Александра Горовиц - Собака от носа до хвоста. Что она видит, чует и знает Страница 3

О мире, в котором живет собака

Утром меня будит Пумперникель. Она подходит к моей кровати и принимается энергично обнюхивать: ее нос в нескольких миллиметрах от моего лица, усы щекочут губи. Она желает знать, проснулись ли я, жива ли… и я ли это вообще. В довершение Пумперникель выразительно чихает мне прямо в лицо. Я открываю глаза, и она смотрит на меня, улыбаясь и пыхтя в знак приветствия.

Посмотрите на свою собаку. Возможно, она лежит сейчас рядом, на подстилке, свернувшись и положив морду на лапы, или развалилась на кафельном полу, дергая лапами во сне.

Конечно, я не требую, чтобы вы немедленно забыли кличку, любимое лакомство или неповторимый облик вашей собаки, не говоря уже обо всем остальном. Это все равно что просить человека, который впервые занимается медитацией, моментально достичь просветления. Наука, претендующая на объективность, требует, чтобы ученый помнил о господствующих заблуждениях и субъективности своих мнений. Взглянув на собак с точки зрения науки, мы увидим, что кое-какие из наших сведений о них совершенно неточны; некоторые вещи, казавшиеся непогрешимо верными, при внимательном рассмотрении оказываются сомнительными. А если посмотреть на наших собак с другой точки зрения — с точки зрения собаки, — то мы подметим нюансы, о которых люди обычно не задумываются. Поэтому лучший способ начать постижение собачьей природы — это забыть то, что мы, как нам кажется, знаем о ней.

Первое, с чем следует расстаться, — это антропоморфизм, уподобление животных человеку. Мы видим, оцениваем и пытаемся предугадать поведение собаки с пристрастной, человеческой, точки зрения, наделяя ее собственными чертами. Ну конечно, собаки любят и вожделеют, думают и мечтают; они знают и понимают нас, а также скучают, ревнуют и впадают в уныние. Если собака страдальчески смотрит на нас, когда мы уходим из дома на целый день, то в первую очередь нам придет в голову, что она опечалена.

Как же быть? Предлагаю рецепт: объясняя собачье поведение, мы должны исходить из того, что собаки в самом деле способны чувствовать, знать и понимать. Мы пользуемся антропоморфными суждениями, чтобы описать поведение животного. Естественно, мы исходим из собственного опыта — и в результате узнаем об опыте собак только в той мере, в какой он соответствует нашему опыту. Мы помним рассказы, которые подтверждают наши характеристики животных, и благополучно забываем те, которые не вписываются в привычную картину. Мы не колеблясь высказываемся об обезьянах, собаках, слонах и других животных, обходясь без фактов. Для многих из нас знакомство с дикими животными начинается и заканчивается в зоопарке или перед телеэкраном. Количество полезной информации, которую можно получить подобным образом, ограниченно: мы узнаем меньше, чем узнали о нашем соседе, заглянув мимоходом в его окна.[3] Ну, по крайней мере, сосед — человек, как и мы.

Антропоморфизм не то чтобы недопустим. Он возник, когда люди начали постигать мир. Наши предки постоянно прибегали к этому приему, чтобы объяснить и предугадать поведение животных — тех, на которых они охотились, и тех, которые, в свою очередь, охотились на них. Вообразите себе встречу с огненноглазым ягуаром в сумраке леса; вы пристально смотрите ему в глаза и, возможно, думаете: «Если бы я был ягуаром…». И — улепетываете от дикой кошки со всех ног. Люди выжили: видимо, антропоморфизм оказывался в достаточной степени верным.

Теперь мы, как правило, не оказываемся в положении жертвы, которой, чтобы спастись от ягуара, надо представить, чего тот хочет. Вместо этого мы приводим животных к себе в дом и предлагаем им стать членами семьи. В этом случае антропоморфизм ничуть не помогает нам выстроить с животными ровные и эмоционально насыщенные отношения. Я не хочу сказать, что антропоморфные суждения всегда ложны: не исключено, что собака действительно грустит, ревнует, проявляет любопытство и впадает в уныние — но, может быть, она всего лишь просит сандвич с арахисовым маслом. Однако мы почти всегда ошибаемся, заявляя, что собака «грустит», на основании ее «печального» взгляда или громкого вздоха. Наши проекции на животных нередко слишком упрощенны или совершенно неверны.

Мы можем счесть животное счастливым, если увидим, что уголки его рта приподняты — и, скорее всего, ошибемся. Дельфины, например, «улыбаются» все время, это неизменная черта их облика, как нарисованная на лице клоуна гримаса. Оскал шимпанзе свидетельствует о страхе или выражает покорность — и то, и другое очень далеко от радости. Приподнятые брови обезьяны-капуцина говорят вовсе не о том, что она удивлена, сомневается или встревожена: она дает понять сородичам, что у нее дружелюбные намерения. А у бабуинов поднятые брови, напротив, могут означать угрозу (поэтому следите за своей мимикой в присутствии обезьян). Людям придется подтвердить или опровергнуть то, что мы приписываем животным.

