Макс Зингер - 112 дней на собаках и оленях

Макс Зингер

112 дней на собаках и оленях

Я видел зарю новой жизни

После окончания Великой Отечественной войны автор этой книги летел с Северного флота, места своей службы, домой, в Москву. Давно забылись воздушные тревоги. Полярный воздух был беспредельно чист. Под самолетом голубели ровные круглые озерки — воронки от фашистских бомб, напоенные снеговой водой. Пятнами лежали на нашем пути ржавые болота. У опушки леса пылал большой костер. Глядя на этот костер, мне вспоминалась далекая колымская тайга, которую я проезжал на собаках в лютые морозы…

…Колымская ночь застала нас с юным каюром-якутом Андрюшей Слепцовым далеко от селения. Собаки остановились. Наиболее уставшие мгновенно полегли на снег. И сколько ни погонял каюр, сколько ни убеждал их и словом и остолом — палкой, они не двигались с места.

— Пристали собачки! Дорога худая-худая! — сказал мальчик. — Придется, однако, туто-ка заночевать!

Андрюша не спеша достал мешок с мороженой нельмой. Собаки вмиг оживились, предчувствуя сытный ужин. Андрюша так же не спеша, деловито, разрубил каждую нельму пополам и стал кидать куски в первую очередь собакам, наиболее старательно тянувшим нарты. Насытившись, все легли клубочками друг возле друга.

Крупные звезды прятались в дрожащих огнях северного цветного сияния. Зачарованно смотрел я на нарядное небо. И вспомнил: сегодня 21 декабря — день рождения товарища Сталина! Я сказал об этом своему юному другу Андрюше.

Мальчик всполошился.

— Такой день! Такой день! Как же нам его отметить?

Он побежал в тайгу и вскоре вернулся с охапкой валежника. Потом он пошел за второй, третьей. И запылал костер. Огонь с шипением и треском пополз змейками по сухому валежнику. Пламя высоко поднялось к небу.

— Какой огонь! Какой огонь! — восторгался Андрюша, подбрасывая в костер валежник. — Большой-большой, в честь самого большого человека!

Андрюша отвязал чайник, болтавшийся за грядкой нарты, и сварил крепкий, как пиво, чай. После мучительной езды по снежным застругам нам стало тепло и радостно от костра и чая.

Костер был такой большой и яркий, что мы позабыли на время о красоте чудесного северного сияния. Собаки, почувствовав тепло, привстали, отряхнули свои пушистые шубы и расположились поближе возле костра.

— Вы видели товарища Сталина? — вдруг спросил мальчик.

— Да, видел, — ответил я, и лицо Андрюши засияло от радости.

— Какой счастливый, — сказал Андрюша, трогая меня за рукав кухлянки. — Видел товарища Сталина!.. У нас, якутов, говорка есть: товарищ Сталин такой сильный богатырь, что может пробить в тайге большую дорогу до самого океана! Правда ли, что он соединяет реки с реками и моря с морями? Правда ли, что делает большие дороги в тайге? Правда ли, что большевики умеют летать как птицы? Правда ли, что умеют ездить даже под землей?

Я ответил, что это правда, и стал рассказывать мальчику о товарище Сталине, о советской власти, о том, что она делает все, чтобы лучше жилось трудящемуся человеку на родной земле.

Андрюша слушал меня, поправляя большой палкой костер, и когда я заговорил о самолетах, необычайно оживился.

— Самолеты! Самолеты! Они даже снятся мне… Каждую осень от нас на юг летят птицы. Ой, и много же их летит! Словно туча по небу от края и до края. Даже солнышко затмевают… Когда мне было шесть лет, попросил я деда: привяжи меня к лебедю! — Это еще зачем? — удивился дед. — А хочу, однако, землю нашу, советскую, посмотреть всю от Холодного до Теплого моря. — Дед покачал головой: — Подожди, Андрюша, товарищ Сталин пришлет к нам в тайгу других лебедей. Проезжие люди говорили: будут скоро здесь летать самолеты с большими красными звездами на крыльях. И мы с тобой на этих машинах за тысячу верст быстро слетаем, куда хочешь.

— Правда ли все это? — спросил меня Андрюша.

— Правда! — ответил я.

— Тогда на первой же машине полечу непременно в Москву, к товарищу Сталину, учиться летному делу, — сказал мальчуган, сверкнув глазенками.

— Посмотрю сверху, как птица, на родную Колыму, на родной дом. Ведь еще ни один якут пока не летал на самолете…

Все это вспомнилось мне через много лет, на пути с фронта в Москву.

