Анатолий Харитонов - Чинька-Чинька Страница 4

— Дай половить!.. — попросил я паренька с загоревшим от зимнего солнца лицом. И вот коротенькая и легкая, как обрубок палки, удочка задергалась в моих руках. Подергалась-подергалась, зацепила рыбку — и все! Что-то во мне дрогнуло.

В другой раз мы с Лидой возвращались из города. Вышли из электрички и видим: закованный в лед залив ярко освещен солнцем. Аж глаза слепит! И на всей этой снежной равнине от острова Коврижка и до полуострова Де-Фриз расположились рыбаки. Мы с Лидой долго их разглядывали, со стороны это было очень забавно. В неуклюжих одеждах они выглядели неповоротливыми, передвигались вперевалку. День был морозный и светлый, и потому все, что происходило на льду, казалось мне по меньшей мере любопытным. А Лида после очередной моей шутки засобиралась домой.

Дома она забралась в кладовую, где хранились разные зимние вещи, и через некоторое время появилась с ворохом одежды. Тут были и много повидавшие на своем веку свитер, старые зимние шапки, шарфы и валенки и даже яркие бордовые шаровары времен гражданской войны.

— Быстро переодевайся! — скомандовала она. — На рыбалку сбегаем!

Я не понимал, шутит она или взаправду.

— Давай давай!.. — Быстрей одевайся! Интересно, что же все-таки привлекает на лед столько народу.

— Папа, — обратилась она к отцу, — дай нам какие-нибудь блесенки! Да и удочки тоже…

— Дайте бумажку вашего табаку закурить! — засмеялся Александр Иванович. — Ну что же, выбирайте. — Он достал коробку.

— Э-э-э, нет! Ты уж сам выбери. Мы в этом деле дилетанты, — сказала Лида, натягивая отцовские ватные брюки, в которые могла бы поместиться с головой.

Отступать было поздно. Я надел бордовые шаровары, в которых сделался похож на махновца, и серый свитер.

Критически оглядев нас, Александр Иванович молча вышел на веранду. Возвратился он с парой чуней густого желтого собачьего меха, в каких можно было смело катить хоть на Северный полюс. Это как бы чулки до самого пояса. Даже не будучи настоящим рыбаком, я по достоинству оценил их.

— На вот мои! — сказал Александр Иванович, и видно было, что он гордится ими.

— Папа-то у меня тоже из этих, которые на морозе стоят, — засмеялась Лида.

Так мы с женой попали на рыбалку. Шли мы по льду, как все, шаркая ногами. Иначе не получалось. Ни руки поднять, ни голову повернуть. Просидели мы на льду весь световой день.

С тех пор прошло много времени. Зимняя воскресная рыбалка стала для меня самым большим удовольствием. Теперь, принадлежа к армии тех, кто безропотно мерзнет на льду ради нескольких рыбешек, я могу с полным основанием сказать, что они — самые удивительные люди!

Не знаю, кто изобрел колесо, но парус был придуман любителями подледного лова. Вот как это произошло.

Зима стояла бесснежная, и лед на заливе был ровным и гладким, как стекло. С удачным уловом Александр Иванович собрался домой. Вдруг с севера подул резкий порывистый ветер. С каждой минутой он усиливался, и как рыбак ни спешил, сильный порыв ветра настиг его и сбил с ног.

Удержаться, стоя на скользком льду, было невозможно. И, недолго думая, Александр Иванович сел на подвернутый тулуп, взял пешню, раскинул по ней полы тулупа и поехал. Получился самый настоящий парус! Ветер в считанные минуты доставил его к берегу.

Прежде чем пойти на рыбалку, рыбак должен изобрести блесну. Именно изобрести, как когда-то изобрели все вещи, которыми мы пользуемся. Каждая блесна — это уникальное изделие. Сколько рыбаков, столько и разновидностей блесен. И каждый настоящий рыбак делает их сам.

Так вот и у меня к первому воскресенью на удочках горели латунные блесенки собственного производства. Они казались мне такими красивыми, изящными и привлекательными, что будь я рыбой, непременно клюнул бы на эту штуковину. Постепенно я подружился с рыбаками, казавшимися мне когда-то безликими пингвинами, и обнаружил в них единомышленников, добрых друзей и интересных людей. Где-то там, в раскинувшемся перед нами городе, они были и начальниками, и подчиненными, и рабочими, и артистами, каждый со своими привычками, своим миром… Здесь мы все были равны, были рыбаками. Людьми доброжелательными, готовыми поделиться и крючком, и даже блесенкой. Все мы равны перед морозом и ветром, солнцем, льдом и капризной рыбой.

Через несколько зим у нас появились свои заветные места, где нас узнавали, особенно Лиду и Чиньку. Их, пожалуй, отличали больше. Ну, Лиду ясно почему… Женщина на зимней рыбалке — редкость. А тут еще такая странность — рыбу она выдергивает из-подо льда гораздо чаще, чем иной самый удачливый рыбак-мужчина. Смеются:

— Чем вы там ее прикармливаете?

