Вики Майрон - Дьюи. Кот из библиотеки, который потряс весь мир Страница 16

Когда несколько месяцев спустя я все же пришла в себя, Уэлли уже не было. Не то что он вообще отсутствовал. Именно тогда я заметила, что главным для Уэлли стала выпивка. Если он отправлялся на рыбалку, это означало выпивку. Если он уезжал охотиться, это была выпивка. Даже езда на мотоцикле была связана с возлияниями. В последнее время он перестал появляться, как обещал. Он отсутствовал допоздна и никогда не звонил. Он приходил домой пьяным, и я ему говорила:

— Что ты делаешь? У тебя больная жена и двухлетний ребенок!

— Да мы просто рыбачили, — отвечал он. — Я немного перебрал, подумаешь, большое дело.

Когда я проснулась на следующее утро, он уже ушел на работу. На столе в кухне я нашла записку: «Я люблю тебя. Я не хочу бороться. Прости». Уэлли мог не спать и всю ночь писать мне длинные письма. Он был талантлив. Он умел красиво излагать свои мысли. И каждое утро, когда читала эти письма, я любила его.

Понимание того, что мой муж — закоренелый пьяница, пришло внезапно, но принятие решения потребовало долгого, долгого периода. Все внутренние связи были сплетены в тугие узлы, но сердце отказывалось это понимать. Я искала объяснения, а потом оправдания. Я боялась телефонных звонков. Затем я боялась молчания, когда он не звонил. Вместо разговоров, я просто выливала пиво. Я старалась не замечать таких вещей, как деньги. Я опасалась жаловаться. Какой смысл, думала я, если все станет только еще хуже?

— Я все понимаю, — сказал он, когда мне однажды все же пришлось завести этот разговор. — Не проблема, я брошу. Ради тебя. Обещаю.

Но один из нас не верил в эти слова.

День за днем мир становился все меньше. Не хотелось открывать шкаф из страха, что там найдешь. Не хотелось проверять карманы его брюк. Никуда не хотелось выходить. Куда он может отправиться со мной, где не будет выпивки?

Часто по утрам я находила пивные бутылки в камине. Джоди вытаскивала банки из-под пива из своего ящика с игрушками. Уэлли рано просыпался каждое утро, и если я осмеливалась выглянуть в окно, то видела, что он сидит в своем фургоне и тянет теплое пиво. Он даже не утруждался заехать за угол.

Когда Джоди было три года, мы поехали в Хартли на свадьбу моего брата Майка. Я с Джоди участвовала в церемонии, так что Уэлли обзавелся свободным временем. Он исчез и появился, когда все уже спали.

— Ты избегаешь нас? — спросила я его.

— Нет, я люблю вашу семью, и ты это знаешь.

Как-то вечером вся семья сидела у маминого кухонного стола. Уэлли, как обычно, нигде не было видно. У нас кончилось пиво, и мама пошла к шкафу, где хранила дополнительные запасы пива для друзей и родственников из города. Большая часть его исчезла.

— Кто, по твоему мнению, мог взять мамино пиво?

— Не знаю. Прости.

— Как ты думаешь, что я должна чувствовать? И что чувствует Джоди?

— Она ничего не понимает.

— Она достаточно взрослая, чтобы все понимать. Ты просто не знаешь ее.

Я боялась спросить. И боялась не спрашивать.

— Ты еще работаешь?

— Конечно работаю. Ты же видишь чеки, не так ли?

Отец Уэлли передал ему во владение часть своего строительного бизнеса, а это означало, что у Уэлли нерегулярная оплата труда. Я не могла понять, то ли у компании зависли проекты, то ли рушится весь мир вокруг нас.

— Речь идет не только о деньгах, Уэлли.

— Я понимаю. Я буду проводить дома больше времени.

— Перестань пить хотя бы на одну неделю.

— Зачем?

— Уэлли!

— Ну хорошо, на одну неделю. Я брошу.

И снова никто из нас не поверил его словам. После свадьбы Майка я наконец призналась себе, что Уэлли представляет собой проблему. Он все реже и реже приходил домой. Я почти никогда не видела его трезвым. Он не был злостным пьяницей, но не мог и взять себя в руки. Тем не менее он влиял на нашу жизнь. Он ездил в нашей единственной машине. Я должна была садиться в автобус или ехать с кем-нибудь из подруг, чтобы купить продукты. Он обналичивал чеки. Он платил по счетам. Часто я так плохо чувствовала себя, что не могла следить за счетами, не говоря уж о том, чтобы самостоятельно заниматься ребенком. Я называла наш дом Синим Гробом, потому что он был окрашен в жуткий оттенок синего цвета, да и форма у него была соответствующая. Сначала это воспринималось как шутка — на самом деле дом был хорошим, да и окружение прекрасное, — но через два года мне стало казаться, что это истинная правда. Мы с Джоди были заключены в этом доме, замурованы заживо.

Члены моей семьи заходили ко мне. Они никогда не осуждали меня. Не читали лекций. Денег у моих родителей не было, но они брали Джоди к себе, порой на две недели, и воспитывали ее, как свою дочь. Как бы жизнь ни давила на меня, они давали мне возможность перевести дыхание.

