Г. Семга - Блатные и уличные песни Страница 4

РЕЧЕЧКА

Течет речка по песочечку,А бережка крутые,А в тюрьме сидят арестантики,Парни молодые.

А в тюрьме той сыро, холодно,Под ногой песочек,А молодой жульман,а молодой жульманНачальничка просит:

«Ох, начальник, ты, начальничек,Отпусти на волю.Одна соскучилась, ох, замучиласьНа свободе дроля».

«Я пущу тебя на волюшку —Воровать, пить будешь,А ты напейся воды холодненькой,Про любовь забудешь».

Пил он воду, пил холодную,Пил — не напивался.А полюбил он шансонеточку,С нею наслаждался.

Умер жульман, умер жульман,Умерла и слава,А лишь в степи ходитконь вороненый,Сбруя золотая.

Гроб несут, коня ведут,Конь головку клонит,А молодая шансонеточкаЖульмана хоронит.

«А я цыганка молодая,Звать меня Маруся.А дайте мне тогода начальничка —Крови я напьюся!»

А течет речка по песочечку,Моет золотишко.А молодой жульман,а молодой жульманЗаработал вышку.

ВОРОВСКАЯ ЛЮБОВЬ

Там в семье прокурора — материнская стража,Жила дочка-красотка с золотою косой,С голубыми глазами и по имени Нина,Как отец, горделива и красива собой.

Было ей восемнадцать, никому не доступна,И напрасно мальчишки увлекались-то ей.Не подарит улыбки, не посмотрит, как надо,И с каким-то презреньем все глядит на парней.

Но однажды на танце не шумливый,но быстрый,К ней прилично одетый паренек подошел.Суеверный красавец из преступного мираПоклонился он Нине и на танец увел.

Сколько чувства в них было,сколько ласками грели!Воровская любовь коротка, но сильна.Не напишут романа про любовь уркагана,Воровская любовь никому не нужна!

Но однажды во вторник,в день дождливый, ненастный,Завалил на бану он ее и себя,И вот эта вот Нина, дочь прокурора,На скамью подсудимых за жиганом пошла.

А за красным столом, одурманенный дымом,Воду пил прокурор за стаканом стакан.А на черной скамье, на скамье подсудимых,Сидит дочь его Нина и молоденький вор.

На прощание он попросил у судействаПопрощаться с своею молодою женой,И уста их слилися в поцелуе едином,Только горькие слезы проливал прокурор.

ИЗМЕНА

Когда с тобой мы встретились,черемуха цвела,И в парке тихо музыка играла.А было мне тогда еще совсем немного лет,Но дел уже наделал я не мало.

Лепил я скок за скоком, а наутро для тебяБросал хрусты налево и направо.А ты меня любила и часто говорила:«Житье блатное хуже, чем отрава!»

Но дни короче стали, и птицы улеталиТуда, где только солнышко смеется,А с ними мое счастье улетело навсегда,И понял я — оно уж не вернется.

Я помню, как с форшмакомты стояла на скверу,Он был бухой, обняв тебя рукою,Тянулся целоваться, просил тебя отдаться,А ты в ответ кивала головою.

Во мне все помутилось, и сердце так забилось,И я, как этот фраер, зашатался.Не помню, как попал в кабак,и там кутил, и водку пил,И пьяными слезами обливался.

Однажды как-то ночью я встал вам на пути.Узнав меня, ты сильно побледнела.Его я попросил в сторонку отойти;И сталь ножа зловеще заблестела.

Потом я только помню, как мелькали фонари,И мусора в саду кругом свистели.Всю ночь я прошатался у причалов до зари,А в спину мне глаза твои глядели.

Любовь свою короткую хотел залить я водкоюИ воровать боялся, как ни странно,Но влип в исторью глупую,и как-то опергруппоюЯ взят был на бану у ресторана.

Сидел я в всесознайке, ждал от силы пятерик,Когда внезапно вскрылось это дело…Зашел ко мне шапиро, мой защитничек-старик,Сказал: «Не миновать тебе расстрела!»

