Поль Лафарг - Право на лень Страница 5

Итак, подвергая себя лишениям, рабочий класс безмерно развивает аппетиты буржуазии, которая вынуждается, таким образом, на чрезмерное потребление.

Чтобы облегчить себе эту тяжелую работу, буржуазия извлекает из рабочего класса массу лиц, на много превышающую число тех, которые посвятили себя полезному труду, и обрекает всех их на непроизводительность и чрезмерное потребление. Но, несмотря на свое ненасытное обжорство, это стадо бесполезных ртов не может потребить всех продуктов, изготовленных рабочими, которые, точно маньяки, одурманенные догмой труда, производят товары, не желая их потреблять и не думая о том, найдутся ли для них потребители.

Из двойного безумия рабочих, т. е. из стремления к чрезмерному труду и желания прозябать в воздержании, вытекает то, что великой проблемой капиталистического производства является забота не о том, чтобы найти производителей и увеличить их силы, а в том, чтобы открыть потребителей, возбудить их аппетиты и приобрести для них искусственные потребности. Так как европейские рабочие, дрожа от холода и голода, отказываются носить материю, которую соткали, нить вино, которое собрали, бедные фабриканты принуждены бегать к антиподам и там искать людей, которые носили бы эту материю и пили бы это вино: Европа каждый год вывозит во все концы света товаров на тысячи миллионов народам, которые не знают даже, что с ними делать.[16]

Но исследованные континенты недостаточно обширны, им нужны девственные страны. Европейские фабриканты во сне и наяву грезят об Африке, об озере посреди Сахары, о железной дороге через Судан; с тревожным вниманием следят они за успехами Ливингстона, Стэнли, Шайю, Брацца; с разинутым ртом слушают они удивительные рассказы этих смелых путешественников. Сколько неизвестных чудес скрывает этот «черный континент»! Поля усеяны клыками слонов, реки из кокосового масла переполнены золотыми песчинками, миллионы черных людей, голых как череп Дюфора или Жирардена, ждут европейского ситца, чтобы научиться стыдливости, бутылки водки п Библии, чтобы познать добродетели цивилизации.

Но всего этого недостаточно: обжирающаяся буржуазия, служащий класс, превосходящий своею численностью класс производителей; иностранные нации и варвары, которых заливают европейскими товарам, — все они вместе не в силах потребить эти горы продуктов, превосходящие по вышине и величине египетские пирамиды: производительность европейских рабочих бесконечно превосходит всякое потребление и расточительность. Фабриканты, растерявшись, находятся в отчаянном положении: им более не хватает сырого материала, чтобы удовлетворить безумную страсть своих рабочих к труду. Некоторые фабриканты покупают старые полусгнившие шерстяные платья и изготовляют из них сукно, называющееся renaissance (возрождение), настолько же прочное, как и обещания депутатов перед выборами; в других отраслях промышленности происходит то же самое: все продукты подделываются, чтобы облегчить их сбыт и уменьшить их прочность. Наша эпоха будет названа веком фальсификации, подобно тому как, напр., первые эпохи существования человечества носят название каменного века, бронзового века по способу их производства. Невежды обвиняют наших благочестивых промышленников в мошенничестве, тогда как в действительности их занимает одна мысль — доставлять работу рабочим, которые не могут примириться с жизнью без труда. Эта фальсификация, которая вытекает исключительно из человеколюбивых мотивов, приносит громадную прибыль фабрикантам, практикующим ее; если она и гибельна для качества товаров, если она и является неисчерпаемым источником расточения человеческого труда, то она все-таки доказывает человеколюбивую изобретательность буржуазии и ужасную испорченность рабочих, которые, для удовлетворения своей страсти к труду, заставляют промышленников задушить голос совести и нарушать законы коммерческой честности.