Кроме того, существовали мои подруги. Если тот доктор в приемной разрушил мое тело, то другие незнакомки спасли мой мозг. Когда Джоди было шесть месяцев, ко мне в дверь постучалась какая-то женщина. В коляске с ней была дочь примерно возраста Джоди.

— Я Фейт Ландвер, — сказала она. — Мой муж дружил с вашим еще со школы, так что давайте попьем кофе и познакомимся.

Слава богу, я согласилась.

Фейт ввела меня в клуб новых людей, которые раз в месяц собирались и играли в карты. Я познакомилась с Труди во время наших постоянных игр в «пятьсот», потом встретила Барб, Паули, Риту и Иделл. Скоро мы стали собираться пару раз в неделю попить кофе дома у Труди. Все мы были молодые мамы, а дом Труди оказался достаточно большой, чтобы принять всех нас. Мы оставляли детей в ее огромной детской комнате с играми, рассаживались на кухне за столом и облегчали жизнь друг другу. Я призналась им в том, что Уэлли выпивает, и они выслушали мой рассказ не моргнув глазом. Труди просто обошла вокруг стола и обняла меня.

Что мои подруги сделали для меня за эти годы? Почему они ко мне так относились? Когда я делала ошибку, они помогали мне ее исправить. Когда я болела, заботились обо мне. Когда мне был нужен кто-то присмотреть за Джоди, они забирали ее. Я даже не помню, сколько раз кто-то из них заходил ко мне с горячим блюдом, именно в тот момент, когда я нуждалась в нем.

— Я приготовила слишком большую кастрюлю. Хочешь попробовать?

И тем не менее спасли мою жизнь не моя семья, не мои подруги. На самом деле не они. Подлинный мотив, подлинная причина, заставлявшая меня подниматься каждое утро и не сдаваться, — это была моя дочь Джоди. Она нуждалась в матери, и я учила ее на своем примере. У нас не было денег, но у нас были мы. Когда я лежала прикованная к постели, мы с Джоди проводили часы в разговорах. Когда физически я была в состоянии, мы гуляли по парку с настоящим третьим членом нашей семьи. Бренди и Джоди следовали за мной; они обожали меня без сомнений и без вопросов, они дарили меня всепоглощающей любовью, которая является тайной силой детей и собак.

Каждый вечер, укладывая Джоди в постельку, я целовала ее, и прикосновение ее кожи к моей придавало мне силы.

— Я люблю тебя, мамочка.

— Я тоже люблю тебя. Спокойной ночи.

Моя любимая Шарлей Белл сказала, что у каждого есть свой термометр боли, который мерит ее в диапазоне от нуля до десяти. Никто не будет ничего менять, пока не дотянется до десятки. Девять мало. При девяти вы все же боитесь. Только десятка сможет сдвинуть вас с места, и тогда вы все поймете. Никто не примет за вас решение.

Я воочию увидела это в ситуации с одной из своих подруг. Она была беременна, но мерзкий муж продолжал бить ее каждый день. Мы решили, что должны забрать ее, пока не стало слишком поздно, и уговорить ее уйти от мужа. Вместе с детьми мы поселили ее в трейлере. Родители навещали ее каждый день. У нее было все необходимое. А через две недели она вернулась к мужу. Я поняла, что нельзя заставить человека сделать то, что кажется вам правильным. Он должен сам, своим умом прийти к этому пониманию. Слава богу, через год моя подруга окончательно оставила мужа. И на этот раз ей не понадобилась наша помощь.

Я уяснила этот урок и для себя, потому что наш брак медленно распадался. Может, дело было не в медленности, а в том постоянстве, которое убивало. Каждый день чуть хуже, все больше непредсказуемости, пока, наконец, ты не начинаешь делать вещи, которые, как тебе казалось, никогда не сделаешь. Как-то вечером я искала продукты на кухне и нашла чековую книжку. Это был тайный банковский счет, который Уэлли открыл для себя. В два часа утра я включила газовую горелку и, вырывая чеки один за другим, сожгла их. На полпути я подумала: «Нормальный человек не должен так жить».

Но я осталась. Я была предельно измотана. Эмоционально опустошена. Моя уверенность стала давать сбои. После операций я была физически слаба. И испугана. Но не настолько, чтобы решиться на перемены.

Последний год оказался самым худшим. Было так плохо, что я даже не могу припомнить подробностей. Весь этот год стал черным для меня. Уэлли приходил домой не раньше трех часов утра, и, поскольку мы спали в разных комнатах, я его вообще не видела. По утрам он рано уходил из дома, и я даже не знала, куда он направляется. Его выставили из семейного бизнеса, и наша финансовая ситуация из плохой становилась невыносимой. Мать и отец высылали мне сколько могли. Затем они обратились к другим членам семьи и собрали несколько сотен долларов. Когда эти деньги кончились, нам с Джоди нечего стало есть. Две недели мы жили на овсянке и только на овсянке. Наконец я пошла к матери Уэлли, которая, я знала, осуждала меня за состояние сына.