Валерий Кашин - Основы философии науки Страница 11

Понятие «неявного знания» неразрывно связано у Полани с понятием «личностного знания» так как неявное знание является важнейшей характеристикой и важнейшей составляющей «личностного знания». Справедливость концепции личностного знания подтвердилась в работах по использованию ЭВМ как средства представления знаний, которые привели к рождению новой научной дисциплины – когнитологии, исследующей способы выявления, вербализации, представления знаний эксперта в виде логических символов. Здесь-то и выяснилось, что эксперт, знания которого хотят заложить в машину, не только не знает их границ, но и не всегда в состоянии по своей воле вызвать любой фрагмент и поставить его под контроль сознания. «От эксперта нельзя требовать и соотнесения своего знания с общепринятыми мнениями других экспертов или требовать обоснования его собственных суждений». [45. С.14-22]. Задача когнитолога – особыми приемами приблизиться к неявному знанию, слитому с личностью эксперта.

Стремление убеждать других – естественный порыв первооткрывателя. Но тут возникает следующая проблема. В той мере, в какой открыватель предается новому видению, он отделяет себя от других, мыслящих старыми понятиями. Как писал Полани, сторонники новой системы взглядов могут убедить свою аудиторию, только завоевав её интеллектуальные симпатии по отношению к доктрине. Те, кто слушает с сочувствием, смогут открыть для себя то, чего они в противоположном случае никогда бы не поняли. Такое принятие нового есть эвристический процесс, в котором личность изменяет себя.

Главным моментом, определяющим принятие ученым той или иной научной теории, по Полани, является не степень её критического обоснования, её сознательного соотнесения с принятыми в науке нормативами, а исключительно степень личностного «вживания» в эту теорию, степень неэксплицированного доверия к ней. Категория веры является для М. Полани, по существу, центральной для понимания познания и знания». [34. С. 11].

Полани открывает заколдованный круг разума и языка, веры и знания. Они объективны и одновременно создаются людьми, а в этом смысле субъективны, они цель и средство, переходящие друг в друга.

Обратимся к языку. «Когда-то многие слова были священными. Законы считались божественными; религиозные тексты рассматривались как прямое божественное откровение. Для христиан слово стало плотью. Человеку не дано было проверять то, чему учила церковь. Принимая учение церкви, человек говорил не сам с собой; в своих молитвах он мог обращаться к первоисточнику этого учения». [34. С. 276].

Для человека того периода слово и дело были нераздельны. Сказал – сделал. Не сможешь сделать – не имеешь права говорить вслух. Слово все порождало, в начале было слово. Слово было Бог. Иисус Христос – слово, сказанное Отцом. Сын – слово отца. Мать знает дитя, поскольку его родила. Отец признает собственного ребенка словом.

Что же произошло далее? «Позже, когда неколебимые авторитеты закона, церкви и священных текстов померкли или вовсе перестали существовать, человек попытался избежать опустошающего самоутверждения, сделав высшей инстанцией опыт и разум. Но к настоящему времени выяснилось, что современный сциентизм сковывает мысль не меньше, чем это делала церковь. Он не оставляет места нашим важнейшим внутренним убеждениям и принуждает нас скрывать их под маской нелепых, неадекватных терминов. Идеология, использующая эти термины, превращает самые высокие человеческие устремления в средство саморазрушения человека». [34. С. 276].

Слово перестало быть священным. Эпоха, где царят слова, слова, слова, то есть идеология – разрушают человека. Сциентизм не менее догматичен церкви. Слепая вера в религию и науку равнозначны, в любом случае это слепая вера. Нужно бросить вызов.

«Ибо, отвергая верительные грамоты, как средневекового догматизма, так и современного позитивизма, мы вынуждены искать опору в самих себе, не уповая ни на какие внешние критерии; основания истины мы должны искать в недрах собственного интеллекта. На вопрос «Кто кого убеждает?» ответ прозвучит просто: «Я пытаюсь убедить себя сам». [34. С. 276].

На вопрос кому я должен доверять? Ответ Полани – в первую очередь, самому себе. Но доверие к самому себе должно быть критическим, а не слепым.

