Яков Резник - Сказ о невыдуманном Левше Страница 7

— Рукодельницы! Пальцы пожалейте. Этакими рогатинами не варежки вязать — на медведя ходить.

Женщины и до появления Саши видели, что товар никудышный, брали потому, что даже подобные спицы крайне редко бывали в сельмаге. Обещание Саши, которого знали как лихого на работу паренька, сделать вязальный инструмент вполне устраивало, и некоторые женщины, побросав на прилавок товар, затребовали обратно деньги.

Очередь таяла. Продавец накинулся на Сашу:

— Зачем народ мутишь? Куда дену товар?

— Пригодится для охоты, — съязвил Саша, убегая.

— Подожди, сморчок, Матвею Аверьяновичу нажалуюсь! Задаст тебе охоту...

Но шахтер Матвей Аверьянович Сысолятин, услышав о случае в сельмаге, рассмеялся и разрешил Саше поработать у домашних тисков.

Остаток субботнего дня и воскресенье с утра до вечера Саша мастерил крючки и спицы. Сделал их штук полтораста и в понедельник раздал женщинам и девушкам. Односельчанки подолгу разглядывали серебристые, отшлифованные до зеркального блеска спицы и крючки. Они оказались настолько удачными, что рукодельницы могли бы из паутины кружева вязать.

Но, пожалуй, самой большой страстью Саши в то время были часовые механизмы.

Дома все его признавали за старшего над настенными ходиками, древними, как бабушка. Они не знали остановок, показывали верное время, пока брат Степан не надумал забрать у Саши его монополию. Однажды Степан стал копаться в ходиках и сломал зубчатое колесико. Пришел Саша из школы, а мать чуть не плачет. Начал ее успокаивать:

— Это даже хорошо, маманя, что поломалось. Новое сделаю — век послужит.

И сделал, и затикали часы по-прежнему.

Когда соседки узнали, что Саша смастерил зубчатое колесико, обновил ходики, к нему зачастили и знакомые и незнакомые

Откажется часовой мастер в районном центре — Сухом Логу — ремонтировать безнадежный механизм, бегут на выручку к Саше. Сунут на рынке швейную развалину-машину непонятливой хозяйке, и она к нему. А Саша-кропотун, как ласково звала его бабушка, не беря ни копейки за ремонт, чистит стершимся напильником ржавые детали, подгоняет, возится иногда весь праздничный день, пока машина не заблестит, не запоет, не проведет ровную, без единого обрыва строчку.

Протоптали тогда дорожку к дому Сысолятиных не только с родного поселка Елкино — из Ирбитских Вершин, со станции Алтынай. Другим было бы в тягость, а Саше — удовольствие. Выполнит школьное задание — и к верстаку, что отец пристроил возле ворот. Бывало, и зимой его от верстака не оттащишь. Кликнет мать и два и три раза, а он уважительно скажет: «Сейчас, маманя, бегу!» — и снова забудется в работе.

Затеи Саши Матвей Аверьянович всерьез не принимал: сам в шахте, сыновья старшие тоже, и меньшому уголь рубать, а не спицами и часиками забавляться. Когда Саша показывал отцу удачные вещицы, особенно те, что делал для школьного физического кабинета, Матвей Аверьянович подолгу вертел их в истресканных, как пересохшая земля, ладонях, внимательно разглядывал. Видно было — нравится ему мастерство сына, и все же ворчал:

— Баловством занимаешься. Лет через пяток быть тебе шахтером.

Но и года не прошло, как Саше пришлось заменить отца и трех братьев.

В начале войны на фронт ушли шахтеры Степан, Николай и Иван Сысолятины. За ними призвали в армию и Матвея Аверьяновича. Обычно крутой, суровый с сыновьями, он в тот раз ласково привлек к себе Сашу, сказал как равному:

— Оставляю тебя хозяином — ты мужчина.

И «мужчина» в пятнадцать лет спустился в елкинскую шахту № 5 не на час, как прежде, когда наведывался к отцу и братьям, а как человек, работающий для фронта.

Его поставили электрослесарем, сказали: в забой рановато, успеется. А уже через несколько месяцев пришлось забыть о возрасте Саши. Опять группу шахтеров призвали в армию, и Саша напросился совмещать профессии электрослесаря и взрывника.

Опасно было взрывное дело в плохо механизированной, запущенной елкинской шахте. Взрывник там, как сапер на фронте: одна ошибка — и нет тебя. Влезешь в узкую щель забоя вслед за бурильщиком, тот пробурит шпур, уползет назад, а ты остаешься совсем один. Тихо поскрипывают, потрескивают крепежные стойки. Каждый твой нерв ощущает это поскрипывание. Кажется, порода жмет не на стойки, а на твой затылок, на темя. Тебя лихорадит не от холода — от страха. Заставляешь пальцы вставлять в шпур патрон с огнепроводным шнуром, зажечь конец, а мысль сверлит, подмывает: не успеешь — огонь бежит по шнуру быстрее, чем ты ползешь, — разорвет!..

