Литература и котики. Для тех, кто не разучился читать - Ольга Владимировна Латунова Страница 29

людьми, которые в уме наделяли проклятого кота всеми возможными ругательствами — а вслух превозносили его. Я не любил этого мерзкого кота, да и он меня тоже — и потому всегда запускал свои когти мне в ноги, да так искусно, что кровь выступала на чулках. Первый консул, как говорила Жозефина, был моим мстителем, и Monsіeur Papin’у доставалось от него порядком; за то, только что раздавались грозные шаги Бонапарте, проклятое животное убегало или пряталось куда-нибудь под мебель, где и оставалось до самого ухода своего неприятеля.

Чуть ниже Талейран пишет:

Страсть к кошкам так страшна и между тем так обыкновенна; я нашел в купленных мною манускриптах описание любви к кошачьему племени, и это описание показалось мне таким занимательным, что я предлагаю извлечение. Автор — знатная дама, которая всю жизнь делала то, чего бы не должна была делать; у нее были пылкие чувства и множество ума; разговор ее блестел остроумием, и она писала не хуже мадам Севинье; в девушках и замужем носила прекрасное имя — и не слишком заботилась о его сохранении; ветренная в восемьдесят лет точно так же, как в двадцать — она горячку мыслей принимала за увлечение сердца; не щадила ни врагов, ни друзей и была способна к преданности точно так же, как к измене.

Вот ее замечания.

«Я всегда умела находить развлечения, утешающие в печали; я уже говорила о своих привязанностях, но не говорила о своих страстях, — потому что страсти увлекают, — и тот, кто предается им, теряет свое спокойствие. Напротив того, привязанности утешают нас; постоянно доставляют нам новые и даже разнообразные удовольствия; в них нет однообразия, которое ведет за собою отвращение, — обыкновенный конец всех страстей. Счастлив тот, кто обращает страсти свои на предметы незначительные; я говорю по опыту.

С самой ранней молодости я любила животных и беспокоила этой любовью всех окружающих меня; родители баловали меня, и я употребляла во зло их любовь; они непременно должны были доставать мне собак, кошек, птиц, барашков, козлят. У меня был целый зверинец, которому я отдавала все свои заботы; но и тут случилось, что случается везде; я любила одно больше другого; кошек — больше других животных, и всякой раз, как они съедали у меня чижика или щегленка, я думала, что возненавижу их, и приказывала немедленно удалить их от себя, приказывая впрочем, чтобы им не делали никакого зла; но через два или три дня кошки мои опять приходили ласкаться ко мне, и я прощала им, как любовник прощает неверность своей возлюбленной.

Любовь моя к кошкам увеличивалась со дня на день — и я не хотела уже расставаться с ними, несмотря на то, что месье Бюффон оклеветал их.

Родители мои были так добры, что прощали мне эти капризы; но, вышедши замуж, я должна была отказаться от своего зверинца, потому что муж мой мог быть вовсе не так снисходителен. Я оставила у себя одну только кошку, которую терпели только потому, что она приносила пользу в доме, истребляя многочисленных обитателей Крысополиса; в ней имели нужду и потому находили ее прекрасной. Так всегда бывает у людей.

Когда муж мой оставил меня; я снова завела у себя кошек, потому что мне необходимо было любить кого-нибудь. Любимцы мои были прекраснейшие ангорские коты; это премилые животные, веселые, чистоплотные; независимость их характера нравилась мне более всего; — собаки лижут руки, которые бьют их, кошки этого никогда не делают. Конечно, собаки служат образцом верности, защищают своего хозяина и часто издыхают с тоски по его смерти; но я предпочитаю кошек; постоянство их удивительно; многие, которые не знают их, говорят, что кошки привыкают к месту, а не к человеку. Я уверена в противном.

Часто, когда я переменяла квартиру, и друзья мои оставались еще на старой, то они, не дожидаясь, сами прибегали ко мне на новое место; этот инстинкт дает им их независимость. Ни одно животное не имеет столько прелести. Лёкен, достойный соперник Тальма, держал около себя кошек, чтобы изучать прелесть их движений. Карлен, знаменитый арлекин, брал уроки у кошек, этих самых кошек, на которых понапрасну клевещут, как будто бы они были люди. Я слышала от него самого, что все жесты, которым аплодировали на сцене, он перенял у кошек.

Посмотрите, в самом деле, на плавную походку кошки. Посмотрите, когда она бежит или прыгает. Один поэт (Гюйо Дезербье) сказал, что если кошка по какому-нибудь обстоятельству прыгает с крыши, то она летит, а не падает.

Первая страсть этих животных — есть самолюбие; их характер так похож на мой, что мне недоставало только сделаться республиканкой для совершенного сходства.

В то время, когда я восемь месяцев в году проживала в аббатстве у дяди моего аббата Р…, у меня всегда был зверинец, составленный из разных зверей; в нем, кроме лани, была еще у меня маленькая обезьяна, которую подарил мне президент Периньи, и с которой я не могла расстаться, несмотря на то, что это злое, хитрое и безобразное животное играло надо мной ужасные штуки. Одна знакомая дама говорила: „Президент Периньи, не смея подарить вам своего портрета, взамен его подарил эту обезьяну, и прекрасно достиг своей цели; не правда ли, что он похож на нее!“ И в самом деле, сходство было разительное.

Впрочем, все должно иметь конец — а фарсы Коко были бесконечны; он был замешан во всякую беду, перебил все, до чего мог достать, и сделался, наконец, бичом всего аббатства. Наконец, я почувствовала необходимость расстаться с ним и подарила его одному знакомому; но несчастное животное было так привязано ко мне, что не перенесло разлуки и издохло через неделю. Я велела воздвигнуть ему мраморный памятник.

Возвратившись в Париж, я не переставала заниматься своими кошками; их было у меня четырнадцать, и они все спали на моей постели. Я могла на просторе наблюдать их вкусы и характеры; все они были различного свойства. В кошках я заметила множество кокетства и капризов; в котах — необыкновенную учтивость, которая, будучи при наступлении революции изгнана из Франции, перешла, кажется, в котов.

Природа часто производила в них удивительные странности; один котенок родился без хвоста; другой был горбатый, третий, чудо по своей прекрасной шерсти, был настоящее чудовище по своему образованию; я заботилась о нем больше, нежели о других; и он был совершенно здоров. Однажды поднесла я его к