Сон жизни как жизнь сна - Кузнецова Елена "mari-el" Страница 8

Какой же это был восторг – первый человек на Луне! С конца 19 века это считалось делом, буквально сегодняшнего дня, но понадобилось целых семьдесят лет, чтобы этот день наступил. Впрочем, кажется, был вечер. Весь мир, затаив дыхание считал шаги Армстронга. И все плакали. Как-то было все равно: наши или американцы – по Луне ходит ЧЕЛОВЕК! Хотелось смотреть на это чудо вновь и вновь. Только доступно это было всем, кроме нас. Нам показали лишь короткий репортаж в программе "Время". Кто-то там, наверху, решил, – нечего любоваться, раз не наши космонавты там гуляют. Но мы все равно радовались со всеми землянами. Позже досужие журналисты станут утверждать, что этот лунный спринт – фальсификация.

Одно дело – научная фантастика и разного рода домыслы со слухами. Другое – высокая вероятность подлинного события, отдаленного по времени. Как приятно и почетно было ощущать себя не просто частью, а центром вселенной: мы – разумные, братьев по разуму желаем иметь. Но где ж их взять?

Спустя годы мы увидим вскрытие инопланетянина. Как-то разом пропала всякая охота в подобной встрече. Зачем? Что мы можем дать друг другу? Разрезать, чтобы понять, как работают ручки-ножки или бегают мысли? Я не хочу. Больше не хочу этой детской радости – встретить себе подобного. Ничего хорошего от такой встречи ждать не приходится. Если мы лучше, умнее и сильнее, – все дальнейшее просто неинтересно. А, если они? Мы ведь даже не знаем, как у нас-то мысли бегают?

Весь наш опыт окажется детским лепетом. Это изменит все основы. Победы и достижения окажутся мелкими и нелепыми. Все – боль, страдания, мысли, цели, мечты, надежды – станет нелепицей, сущим вздором. И сама жизнь – бессмысленностью маленьких глупых двуногих.

Из необъятного по своей глобальности явления для всех это может обернуться явной трагедией для каждого. Для меня. И что тогда смогут изменить Боги? И не окажется, что молиться станет некому? Они и будут богами? Куда же тогда мы денем нашу веру?

Я не хочу менять ничего в этой жизни! Даже свои заблуждения! У них нет цены. Вся моя жизнь уже стоит меньше. А мне хочется лелеять мои заблуждения. В них есть своя трепетная правда. Я потратила на них жар своей души. Не ахти что, только это все, что у меня есть. Я заберу их с собой. Будет возможность – проверю, не будет – лишь об этом стану горевать.

Мне нравится, что в этой вселенной я – такая же частичка, как и сама вселенная. Мы с ней меняемся местами и размерами… Только суть одна, мы – живые. Чем больше чувствуем и знаем, тем больше стараемся понять и объяснить. И бежим этот бесконечный марафон без маршрута, как ослики за привязанной морковкой.

Великое счастье – в незнании. Как же жутко было Создателю, если он все-таки был? Есть от чего свихнуться. От полного знания – немудрено и в Кащенко. Вселенская скукотища! Задумаешь что угодно. Это ли не повод для эксперимента с "образом и подобием"? Понятно, что производство Адама – акт бессмысленный и опасный. Оттого что – безответственный. С Адамами потопами и пожегами не совладать. Мы – бестии хитрые. Создателю неведома жажда жизни. Откуда ему, от скучного знания своего понять, как это страшно – умирать? Ему – бессмертному и безмерному – вольно жить надмирным.

А Адамы хотят тепла, сытости, радости, удовольствий. И любви. Не к человечеству. А к себе – единственному. И тут Создатель, с его теоретическими представлениями о самом великом – страсти человеческой души – не указ. Сытый ничему не может научить голодного, зрячий – слепого, немой – поющего.

Даже, если Адаму дадут бумагу за подписью и печатью, что ему будет дарована еще одна жизнь, – он будет до самого последнего глотка воздуха цепляться за эту. Ибо Адамы могут доверять только собственным знаниями о жизни, таким же, как сами. Но это редко.

