Олег Рубенок - Лечебная собака Страница 19

Я лезу в лодку, достаю надувные матрасы и одеяло, чтоб поваляться на солнышке со всеми удобствами. Увидев меня за работой, Кир подбегает ко мне и начинает хватать все подряд, стараясь внести свою лепту в общее дело благоустройства. Человек даже на природе пытается устроиться по-человечески.

И вот мы вместе лежим на одеяле. Природа природой, а одеяло лучше. И Кир в восторге. Его глаза радостно блестят. Раскрытой пастью он жадно хватает свежий, воистину свежий воздух. С его длинного, огненного языка искрящимися алмазами скатывается вода.

— Ну что, друг, отвел душу? — говорю я ему.

Он понимает, что я говорю. Умная собака знает до трехсот слов. А он у меня не дурак. И это немного смущает меня. Особенно не любят учиться особенно интеллектуально развитые индивиды. По себе это знаю.

— Ну-ну, — глажу я его по мягкой шерсти. — Порадуйся еще жизни чуток, и я начну тебя учить. Ученье — свет, а неученье — тьма. И дедушка Ленин в первую очередь таким, как ты завещал: Учиться, учиться и еще раз учиться!

Очень умные глаза у моей собаки, и вряд ли ему хочется хоть чему-то учиться у меня. Но надо.

Еще до приезда на Ильмень Кир умел делать все, на что способны хорошо обученные служебные собаки. Но в отличие от них он обладал более высоким интеллектом и не мчался, сломя голову, выполнять мою команду. Ему обязательно надо было подумать, взвесить необходимость тех или иных действий, определить на глазок размер вознаграждения, которое он приучил меня держать в руках, и только после этого, сообразно обстоятельствам и предлагаемому поощрению, он действовал или же и ухом не вел.

Но та наука нам далась шутя. Походя. Освоили мы ее как бы от нечего делать.

Однако охота — это уже не развлечение, и тут нужен серьезный подход. На основании последних литературных данных я разработал целую систему обучения своего пса. Для начала он должен был научиться бегать параллелями взад-вперед строго перпендикулярно направлению моего движения. Не каждый академик поймет, что это такое и как это надо делать. Но я тут как раз и верил в цепкий собачий ум и еще — в материальное поощрение.

Итак, после того, как мы немного пообвыклись на воле и Кир спустил эмоциональный пар, я посадил его на траву и строго-настрого приказал сидеть, а сам с приличным куском жаренной курица ушел метров на сто пятьдесят. Положил ароматное мясо под кустик и вернулся назад. Пес сидел с умной мордой и, роняя слюни, не сводил с меня внимательных глаз. На словах и на пальцах я объяснил ему, что от него требуется. Он внимательно слушал, склоняя голову то в лево, то вправо, всем своим видом выказывая и свое прилежание, и свое нетерпение броситься выполнять мое желание.

Наконец, мне показалось, что он понял, что я от него хочу, и я скомандовал:

— Поиск!

Он тут же сорвался с места, но побежал не в сторону от меня, как я показывал ему рукой, а напрямую к заветному кусту.

Я закричал, затопал ногами, пытаясь образумить его, но он уже мысленно был со своей наградой и плевать хотел на какие-то параллели. Он ни на миллиметр не отклонился от курса. Строго по прямой домчался до куста и, ни секунды не колеблясь, сожрал самым бесцеремонным образом незаслуженное куриное поощрение.

Вернулся он с виноватой мордой, но в прекрасном расположении духа. Его хорошее настроение выдавал хвост, самый кончик которого счастливо подергивался.

Два дня он жрал без зазрения совести жареных курочек, пошехонский сыр, копченую колбасу, но никак не мог понять, что все это я скармливаю ему только для того, чтобы он научился бегать параллелями, и лишь в благодарность за съеденные деликатесы весело помахивал своим «пером».

На третий день к нам подошел какой-то старик со спиннингом.

— Пошто, мужичок, животину мучаешь? — хмуро глядя на меня, поинтересовался он.

Не такой уж я и мужичок. Интеллигент все-таки. Ничего что маленький да невзрачный. Зато дух у меня большой! Я грудь — колесом. Приосанился.

— Чего это я его мучаю?! Я его охотиться учу!

Дед качает плешивой головой и недовольно трясет седенькой бородкой.

— Эх, дурень, ты старый! Разве так учат охотиться. Не обижаешься, да? —

— Ну, если аргументируете… то чего же обижаться-то, — бормочу я.

— Чего аргументирую-то? — трясет он опять своей бородкой, но уже весело. — Что ты дурень, что ли?

— Да нет, что я не так учу его охотиться.

— Это можно. Ты соображать-то умеешь?

— А то как же? Как никак шестнадцать лет учился!

Я опять грудь вперед. Знай, мол, деревня наших!

