Философия кошки - Елизаров Евгений Дмитриевич Страница 3

При этом часто случается так, что игра флексий порождает не только ту теплую звуковую ауру, в которую мы стремимся укутать милый нашему сердцу предмет, но и какую-то новую словоформу, неожиданно обретающую дополнительные смысловые оттенки. Так что нет абсолютно ничего удивительного в том, что официальное отстраненное и даже несколько холодноватое «Василиса Мариновна» просто обязано было с течением времени трансформироваться в отдающую домашним теплом и уютом «Умницу-красавицу золотую по краям серебряную в серединке бриллиантовую сбоку бантик». Или в уменьшительный аналог этой пусть и совершенно точной по смыслу, но все же слишком пространной именной формулы – «Хорошенькая моя».

Словом, непростая эволюция формы обращения к новому члену моей семьи явственно обнаруживала то непреложное обстоятельство, что в восходящем к самым истокам цивилизации обряде решительно ничто не случайно. Все здесь подчиненно каким-то своим незыблемым законам, и в практически буквальном совпадении имен, одно из которых отзвучало когда-то давно во дворцах древних египетских фараонов, другое было даровано маленькому пушистому существу, через три с лишним тысячелетия таинственным сплетением судеб прибившемуся к моему дому, повинны не только каноны родной речи. Так нужно ли удивляться и тому неизъяснимому никакой логикой чуду, что полная формула именного заклинания, как некий оптический фокус, в конечном счете вобрала в себя все, что составляет самую суть той, к кому оно было обращено.

«Умница…»

Она и в самом деле большая умница, и нам на всем протяжении повествования еще придется не один раз убеждаться в этом.

«…Красавица…»?

О да, конечно же, она – красавица! Пусть моя питомица уже и не молода, и тонкие знатоки кошачьего экстерьера наверняка сумеют найти многие изъяны в ее пропорциях, но согласимся же: ведь далеко не всё подчиняется языку каких-то бездушных математических соотношений. В ней есть что-то колдовское и манящее. Ее глаза, нет – огромные черные глазищи (кошка вообще обладает, может быть, самыми большими, по сравнению с величиной собственного тела, глазами) – кажутся списанными с одухотворенных какой-то загадочностью египетских портретов, найденных в конце позапрошлого века близ оазиса Эль-Файюм в селении Эр-Рубайят. Ее не лишенная грации фигура напоминает пленительные очертания ренуаровской Анны… и даже тонкие переливы ухоженного белого меха, что украшает ее пышный «передничек», мягкий теплый животик, чистые лапки, в сочетании с густым светло-рыжим подшерстком часто отдают той неповторимой перламутровой гаммой, в какой когда-то создавал свои портреты Ренуар. Его Анна тоже утратила былые формы, но, несмотря на все это, по-прежнему остается куда более волнующей, нежели те стандартные лакированные «миски», что сегодня суетятся на всякого рода подиумах.

«…Золотая…»

Это и в самом деле скорее некий эвфемизм, иносказание, долженствующее характеризовать не столько внешность самой кошки, сколько ее нрав: добрая душа, она часто прощает мне многие прегрешения. Кстати, по некоторым восточным поверьям белые кончики кошачьих лап – это явный признак божественной чистоты. Голубоглазая богиня Цунь-Куаньксе, которой поклоняются буддийские монахи, переселяет их души в кошек, и эти белые отметины – свидетельство самых чистых и непорочных душ, что получают новую жизнь в пушистых воплощениях человеческих представлений о тепле и уюте.

«…По краям серебряная, в серединке бриллиантовая…»

Здесь кое-кто, пожалуй, найдет некоторую чрезмерность, необоснованную гиперболу, род литературного излишества, – но ведь хорошую кашу добрым маслом и в самом деле никогда не испортишь.

А бантик действительно очень бы пошел к ее выразительным черным глазам и украшенному слегка асимметрическим белым мазком рыжему с черной каймой любопытному носику.