Так, только Королев мог на вопрос о Луне бесстрашно расписаться: "Твердая". И американцы не подвели. Они поверили и прыгали по ней, как малые дети: "Как здесь красиво!" Вокруг была огромная пустая серая планета. А над ней – голубой шар Земли. Это все сделал человек своими слабыми пальцами. Теперь этот репортаж доступен любому.

Спустя годы, глядя на эти кадры, меня трясло от рыданий и восторга. Ведь я смотрела на себя в прямом смысле – со стороны. Я уже была там, на этой Земле. Астронавты видели Землю и меня – 10-летнюю – на ней. И мне этот вид понравился. Только не было четкости – слезы мешали.

Почему я плакала? Потому что видела сейчас то, что могла видеть давно? И мне никогда не придется вот так прыгать по другой планете, с которой Земля – такая красивая. Как жалко всех нас, тех, кто остался ждать самых счастливых людей, в том июле 1969 года. Там. Дома. На Земле. На очень маленькой Земле.

Вероятно, поэтому мы приходим в собственные сны, надеясь, изменить дневную глупость с помощью внутренней прозорливости. А просыпаясь, все забываем и множим ошибки. Сон мой, сладкий сон мой: "Я во сне, я помню, как меня зовут, я осознаю, что я сплю".

Бывают сны, в которые хочется возвращаться. Бывают сны, из которых хочется убежать. Они все хороши уже тем, что снятся. И я, просыпаясь, каждый раз думаю: "Вот и новый день, это – только день. Он пройдет. И опять настанет сон".

Сон – непредсказуемый и волшебный хозяин жизни. Забава для глупых, знание – для умных и сила – для мудрых.

В последнее время он все чаще предлагает не ассоциации личных впечатлений, а обобщенные безличностные сюжеты. Даже не знаю, радоваться мне этому или пугаться?

СОН

Ощущаю вокруг себя полную темноту. Но не черноту непроглядную, а именно темноту, что-то вроде беззвездной и безлунной ночи. Страха нет, только неприятное ощущение, что где-то совсем рядом находится кто-то или что-то – таинственное или враждебное. Неясные звуки и странный запах заставляют меня искать что-то устойчивое, к чему можно прислониться и защитить себя со стороны спины.

– А ты не бойся, – приятный низкий мужской голос звучит откуда-то сверху.

Я не реагирую. Во-первых, ничего не видно, во-вторых, а кто он такой, чтобы я его боялась или ему верила.

– Ты права. Никто.

Неприятный холодок прошел по телу. Ясно, что мои мысли – открытая книга. Но это, по меньшей мере, не честно и не по-мужски.

– Чего молчишь? – Я говорю, опережая мысли, чтобы меня не застали врасплох.

– А что сказать? Ты права.

– Тогда проявляйся. Нечего прятаться в темноте.

– Хорошо. Как есть, или как лучше?

– А, так ты на таракана похож, что ли?

– Уйду.

– Кто держит?

Темнота расходится. Передо мной берег. Пока не понятно, какой – морской, речной, озерный?

– Просто берег, не заморачивайся.

Честно говоря, мне уже изрядно надоел этот радиотеатр. С кем говорю? Что он делает на земле? Додумать не успела.

– Земля-земля. Что вы все заладили – земля? – Голос стал резким, даже гневливым.

– Что тебе не нравится. Да, земля. Это наша планета…

– Земля – не планета, это – место жизни, – перебивает меня невидимка.

– Как это?

– Так. Говорим земля – подразумеваем жизнь.

– А мы и так подразумеваем.

– Так да не так. Вот Марс или Венера – не земля, потому что они – мертвые.

– Подожди, – у меня даже раздражение пропало, – если земля – живая, то… – у меня перехватило дыхание.

– Договаривай сама.

– Не могу.

– Но поняла?

– Не хочу.

– Это от тебя не зависит. Там, где жизнь, там – и земля.

Я опустилась на землю. Ног совсем не чую. В голове пусто, и совсем не хочется ни с кем разговаривать. Мелькнула мысль о молитве, но, кроме обращения – Господи! – ничего на ум не пришло. Как это, "там, где жизнь, там – и земля"?