— Ну тогда соображай, — говорит он. — Сколько твоя собака пробежит параллелями, пока ты вот это поле, длиной в две версты, пересечешь?

— А верста чему равна?

— Ты и этого не знаешь?

— Это же не стандартная единица длины. Мы, инженеры, таких длин не касаемся.

— Ну, считай тогда, в каждой версте пятьсот саженей.

— И это для меня пустой звук!

Дед поднимает свою бородку высоко-высоко и пристально смотрит в небо. Я тоже смотрю туда. Там ничего не написано. Только жаворонки зависли.

— Эх! — безнадежно махнул он рукой. — Я и сам не знаю, сколько километров в версте. Выдавай — один к одному… Кажись, правильно будет.

Я морщу лоб и беззвучно шевелю губами. Я отвык от устного счета. Меня приучили вместо мозгов включать в работу машинку, и устный счет теперь тяжело дается.

Кирюша и дед глядят на меня с надеждой. А получилось слишком много, и я машинально произношу:

— О-го-го!

— То-то и оно! — радуется дед и его бородка трясется от смеха. — Вот теперь и соображай! Если пес по твоей глупости умается на этом поле, то что он будет делать на следующем?

— Лежать, высунув язык! — бодро отвечаю я.

— То-то и оно! А «ирландцы» начинает охотиться с третьего поля. Так что не спеши раньше времени собаку гонять, а то отобьешь у него всякую охоту к охоте.

Я растерянно смотрю на Кира, а дед утешает меня:

— Да ты не расстраивайся. Он сам все поймет, когда придет время. Пес у тебя — смышленый, не в хозяина. Ты его только осенью на охоту возьми, с птичкой познакомь.

— Да ведь я ж его — по книжному, — оправдываюсь я.

А он добродушно растолковывает мне:

— Это счастье, что собаки читать не умеют, а то точно бы разучились охотиться. Книжки-то про них обычно пишут бездари. Те, кто к этим клыкастикам и подойти по-человечески не умеет… А в общем-то, была б моя власть, я запретил бы всякую охоту. На зверя. И на птицу. Ведь все это — сплошная аморалка!

— Пьют, конечно, — поддакиваю я. — Много пьют! Но что касается меня, так я ни-ни! Понимаете?

И я хватаюсь за сердце.

Бородка деда снова взлетает вверх.

— Да причем тут это! Свинья грязи найдет. Не в пьяницах дело. Все зло — от нашей духовной бедности и скудоумия! Нравственность гибнет. Пока человек истребляет себе подобных — будет процветать насилие и войны будут. Мясоедство до хорошего не доводит. Вспомни Гитлера. Что этот людоед натворил!

— Гитлер был вегетарианец! — робко заметил я.

Дед нервно переложил спиннинг из одной руки в другу. Его бородка прицелилась в меня.

— Исторический факт! — утверждаю я уже уверенно.

В его глазах — растерянность и смущение. Бородка опускается вниз, словно обессилев.

— Ну да черт с ним, с Гитлером. В семье — не без урода… А все-таки рыбалка — лучше охоты! Она хоть человека не поганит. Так что переключайся на рыбу.

— Я пока не могу… Ружье купил, теперь оправдывать надо.

— Ну что ж, вольному воля. Только мы не те деньги считаем… Ну да ладно… Пошли, я тебе щуку дам.

Предложение прозвучало неожиданно, и я смутился.

— Нет, нет! — начал отказываться я. — Это мне уж совсем ни к чему.

— Это как раз тебе к чему! Щука большая — жену порадует!

Он решительно пошел к берегу.

— Ну, если разве для жены… — как бы нехотя соглашаясь я и как бы не спеша иду за ним следом.

А Кир, бодро размахивая хвостом, опережает нас обоих. Никакой выдержки. Никакого такта. Пес он и есть пес, и повадки у него сукиного сына!

Увидев огромную рыбину, наша хозяйка пришла в неописуемый восторг. Ее глаза засияли, а лицо просветлело.

— Вот это рыба! Ну, уж удружили!

Не окажи она нам столь восторженного приема и не начни столь бурно изливать свою радость, наш диалог пошел бы совершенно по-другому. А так ее эмоции сбили меня с толку. Почему-то мне ужасно захотелось оправдать ее надежды на быстрый и верный доход от ружья и моторной лодки.

— Как видишь, хорошо постарались! — сказал я с нескрываемой гордостью и торжественно вручил супруге подарок деда.

Она тут же подцепила щуку к динамометру и, не задумываясь, оттарабанила:

— Три сто. И того два двадцать три. А где еще семьдесят семь копеек?

Я не сомневался, деньги она умеет считать быстрее лучших ЭВМ, но я никак не мог сообразить, какие копейки она требует с меня.