«Единственное, что делает наши убеждения несомненными, – это наша собственная в них вера. В противном случае они являются не убеждениями, а просто состояниями ума того или иного человека. [34. С. 278]. Итак, все держится на вере с себя. «В этом залог освобождения от объективизма – мы должны понять, что последним основанием наших убеждений является сама наша убежденность, вся система посылок, логически предшествующих всякому конкретному знанию. Если требуется достичь предельного уровня логического обоснования, я должен провозгласить мои личные убеждения… Я убежден, что я должен стремиться узнать, во что я действительно верю, и попытаться сформулировать убеждения, которых я придерживаюсь». [34. С. 278].

В таком случае возникает не слепая, а осознанная вера и определенные убеждения. Неявное становится явным. «Нельзя обнаружить ошибку, если интерпретировать её в тех же предпосылках, которые к ней привели; её можно обнаружить, лишь опираясь на те посылки, в которые ты веришь». Чтобы решить задачу, следует проанализировать предпосылки. «Процесс изучения любой темы включает как её собственное изучение, так и толкование тех фундаментальных убеждений, в свете которых мы подходим к её изучению. В этом тезисе заключена диалектика исследования и толкования. В ходе такой деятельности мы постоянно пересматриваем наши фундаментальные убеждения, но не выходим за рамки некоторых их важнейших предпосылок». [34. С. 279]. Разве научное исследование не нуждается в рефлексии, в понимании, в толковании? Полани применяет, но сознательно не называет, рефлексию. Это то, что следует за исследованием, критикой, объективизмом. Полани относит его к классу сознательных акритических утверждений. Люди сорвали яблоко, и узнали Добро и Зло. Но это было лишь первое грехопадение. «Мы сорвали с Древа второе яблоко, которое стало вечной угрозой нашему знанию Добра и Зла. Теперь мы должны научиться познавать эти качества в ослепляющем свете новоявленных способностей к анализу. Человечество совершило второе грехопадение и было ещё раз изгнано из сада, который на этот раз, вне всякого сомнения, был Раем для Дураков. Мы невинно верили в то, что можем сложить с себя всякую ответственность за собственные убеждения, положившись на объективные критерии истинности, но наша способность к критике разрушила эту надежду. Пораженные внезапным сознанием собственной наготы, мы можем пытаться преодолеть её бесстыдством, впав в совершенный нигилизм. Но аморальность современного человека нестойка. Сегодня его моральные устремления выражаются в попытках надеть маску объективизма. Родился новый Минотавр – чудовище сциентизма.

Я предлагаю здесь альтернативный выход – восстановление в правах недоказанных убеждений. Сегодня мы должны открыто исповедовать такие убеждения, которые в эпоху, предшествовавшую взлету философской критики, могли существовать лишь в скрытой форме». [34. С. 279].

С концепцией неявного знания связана теория личностного знания. Полани исходит из верного положения, что знания могут быть получены только конкретными людьми, личностями. Чем оригинальнее личность, тем больший вклад в культуру она может внести. Процесс творчества неформализуем. Никакая машина не может заменить живого человека, в том числе и ученого-исследователя. Вместе с тем, язык, на котором человек должен сообщать результаты исследований, социален, а не личностен. Познавательные акты также социальны. Полани подменяет процесс оценки знания на его истинность анализом психологического процесса его получения.

Способность к самоотдаче предоставляет законные основания утверждения личностных убеждений, всеобщих по своему содержанию. Мы ответственны за приверженность к нашим убеждениям. Мы сами должны сделать наши умы открытыми к множеству вещей, представляющих интерес для человека.

8 Четыре мира науки

Чем сильнее наука вторгается в культуру и переплетается в ней, тем хуже мы её понимаем. Оказалось, что наука не поддается точному определению. Опора на представление о «чистой науке», «чистом разуме» содержит в себе парадокс. Наука может изучить некий объект, находящийся вне его. Но как разум может изучать самого себя? Как я могу, мысля, одновременно исследовать истоки и условия моей мысли?

Парадокс снимается, если принять культурологический образ науки как концентрированной активности, организованной в каждой культуре особенным образом вокруг того или иного экзистенциального или социального «центра». Тогда европейская экстравертивная наука может изучать интровертивную «науку» йогов и даосов, беря её как некоторый объект. Сегодняшняя неклассическая наука начинает изучать классическую; социология изучает развитие физики, а многие представления термодинамики и синергетики могут помочь оценить «научность» социологических представлений.