Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара Страница 26

Я, пошатываясь, побрел в столовую. Это необходимо было обсудить с Зигфридом. Его в три часа ночи вызвали к телящейся корове, и сейчас он выглядел куда старше своих тридцати с небольшим лет. Он молча слушал меня, доедая завтрак, потом отодвинул тарелку и налил себе последнюю чашку кофе.

— Что же, Джеймс, не повезло. Свежая овечья шкура, а? Странно, вы тут уже больше года, а ни разу с этой панацеей не сталкивались. По-видимому, она начинает выходить из моды. Хотя, знаете, и тут, как во многих народных средствах, есть свое рациональное зерно. Естественно, под свежей овечьей шкурой скоро становится очень тепло, то есть она действует как большая припарка и так допекает корову, что если она валялась просто по подлости характера, то скоро вскакивает почесать спину.

— Но как же сломанный таз, черт подери! Говорю вам, он скрипел и кость прямо-таки болталась!

— Ну, Джеймс, не вы первый, не вы последний. Иногда после отела тазовые связки несколько дней не уплотняются, вот и возникает такое впечатление.

— Господи! — простонал я, вперяя взгляд в скатерть. — И надо же было так опростоволоситься!

— Да вовсе нет! — Зигфрид закурил и откинулся на спинку стула. — Скорее всего эта подлая корова уже сама подумывала о том, чтобы встать и прогуляться, а тут старик Хэндшо и прилепил ей шкуру на спину. С тем же успехом она могла подняться после одной из ваших инъекций, и тогда вся честь досталась бы вам. Помните, что я вам сказал, когда вы только начинали? Самого лучшего ветеринара от круглого дурака отделяет только шаг. Такие вещи случаются с каждым из нас, Джеймс. Забудьте, и вся недолга.

Но забыть оказалось не так-то просто. Корова стала местной знаменитостью. Мистер Хэндшо с гордостью демонстрировал ее почтальону, полицейскому, скупщикам зерна, шоферам грузовиков, торговцам удобрениями, инспекторам министерства сельского хозяйства — и каждый с милой улыбкой рассказывал об этом мне. Судя по их словам, мистер Хэндшо всякий раз звонким торжествующим голосом произносил одну и ту же фразу: «Это та самая корова, про которую мистер Хэрриот сказал, что она больше никогда не встанет!».

Конечно, мистер Хэндшо поступал так без всякого злорадства. Просто он взял верх над молокососом ветеринаром с его книжками — как же тут было не погордиться немножко? А корове я в конечном счете оказал большую услугу, значительно продлив ей жизнь: мистер Хэндшо продолжал содержать ее долго после того, как она почти перестала давать молоко, просто в качестве достопримечательности, и еще многие годы она блаженно паслась на лугу у шоссе.

Ее легко было узнать по кривому рогу, и, проезжая мимо, я частенько притормаживал и с легким стыдом смотрел на корову, которая больше никогда не встанет.

После отела молочная корова может настолько ослабеть, что уже не в силах подняться. Это состояние называется послеродовым парезом. Если не принять мер, корова погружается в кому и погибает. С конца XIX века и до 30-х годов обычный способ лечения сводился к вдуванию воздуха в вымя. Приспособление, изображенное на рисунке, состояло из мехов, соединенных трубкой с металлическим наконечником, который по очереди вводился в каждый сосок. В трубке воздух проходил сквозь фильтр, наполненный ватой (фильтр развинчивался, чтобы можно было менять вату). В 30-х годах на смену вдуванию пришла инъекция в вену раствора кальция, так как было установлено, что причина пареза — сильное снижение содержания кальция в крови.

В 30-х годах доить коров стали только в помещении, чтобы в молоко не попадала пыль, и доящие надевали прямо-таки стерильные халаты. Тогда же на йоркширские холмы проникло радио, и фермеры часто во время дойки ставили в коровнике радиоприемник в убеждении, что музыка успокаивает коров. Всем довольную корову доить значительно легче. Доящие не оттягивали соски, а быстро и равномерно сжимали их, имитируя сосущего теленка. На каждую корову уходило около девяти минут.

Вывел этого маленького терьера девонширский священник, преподобный Джон Расселл (1795–1883). Рост его около 30 см.

Шерсть белая, жесткая, гладкая либо курчавая с черными или рыжими подпалинами. Сильные челюсти и мышцы щек позволяли ему отлично справляться со своими обязанностями. Преподобный Расселл был не только духовным пастырем, но и главой эксмурских любителей лисьей травли. Его терьеру полагалось бежать с гончими и выгонять лисицу, укрывшуюся в норе.