Как-то незаметно для себя Саша забыл о страхе, привык к взрывному делу. И совсем другие мысли стали занимать его в забое.

Он представлял себе, как эшелоны с углем мчатся к электростанциям, как уголь превращается в кокс, как плавится сталь — та, лучшая, броневая, что идет на танки, та, знаменитая легированная, из которой делают авиационные моторы, пушки и автоматы. Значит, и он помогает отцу и братьям, значит, и он угольком своим участвует в битвах с фашистами.

В елкинской пятой шахте Саша Сысолятин познал смысл слов: мужество, верность, дружба.

Когда четырех шахтеров и его, новичка, засыпало в штреке, когда восемьдесят с лишним часов они были без воды и пищи, оторванные от всего живого, они не сомневались: шахта ищет, рвется к ним всеми силами и средствами, возможными и сверхчеловеческими, никто не позволит себе отдыха, не будет знать покоя, пока не проложат к ним путь, не вырвут из черного плена.

И пятнадцатилетний горняк отвечал на верность верностью, безоглядной готовностью пожертвовать собой ради жизни товарища, ради коллектива.

Тоже молодой, всего года на два старше Саши, забойщик Меркурьев проходил однажды выработку для вентиляции участка. Саша шел мимо, увидел, как кровля начинает осыпаться.

— Бросай, угробит!

Заело Меркурьева. Широкоплечий, сильный парень, он покровительственно оглядел щуплого Сашу, рассмеялся:

— Надумал мышонок учить кота технике безопасности...

Не успел Саша и двадцати метров пройти по штреку, как услышал задыхающийся крик Меркурьева — порода накрыла его с головой.

Подбежавшие с двух сторон шахтеры быстро откинули от Меркурьева породу, сложили стойки крест-накрест, в «костер», способный на некоторое время обезопасить заваленного человека от новых обрушений. Шея и плечи Меркурьева стали свободными, но ноги оказались крепко зажатыми глыбой породы. Оставалась единственная возможность спасения — вырезать одну из нижних стоек «костра», пролезть в клетку, попытаться там разрушить и отбросить глыбу с ног пленника. Это сделал Саша.

Не разгибаясь, задыхаясь от угольной пыли, орудовал он возле товарища. Пришлось не бить, а царапать отбойным молотком — не развернешься в норе. Да и нельзя сильно ударять — больно Меркурьеву. Но и спешить надо. Трещали стойки, многотонный корж породы давил на «костер», угрожал сплющить клетку вместе с двумя парнями в ней. Не думал о себе Саша, рыл, как крот, и вырвал из беды товарища.

Горный мастер похвалил Сашу:

— Характер отцовский. Нервишки крепкие!

Нервишки...

Под этим словом старый шахтер подразумевал: и спокойную выдержку Саши, и его сметливость, и самоотверженность, и доброту отзывчивой горняцкой души.

Возможно, самое важное, что воспитал шахтерский коллектив в подростке, — это хладнокровное, осмысленное внимание ко всему, что делается вокруг него.

Нет мелочей под землей. Здесь ничего нельзя делать в полдуши.

Или отдавай себя целиком, с сердцем, с нервами, со всем, на что ты способен, или уходи и никогда не приближайся к стволу шахты. Даже к заброшенной, давно не действующей не подходи!

Была такая рядом с пятой шахтой. Работала когда-то до революции, имела смешное имя «Клара-Лара» — купец-хозяин так назвал ее в честь двух своих дочерей. Худая слава шла о шахте-могиле, где не было никакой механизации, где горняки гибли от взрывов рудничного газа метана, от безразличия хозяев к угледобытчикам, которых и за людей-то не считали. Эта худая слава пережила шахту, стала известна из дедовских рассказов поколению Саши Сысолятина. Черный, костлявый копер торчал над «Кларой-Ларой», напоминая горнякам пятой и о былом каторжном труде, и об опасности, которую продолжала таить в себе шахта.

Ее отработанные горизонты находились выше горизонтов действующей пятой шахты. Живую соседку от мертвой отделяла стена породы метров в тридцать. Если бы горизонты старой шахты, наполнились водой, она могла прорваться в пятую шахту и натворить бед. Пришлось поэтому держать у основания ствола «Клары-Лары» камеронщицу — работницу, которая включала через каждые четыре часа мотор, чтобы насосы выкачивали воду, не дали ей подняться выше допустимого уровня.

И без «Клары-Лары» хватало работы у Саши — электрослесаря, взрывника, неосвобожденного комсорга шахты. И все же он «Клару-Лару» не оставлял без внимания — мало ли что может случиться, если время от времени не наведываться к дежурным. Не был Саша прозорливцем, не думал, не гадал, что его случайный приход отведет от шахты катастрофу.