Нетрудно провести аналогию между «печальным» взглядом и подавленностью, но антропоморфизм нередко бывает очень вреден: если мы собираемся посадить собаку на антидепрессанты, основываясь на собственном истолковании ее «печального» взгляда, нам следует уточнить «диагноз». Когда нам кажется, что мы знаем, как будет лучше для животного (исходя из представления о том, как будет лучше для нас), мы можем неумышленно войти в противоречие с собственными целями. В последние годы люди озаботились состоянием животных, которых выращивают на убой, например, бройлерных цыплят, и решили, что будет лучше, если птицы смогут выходить из клеток и разминать крылья.

Но хотят ли бройлеры свободы? По общепринятому мнению, ни одно существо, будь это человек или животное, не любит тесноту. (В самом деле, если вам придется выбирать между вагоном подземки, до отказа наполненным взмокшими, взвинченными людьми, и вагоном, где людей мало, вы, разумеется, предпочтете второй вариант — если, конечно, в этом вагоне не сломан кондиционер или, скажем, там не едет исключительно дурно пахнущий пассажир.) Естественное поведение цыплят, однако, свидетельствует об обратном. Они сбиваются в стайку, а не бродят сами по себе.

Биологи провели простой эксперимент, чтобы выявить предпочтения цыплят: они выбрали нескольких, посадили в клетку и начали наблюдать за ними. Большинство цыплят жалось к своим сородичам, а не гуляло, даже если в клетке было свободное пространство. Иными словами, бройлеры предпочитают переполненный вагон пустому.

Я совсем не имею в виду, что цыплятам нравится жить в тесноте. Негуманно сажать в клетку столько цыплят, что они не могут пошевелиться. Однако предположения о совпадении наших предпочтений с предпочтениями цыплят мало, чтобы решить, будто мы знаем, чего они хотят. Цыплят на птицефабрике убивают, когда они достигают возраста полутора месяцев. Домашние птицы в этом возрасте еще находятся на попечении наседки. Бройлеры, лишенные возможности спрятаться под материнское крыло, держатся близко друг к другу.

Неужели мы, с нашей любовью к антропоморфизму, ошибаемся и насчет собак? Да. Возьмем, например, собачьи дождевики. Дизайнеры и покупатели стильных дождевиков с четырьмя рукавами исходят из нескольких интересных предположений. Речь не о том, какой дождевик предпочитает пес: ярко-желтый, в шотландскую клетку или, например, украшенный орнаментом из кошек и собак (уверена, он выбрал бы третий вариант). Многие владельцы собак руководствуются лучшими побуждениями. Они заметили, что собаки неохотно выходят на улицу в непогоду, и сделали вывод: собаки не любят дождь.

Что это значит? Собаке, должно быть, не нравится, когда дождь мочит ее, точно так же, как этого не любим мы. Но правда ли это? Собака возбуждена, она виляет хвостом, когда вы достаете из шкафа дождевик? Не спешите торжествовать: может быть, она просто понимает, что появление дождевика предвещает долгожданную прогулку. Собака вертится, поджимает хвост и крутит головой, когда вы надеваете на нее дождевик? Это вас обескураживает, однако вы не спешите усомниться в своей правоте. Как выглядит пес, когда промокнет? Он грязный? И при этом с восторгом отряхивается? Непонятно.

Естественное поведение диких представителей семейства псовых может помочь ответить на вопрос, что именно собака думает о дождевике. И у собак, и у волков есть «дождевик», который является неотъемлемой принадлежностью животного, — шерсть. Ее вполне достаточно; когда начинается дождь, волки ищут укрытие, а не пытаются соорудить импровизированный плащик. Кроме того, собачий дождевик плотно облегает спину, грудь, а иногда и голову животного.

Волк испытывает давление на эти участки тела, когда другой волк утверждает над ним свою власть или же старший родич «наказывает» его за непослушание. Доминирующие особи часто прижимают подчиненных к земле, захватив челюстями их морду. Это так называемое воспитательное покусывание, и, возможно, именно поэтому собаки в намордниках кажутся необычно покорными. Пес, который прижимает своего сородича к земле, — доминант, и подчиненная собака в подобном случае испытывает неизбежное давление. Вероятно, как раз это ощущение и вызывает дождевик. Поэтому основное чувство, которое испытывает собака при ношении дождевика, — отнюдь не защищенность от влаги. Скорее, дождевик вселяет в нее уверенность, что поблизости находится особь более высокого ранга.