Само собой разумеется, что «Умница-красавица золотая по краям серебряная в серединке бриллиантовая сбоку бантик» – конечно же! – не вправе артикулироваться на едином дыхании механической бездушной скороговоркой, как Умницакрасавицазолотаяпокраямсеребрянаявсерединкебриллиантоваясбокубантик. Лучше (гораздо лучше!), если все структурные элементы ее развернутого красивого имени будут отделяться восторженным замиранием облекаемого в бархат голоса и сопровождаться благоговейным придыханием. Уж за чем-чем, а за этим-то она всегда следит внимательно и строго (рассказывают, что когда-то давно с такой же внимательностью в любую минуту готовые бросить вызов нарушителю гордые испанские идальго следили за точным соблюдением всей строгости ритуала их собственного титулования); но если все произносится в правильном ритме и в должной тональности, часто уже на третьем такте можно расслышать тихое, вторящее волнующей музыке ее и в самом деле очень идущего к ней имени, мурлыканье. Создается впечатление (да так, наверное, и есть нас самом деле), что моя кошка не просто внимательно следит за точным соблюдением всех формальных предписаний, обставляющих церемониал обращения к ней, – она как бы про себя всякий раз прислушивается к своему собственному имени и втайне любуется им.

Значит, дарованное ей имя попало в самую точку, и если верно то, что имя, присвоенное каждому живому существу, обязано выполнять какое-то назначение, оно выполняет его в полной мере.

ГЛАВА 2. ПОЯВЛЕНИЕ

В которой читатель узнает историю появления героини в доме ждущего его благосклонности автора

Это удивительное создание появилось у меня, когда ему было всего несколько дней от роду. Тогда ее маленькое пушистое тельце легко укладывалось поперек моей ладони, откуда свешивался один только смешной, немного похожий на крысиный, хвостик. Огромные черные с золотым ободком глазищи занимали чуть ли не половину ее уже в этом возрасте, казалось, очень смышленой интеллигентной мордочки.

Что-то оторвало ее от матери, и, добрая душа, участковый принес это крохотное пушистое существо в детский сад, в котором уже много лет работала логопедом моя жена. Кошка была совершенно беспомощна; тогда ее еще с трудом держали маленькие кривые лапки, и при движении казалось, что она просто «по-пластунски» ползет на своем большом круглом животике, как ластами, отталкиваясь ими от пола.

Нам нужно было заменить ей мать, и каждые три или четыре часа мы с женой по очереди кормили ее из самодельной соски подогретым молоком. По вечерам я каждый день тщательно «облизывал» ее смоченной в теплой воде губкой, затем заворачивал, чтобы не простудить, в какую-нибудь тряпочку, так что торчала одна только ее мордочка, и запихивал этот живой таращивший огромные глаза кулечек в карман своей пижамы. Ей нравилось, высунув голову, сидеть в моем кармане, как в какой-то теплой уютной норке, и она нисколько не протестовала даже тогда, когда при ходьбе он бился о дверные косяки.

У кошек все происходит значительно быстрее, чем у детей, и очень скоро она уже бойко бегала за нами по всей квартире.

Хорошо помню, как она первый раз забралась ко мне на колени. Кошка уже знала, как хорошо и уютно можно устроиться там: мы с женой, стараясь перехватить ее друг у друга и даже часто ссорясь из-за этого, то и дело подхватывали ее с пола. В тот день я сидел в кресле перед телевизором. Она, ползая где-то внизу под столом, вдруг встретилась со мной глазами (анатомическое строение кошки обладает одной удивительной особенностью, которая позволяет ей не поднимая головы заглядывать прямо в глаза – а часто и в самую душу – человеку). Что-то, по-видимому, щелкнуло в ней, и она направилась в мою сторону. Перед самым креслом, все еще не отрываясь от моих глаз, этот маленький комочек вдруг напружинился и подобрался, весь его лихой отчаянный вид так и говорил:

– Щас прыгну!

Смотреть на это было довольно уморительно: мои колени возвышались над нею, как какой-нибудь Монблан над ближайшими огородами. Но она и в самом деле прыгнула. Разумеется, взлететь ей удалось лишь на каких-то десять или пятнадцать сантиметров (и сегодня, наблюдая, как она, самозабвенно гоняясь за мухами, с легкостью берет более чем метровую высоту, я с уважением вспоминаю эту ее первую отважную попытку), но, цепко ухватив широко растопыренными коготками плотную ткань штанины, она, все так же глядя мне прямо в душу, стала карабкаться по моей ноге вверх, как по какому-то большому толстому баобабу.