Мне попал в руки старый номер иллюстрированного журнала. Мое внимание особенно привлек один из фотоснимков — портрет молодого летчика, награжденного боевыми орденами. Показалось знакомым его скуластое, смуглое лицо. Где видел я этого жизнерадостного, улыбающегося человека? И чем больше всматривался в портрет, тем отчетливее вставала передо мной далекая колымская тайга. Вспомнился большой костер, зажженный якутским мальчиком-мечтателем Андрюшей Слепцовым в честь рождения Великого человека…

Под фотографией я прочел: «Андрей Иванович Слепцов, командир самолета, награжденный орденами и медалями за участие в Великой Отечественной войне».

Значит, Андрюша сменил собачью упряжку на самолет, защищал Родину от фашистов.

— Чем вы заинтересовались? — полюбопытствовал мой сосед — инженер.

Я передал ему журнал и рассказал о зимней колымской ночи и большом костре на берегу реки.

— Ничего удивительного! — ответил сосед, возвращая журнал. — Это и есть наша советская действительность. Пастушонок стал прославленным советским генералом, заводской рабочий — министром, колхозник — ученым с мировым именем, лауреатом Сталинской премии! Это и есть советская жизнь.

…Прошел месяц. Я собирался лететь на юг. На одном из центральных московских аэродромов во время заправки машины кто-то подошел ко мне сзади и положил легонько руку на плечо. Я обернулся и увидел молодого человека в кожаном летном реглане.

— Неужели Андрюша?

— Так точно, ваш давний спутник. Пересел, как видите, с нарты на машину. По путевке комсомола… А помните костер близ Колымы? — мечтательно спросил он. — В честь самого большого человека! Это ему — нашему отцу и другу — мое горячее, сыновнее спасибо!

И потекла взволнованная беседа о Крайнем Севере. Андрей Слепцов рассказал, как стал летчиком. А я вспомнил свою поездку 1932 года из Чаунской губы на запад через Восточную тундру, через Островное, за пять тысяч километров по кочевьям чукчей и заимкам якутов, через Колыму, Индигирку и Яну к столице Якутии и далее в Москву.

Андрей Иванович попрекнул меня, что я не написал поподробнее об этой поездке. Чем был Север и каким он стал…

— Ведь о нашем крае знают очень мало, — сказал он.

Вернувшись домой, я разыскал в одном из дальних углов своего стола разбитую, запыленную связку тетрадок и восстановил в памяти все события давнего и трудного похода.

Конечно, далеко вперед за эти годы шагнула советская Колыма. Новые пути пролегли по ее карте. Но прав Слепцов: мало, очень мало мы знаем об этой далекой северной стране.

Книга «112 дней на собаках и оленях» — повествование о том, что я видел в пути полярной ночью, о первых ростках социалистической жизни на нашем Крайнем Севере, о первых комсомольцах на северных мысах, о простых советских людях — жителях тундры и тайги. Кое-где в книге мною изменены имена упоминаемых лиц, что позволило дать больше портретного сходства.

Путь от Чаунской губы до Якутска, пройденный за 112 дней, можно пролететь ныне за одни сутки. Но нартенный путь в отличие от воздушного позволил мне ближе увидеть жизнь наших северных окраин. Реки Росомашья, Большая Бараниха, Малый Анюй, Колыма, Индигирка, Яна и Лена, хребты Северный Анюйский, Черского и Верхоянский, десятки перевалов, редко посещаемых людьми, пройдены мной во время похода. Но главным были люди, с которыми меня познакомил и сдружил дальний путь.

Разве можно забыть каюра-чукчу Атыка, знатока своего края, бесстрашного следопыта, мастера своего дела; смелого колымского партизана Багалая; или первого колымского лоцмана Кешу Четверикова, потомка колымских казаков-первооткрывателей? Разве можно забыть якутскую школу-интернат в глубокой тайге или активистов пушнотранспортной артели «Терюролах», что значит «Рождается жизнь»?…

Я видел зарю новой жизни на Крайнем Севере.

Книга моя — о вчерашнем дне советского Севера. Но уже в этом вчерашнем дне пробивались бурные ростки новой жизни. Теперь они дают свои чудесные плоды.

Автор

Москва, август 1950 г.

Чукотскими берегами

Летом 1932 года суда Первой северо-восточной экспедиции начали свой долгий путь из Владивостока. Транспорты везли машины, продовольственные грузы и людей для новых индустриальных районов, возникавших в Заполярье. Среди пассажиров были научные работники и радисты, инженеры и метеорологи, медперсонал и учителя, рабочие разных специальностей.