся сюда. Я постучал в дверь скромного дома напротив книжного магазина. Я знал всех рабочих и работниц наших фабрик. Я знал женщину, которая открыла мне дверь. Она ни о чем меня не спросила, она сказала, чтобы я вошел, отвела в комнату: «Вы можете оставаться здесь сколько угодно, сударь».

Это была пожилая женщина, она потеряла мужа, двух сыновей и дочь во время войны. Ее дочери было всего семнадцать лет. Она погибла на фронте, куда ушла медсестрой после несчастного случая, который ее обезобразил. Моя хозяйка никогда об этом не говорит, она вообще почти ни о чем не говорит. Она не беспокоит меня, и я живу в комнате, выходящей окнами на улицу, а сама хозяйка занимает другую комнату, поменьше, окнами в сад. Кухня тоже выходит в сад. Я могу заходить туда, когда хочу, на плите всегда стоит какая-нибудь теплая еда. Каждое утро у меня начищены ботинки, а рубашки выстираны, выглажены и висят на спинке стула перед моей дверью, в коридоре. Моя хозяйка никогда не входит ко мне в комнату, и я встречаю ее очень редко. У нас разный распорядок дня. Я не знаю, на что она живет. Видимо, на пособие вдовы военнослужащего и на то, что дает огород.

Через несколько месяцев после того, как я у нее поселился, я пошел в бюро по трудоустройству и вызвался выполнять какую угодно работу. Чиновники отсылали меня из одного кабинета в другой, они боялись принять какое-то решение по моему вопросу, я был подозрителен из-за своего брака с иностранкой. В конце концов меня взял к себе помощником Петер, секретарь партии. Я был сторожем, мыл окна, уборные, убирал с улиц мусор, опавшие листья и снег. Благодаря Петеру теперь у меня, как у всех, есть право на пенсию. Я не стал просить милостыню и могу спокойно дожить жизнь в этом городе, где я родился и всегда жил.

Свою первую получку я вечером положил на стол кухни. Это была жалкая сумма, но для моей хозяйки — большие деньги, по ее мнению, слишком большие. Она оставила половину на столе, и так стало продолжаться дальше: я каждый месяц кладу пенсию рядом с ее тарелкой, а она оставляет ровно половину этой суммы рядом с моей тарелкой.

Из детского дома, кутаясь в большой платок, выходит женщина. Она худа и бледна, на ее угловатом лице горят огромные глаза. Она останавливается перед скамейкой, смотрит на Лукаса, улыбается и говорит старику:

— Я вижу, вы нашли друга.

— Да, друга. Позвольте представить вам Лукаса, Юдифь. У него книжный магазин на Главной улице. Юдифь — директор детского дома.

Лукас встает, Юдифь пожимает ему руку:

— Мне нужно купить книги для детей, но у меня слишком много работы, и денег выделяют слишком мало.

Лукас говорит:

— Я могу передать вам книги с Матиасом. Какого возраста у вас дети?

— От пяти до десяти лет. Кто такой Матиас?

Старик говорит:

— Лукас тоже заботится о сироте.

Лукас говорит:

— Матиас не сирота. Его мать уехала. Теперь он мой.

Юдифь улыбается:

— Мои дети тоже не все сироты. У большинства из них отец неизвестен, они были брошены матерями, которых изнасиловали или они стали проститутками.

Она садится рядом со стариком, кладет голову ему на плечо, закрывает глаза:

— Скоро придется топить. Если погода не улучшится, начнем топить с понедельника.

Старик обнимает ее:

— Хорошо, Юдифь. В понедельник я приду в пять часов утра.

Лукас смотрит на мужчину и женщину, они сидят, тесно прижавшись друг к другу во влажном холоде осеннего утра, среди абсолютной тишины маленького заброшенного городка. Он делает несколько шагов, чтобы бесшумно удалиться, но Юдифь вздрагивает, открывает глаза и встает:

— Не уходите, Лукас. Скоро проснутся дети. Мне нужно приготовить им завтрак.

Она целует старика в лоб:

— До понедельника, Михаэль. До скорой встречи, Лукас, и заранее благодарю вас за книги.

Она возвращается в дом. Лукас снова садится:

— Она очень красива.

— Да, очень красива.

Полуночник смеется:

— Вначале она опасалась меня. Она видела, что я каждый день сижу здесь на скамейке. Может быть, она считала меня каким-нибудь извращенцем. Однажды она села со мной рядом и спросила, что я здесь делаю. Я ей обо всем рассказал. Это было в начале прошлой зимы. Она предложила мне помогать ей отапливать комнаты, она одна не справлялась с этим, у нее только одна шестнадцатилетняя помощница по кухне. В доме нет центрального отопления, в комнатах стоят дровяные печи, а комнат семь. Знали бы, какое счастье я испытал оттого, что смог снова войти в наш дом, в наши комнаты! И еще оттого, что смог помочь Юдифи. Этой женщине пришлось много вынести. Ее муж пропал во время войны, сама она была депортирована и дошла до самых ворот ада. Это не просто образное выражение. За этими вратами горел настоящий огонь, и его зажгли человеческие существа, чтобы сжигать тела других людей. Лукас говорит:

— Я знаю, о чем вы говорите. Я собственными глазами видел подобное в этом самом городе.

— Вы, должно быть, были тогда очень молоды.

— Я был совсем ребенком. Но я ничего не забыл.

— Вы забудете. Так устроена жизнь. Со временем все стирается. Воспоминания бледнеют, боль стихает. Я вспоминаю свою жену так, как вспоминают птицу или цветок. Она была чудом жизни в мире, где все казалось легким, простым и прекрасным. Вначале я приходил сюда из-за нее, теперь я прихожу из-за Юдифи, из-за той, которая осталась в живых. Вам это может показаться смешным, Лукас, но я влюблен в Юдифь. В ее силу, в ее доброту, в ее нежность к этим чужим детям.

Лукас говорит:

— Мне вовсе не кажется, что это смешно.

— В моем возрасте?

— Возраст — только деталь. Важно главное. Вы любите ее, и она вас тоже любит.

— Она ждет возвращения мужа.