Потом меня постригли, костюмчик унесли,На мне теперь тюремная одежда.Квадратик неба синего и звездочка вдалиСверкают мне, как слабая надежда.

А завтра мне зачтется мой последний приговор.И снова, детка, встретимся с тобою.А утром поведут меня на наш тюремный двор,И там глаза навеки я закрою.

ИДУ ПО НЕВСКОМУ

Иду по Невскому проспекту,Ко мне подходит урка свой,И говорит он мне: «Анюта!Легавый ходит за тобой!

Он целый день канает следом,Тебя он не засек чуть-чуть.Давай, вались, а я покедаЕго попробую макнуть».

Иду по Невскому проспектуИ оборачиваюсь, вслед,Гляжу, за мной канает некто,Одетый в кожаный жакет.

Так мы доходим до «Пассажа»,Там есть хороший парадняк.Не обернувшись к нему даже,Я захожу в тот парадняк.

Кругом меня шумят трамваи,Мой шум остался за спиной.Дорогу солнцу преграждая,Вскочила кожанка за мной.

Тут тормознулась я чего-тоИ думаю о том, о сем,А он зашел и курит с понтом,Как будто ждет кого-нибудь.

Тут двери с шумом отворились,Ворвалась кодла уркачей,И всё тут хором встрепенулосьНавстречу гибели своей.

Он вынул ножик из карманаИ начал ловко им крутить,Двоих из них задел по роже,А трех заставил отступить.

А он стоял в углу прижатый,Махал поломанным ножом.По фене крикнул он: «Ребята!Ведь я с легавкой не знаком!

Ведь я приехал издалекаТак все любимой объяснить».Тут я его узнала — Леха!В приютке вместе мы росли.

Его я долго не видала,В тюрьме он десять лет звонил,Его я сразу не узнала,Но он любимой не забыл.

«Иду по Невскому проспекту,Потом рассказывал он мне:Гляжу, смотрю — Анюта это,А может, снится наяву.

Малин я в Питере не знаю,Ни с кем по фене ни гугу,И за тобою я канаю,А обратиться не могу!»

Недолго счастливы блатные,Пришла беда — от урки весть.И вот мы снова крепостные,Он в Воркуте, а я вот здесь!

Иду по Невскому проспекту,Ко мне подходит урка свойИ говорит он мне: «Анюта!Легавый ходит за тобой.»

ДОЧЬ РЫБАКА

Шутки морские бывают порою жестоки.Жил-был рыбак с черноокой дочуркой своей.Выросла дочка на диво стройна и красива,Крепко любил ее старый рыбак Тимофей.

Часто они выходили в открытое море,Рыбу ловили, катали на лодке господ.Так и росла, словно чайка на море,Но и она от судьбы не ушла роковой.

Как-то зашли в эту хижину трое,Трое красавцев, средь них был красавец один.Этот красавец со злобной, ехидной улыбкой,Пальцы в перстнях,словно был он купеческий сын.

Юный красавец напился из кружки,Кружку поставил, остаток она допила.Так и пошло — полюбили друг друга на мореЮный красавец и славная дочь рыбака.

Часто порой он в лачугу стучался,Она выходила, встречала дружка своего.В лодку садились и в темную даль уплывали,Волны морские им были притоном любви.

Старый рыбак поседел от тоски и печали:«Катя, опомнись! Твой милый —картежник и вор!Если сказал я тебе «Берегись, Катерина!» —Лучше убью, чем отдам я тебя на позор».

Катя смеяться и петь перестала,Пала на личико смуглая тень.Пальцы и губы она себе в кровь искусала,Словно шальная ходила она целый день.

Как-то, вернувшись из города Гродно,Крикнул: «Катюша, конец молодцу твоему!В краже поймали и там же его расстреляли,В краже поймали, туда и дорога ему!»

Катя по-быстрому шарф надевает.Город был близок, и возле кафе одногоКучу народа она там с трудом растолкала,Бросилась к трупу, целует, ласкает его.

Юный красавец лежал неподвижно,Алая кровь запеклась на широкой груди.Вечером девушка, вся разодетая в черном,Бросилась в море с высокой отвесной скалы.

ПЕРВЫЙ ВАЛЬС