И все-таки, несмотря на перепроизводство товаров, несмотря на промышленную фальсификацию, рабочие бесчисленными массами загромождают рынок, взывая: работы! работы! Их изобилие, вместо того чтобы заставить их обуздать свою страсть, доводит ее до самой высокой степени. Если только предвидится возможность работы, они бросаются на нее массами. Чтобы насытить свою страсть, они требуют 12–14 часов труда в день. А па другой день их снова выбрасывают на мостовую и лишают возможности удовлетворять свой порок. Из года в год с регулярностью времен года во всех отраслях промышленности наступает безработица; за чрезмерным трудом, убивающим организм, следует абсолютный отдых, продолжающийся 2–4 месяца, а нет труда, нет и хлеба! Если страсть к труду заполонила; сердца рабочих, если страсть эта душит все другие инстинкты его натуры и если, с другой стороны, количество труда, требуемого обществом, ограничено потреблением и количеством сырого материала, то: для чего же в 6 месяцев выполнять труд всего года? Не лучше ли распределить этот труд равномерно на 12 месяцев и заставить каждого рабочего довольствоваться б—6 часами в день в течение всего года, а не надрываться 6 месяцев в году над двенадцатичасовой работой в день? Когда им будет обеспечена ежедневная работа, когда рабочие не будут завидовать друг другу и не будут вырывать друг у друга работу из рук и кусок хлеба изо рта и когда, таким образом, их тело и дух больше не будут знать изнурения, они воспитают в себе добродетели лености.

Одурманенные своею страстью, рабочие не могут возвыситься до понимания того простого факта, что для того, чтобы иметь работу для всех, ее нужно распределять маленькими порциями, как воду на гибнущем корабле. А между тем уже сами промышленники, во имя капиталистической эксплуатации, давно уже потребовали законодательного ограничения рабочего дня. В комиссии профессионального образования (в 1860 г.) один из наиболее крупных мануфактуристов Эльзаса, г. Буркар, заявил: «12-часовой рабочий день слишком велик. Его нужно свести к 11 часам, а в субботу работа должна прекращаться в 2 часа. Я советую принять эту меру, хотя она с первого взгляда кажется обременительной; мы ввели ее в наших предприятиях уже четыре года тому назад и не потерпели от этого никакого ущерба. Производство в среднем не только не понизилось, но значительно повысилось». В своем исследовании о машинах г. Пасси цитирует письмо одного крупного бельгийского промышленника г. Оттевера: «Хотя наши машины точно такие же, как и у английских прядильщиков, но они производят меньше, чем должны были производить, несмотря на то, что прядильщики там работают на два часа меньше в день… мы работаем лишних два часа; я уверен, что если бы мы вместо 13 часов работали 11 часов, мы произвели бы столько же, а следовательно и более экономно». С другой стороны, буржуазный экономист Леруа-Волье утверждает, что «по наблюдениям одного крупного бельгийского мануфактуриста, в недели, на которые падает праздничный день, производится не меньше, чем в обыкновенную неделю».[17]

Но то, чего не осмелился сделать народ, обманутый по своей простоте моралистами, сделало аристократическое правительство. Презирая высоконравственные и промышленные соображения экономистов, которые, точно зловещие птицы, каркали, что уменьшение рабочего дня на один час равносильно разорению английской промышленности, английское правительство строго соблюдаемым законом запретило работать более 10 часов в день, и после этого, как и прежде, Англия остается наиболее промышленной страной всего мира. Перед нами великий опыт Англии, перед нами также опыт нескольких разумных капиталистов: они нам показывают неопровержимо, что для увеличения производительности человеческого труда нужно уменьшить рабочий день и увеличить число свободных и праздничных дней, но французский народ еще не видит этого.

Но если жалкое уменьшение на два часа увеличило в 10 лет почти на одну треть английское производство,[18] то каким бешеным галопом помчалось бы французское производство, если бы рабочий день был ограничен 3 часами? Разве рабочие не могут, наконец, понять, что, обременяя себя трудом, они истощают свои силы и силы своего потомства; что, изнуренные, они преждевременно становятся неспособными к какому-либо труду; что, поглощенные и одурманенные своей страстью, они уже не являются больше людьми, а представляют только обломки человека; что они убивают в себе все лучшие способности, и все это из-за яростной страсти к труду?

Увы! Подобно попугаям повторяют они урок экономистов: «Будем работать, будем работать, чтобы увеличить национальное богатство». О идиоты! Именно потому, что вы так много работаете, промышленная техника развивается так медленно. Прекратите ваш крик я выслушайте одного экономиста; это не блестящего ума человек, это только господин Л. Рейбо: «В общем условия труда регулируют перемены в методах производства. Ручной труд употребляется, пока он дешев; его начинают сокращать, как только он становится дороже».[19] Чтобы заставить капиталистов совершенствовать их машины из дерева и железа, нужно повысить заработную плату и уменьшить рабочее время машин из костей и мяса. Вам нужны доказательства? Их можно привести сотнями: в прядильной промышленности автоматический станок был изобретен и применен в Манчестере, потому что прядильщики отказались работать так долго, как прежде.