Фермеры, готовившие своих животных для сельскохозяйственных выставок, как местных, так и всего графства, обращали большое внимание на их внешний вид, включая рога, от которых в идеале требовалась абсолютная симметричность. Чтобы ее обеспечить, на рога теленку надевалось специальное приспособление: железное (вверху) и сделанное из кожи и свинца (внизу). Они имели колпаки, надевавшиеся на кончики рогов, а также болты или ремни, с помощью которых обеспечивалось необходимое давление. Деревянное (в центре) имело кожаные полуформы, которые накладывались на рога сзади и пригонялись с помощью винтов, обеспечивая давление только по горизонтали вперед.

15. Хромой теленок знакомит меня с Хелен

Многие фермы не оповещают проезжих о своем названии, а потому было очень приятно увидеть на воротах надпись большими черными буквами: Хестон-Грейндж.

Я вылез из машины и поднял щеколду. Ворота тоже были в полном порядке — створки распахнулись сами и тем избавили меня от необходимости открывать их, подпирая плечом. У подножия склона я увидел солидный дом из серого камня и с парой эркеров, которые добавил какой-то преуспевающий владелец в викторианские времена.

Он стоял на ровном лугу в излучине реки, и сочная зелень травы, безмятежное плодородие окружающих полей резко контрастировали с суровыми холмами на заднем плане. Могучие дубы и вязы укрывали дом, а нижняя часть склона густо поросла соснами.

Я направился к службам, как обычно громким голосом возвещая о своем приезде. Подходить к двери дома, стучать и спрашивать хозяина не полагалось — некоторые усматривали в таком вопросе завуалированное оскорбление. Хорошего фермера застать дома можно только за завтраком, обедом и ужином. Но на мои крики никто не отозвался, а потому я все-таки поднялся на крыльцо и постучал в дверь под потемневшей от времени каменной аркой.

— Войдите! — сказал чей-то голос. Я открыл дверь и очутился в огромной, выложенной широкими плитами кухне, где с потолка свисали окорока и большие куски копченой грудинки. Темноволосая девушка в клетчатой блузке и зеленых полотняных брюках месила тесто в квашне. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

— Извините, что я не могла вам открыть. Но у меня неотложное дело. — И подняла руки, по локоть выбеленные мукой.

— Пустяки. Моя фамилия Хэрриот. Я приехал посмотреть теленка. Он, кажется, охромел?

— Да, мы думаем, что он сломал ногу. Наверное, на бегу неудачно ступил в ямку. Если вы минуту подождете, я вас провожу. Отец с работниками в поле. Да, кстати, я же не назвалась! Хелен Олдерсон.

Она вымыла руки, вытерла их и достала пару резиновых сапожек.

— Домеси тесто, Мег, хорошо? — сказала она старухе, которая вошла в кухню из внутренней двери. — Мне надо показать мистеру Хэрриоту теленка.

Во дворе она со смехом обернулась ко мне:

— Боюсь, нам придется порядочно прогуляться. Он в верхнем сарае, вон там, видите? — и указала на приземистое каменное строение почти у самой вершины холма.

Как хорошо мне были знакомы эти «верхние сараи», принадлежность любой фермы, расположенной в холмах! Взбираясь к ним, я успевал как следует размять ноги. Их использовали для хранения сена и разного инвентаря, а при необходимости в них укрывался скот с верхних пастбищ.

Я посмотрел на девушку.

— Ничего. Я не против такой прогулки. Совсем не против.

Мы пошли через луг к узенькому мосту через речку, и, переходя его следом за моей проводницей, я подумал, что новомодная манера женщин носить брюки во многих отношениях заслуживает полного одобрения, хотя и возмущает людей с консервативными взглядами. Тропинка вела вверх через сосновый лес, где между темными стволами дрожали узоры солнечного света. Шум реки замирал в отдалении; наши ноги неслышно ступали по ковру опавшей хвои, и прохладную тишину нарушали только птичьи трели. Мы шли быстро и через десять минут опять оказались под жаркими лучами солнца на открытом вересковом склоне. Тут тропа круто устремилась вверх, огибая каменные выступы. Я уже пыхтел, но девушка шагала по-прежнему легко и быстро. Наконец мы добрались до ровной вершины, и я с облегчением вновь увидел сарай.