А сами бегают то один, то другой взглянуть на блесенку…

Чинька же скоро стал авторитетом бесспорным! Во-первых, он был здесь единственным псом, который выдерживал стужу наравне с рыбаками и не убегал домой. Во-вторых, приходил добровольно — для него мы прихватывали дощечку, чтобы лапы не отморозил. И последнее — он никому не мешал, ни на кого не лаял, а к рыбе был совершенно равнодушен.

Вот как-то пошли мы на рыбалку. Просверлили лунки, опустили блесны, сидим рыбачим. У меня ловится корюшка, а у Лиды — ничего. Попалась махонькая наважка, по меткому рыбацкому прозвищу «самурай», которое ей подходит как нельзя кстати. Наважка эта если привяжется, то будет теребить, царапать, дергать блесну, действуя на рыбацкие нервы. Кажется, что подошла стая рыб и все они непременно хотят пойматься именно на твою удочку. Только успеваешь удочку вытаскивать. На крючке пусто, конечно. А «самурай» продолжает клевать, как порядочная рыба. И так продолжается до тех пор, пока рыбак, изловчившись, не вытащит на лед светло-коричневатую рыбешку в две спички — ни тебе жарехи, ни тебе ухи!

Я снова вытянул несколько корюшек подряд, а Лида — опять «самурая». Надоело ей это, и она давай жаловаться:

— Ты мне не те блесны привязал!

Я подозвал Чиньку и дал ему маленькую корюшку:

— Отнеси Лиде в подарок, пусть понюхает, как пахнет настоящая рыба!

Он осторояшо взял двумя зубами трепещущую корюшку за хвост, отнес и положил у ног Лиды. От подобного «оскорбления» она закричала:

— Чинька! Забирай эту паршивую рыбешку назад!

Чинька, уловив игровой тон, безропотно ухватил рыбу и прибежал ко мне. Он аккуратно опустил ее и посматривал на меня, добросовестно выполнив свой долг.

Лида снова поймала «самурая» и рассердилась не на шутку.

— Стая подошла, — обнадежил я ее, хотя всяк рыбак знает, что «самураи» стаями не ходят.

— Чинька, — позвал я, — возьми рыбу и передай Лиде, пусть не расстраивается.

Он весело исполнил поручение.

— Чинька, паршивец такой, забирай сейчас же свою рыбу!.. Не смей больше приносить ее ко мне! — осерчала Лида и затопала ногами.

Рыбаки вокруг заулыбались. Чинька нехотя защемил на зуб корюшку и засеменил куда-то в сторону. Но как будто передумал. И как ни в чем не бывало пришел, сел на доску от старого ящика.

Я заподозрил неладное:

— Чинька, — говорю, — ты куда дел корюшку? — Он воровато отвел глаза и сделал вид, что не слышит. — Где рыба?! — строже спросил я.

Он сидел на своей дощечке отвернувшись, будто и не слыхал.

— Ты слопал ее, негодник?! Я тут один на нас троих ловлю рыбу, а вы ее глотаете живьем!.. Ты же сырую рыбу не ешь, а? — Последнее было произнесено таким тоном, каким иные говорят: «А ты ведь слово дал…»

Чинька был глух. Он разглядывал бледный огрызок луны, так нелепо висевший на дневном небосводе, и как бы размышлял, а не погавкать ли на нее, чтобы не отвечать на вопрос: «Где рыба?» Где рыба… Где ж ей быть… Он проводил глазами пролетавшую мимо чайку, намекая хозяину, кто мог съесть его рыбу.

Этот случай не прошел даром. Чинька пристрастился к свежей корюшке. Однако ои понимал, что у хозяина рыбы немного, поэтому стал промышлять у оставленных лунок. Мы об этом долго даже не подозревали.

Когда рыба совсем не ловится, рыбак начинает перевязывать блесны, сверлить новые лунки, искать рыбацкого счастья. Он выдернет рыбку-две, оставит ее на льду и уходит дальше.

Чинька, чтобы погреться, тоже бродил. От лунки к лунке, от рыбака к рыбаку, как в гости. Кто поговорит, а кто и погладит — интереснее жить! И вдруг скандал!.. Чинька убегает, по льду стелется. А за ним, неуклюже переваливаясь в тяжелой шубе, спешит рыбак с железной пешней, как Илья Муромец с мечом. Чинька к косе, где вода плещется. С ходу перемахнул и сел, вывесив язык. А рыбак, вовремя хлопнувшись на лед, едва затормозил. Чинька обежал полынью кругом, возвратился на свое место, уши прижав. Рыбаки смеются:

— Кусок хлеба, что ли, стащил…

— Не-е-е! Он бутылек согревательный унес. С чего еще мужик станет так кричать?

— А может, закусь — колбасы кус—И тут же ободряюще: — Не бойся, Чинька, в обиду не дадим1

Приходит рыбак, красный от конфуза. Жалуется: