Борис Рябинин - Кайзер находит дом Страница 5

Дома мать сказала сыну:

— Я тебе принесла сюрприз. — И пустила болонку на пол.

Белый пушистый комочек забегал, засуетился. Мальчик смотрел на него широко раскрытыми восхищенными глазами.

— Ой, какой интересный сюрприз!

Потом взял на руку и побледнел:

— Это живой?! Я думал — заведенный…

И после, бывало, выйдут на улицу гулять, прохожие смеются: «Каким ключиком заводите?» Да каждый еще обязательно хочет взять, потискать, удостовериться — в самом ли деле не игрушка, а живой пес? Так и переходит с рук на руки.

Хозяйка говорит:

— Столько народа, а у тебя всего два зуба… Не стыдно, Чижик? — А Чижик отворачивается, видно, и впрямь стыдится.

Вдруг как зальется лаем — не понравился какой-то гражданин! Серьезный пес.

Выросла болоночка. Прямо скажем, не слишком велика. В длину вместе с хвостом сантиметров сорок, ростом — вполовину. Меньше кошки. А веса вообще никакого. Один пух.

Семенит по асфальту быстро-быстро. Как шарик катается. Вместо хвоста веселый смешной султанчик покачивается, на голове тоже длинные спутанные, свисающие на лоб и глаза волосы. Болонка всегда смотрит на мир сквозь сетку своих волос. От этого у нее и коричневые полоски-потеки от уголков глаз: волосы лезут в глаза. Болонки всегда «плачут». А глаза живые, озорные.

Впрочем, по мнению людей сведущих, болонки «плачут» еще и от питания. Иногда вся морда коричневая; потом — проходит, делается нормальной. Периодами. Отчего? Говорят, когда дают больше мяса — больше коричневого. «Тяжелая» пища.

Как утверждает знаток болонок Лейтон, обе разновидности комнатных болонок — и гаванские, и манильские — происходят от древних мальтийских собачек, выведенных на острове Мальта, что в Средиземном море. Потом их долго культивировали во Франции, при дворе французских королей. Настоящая французская болонка всегда чисто белая.

Болонок часто моют и подсинивают. Чуть-чуть. Как подсинивают белье, чтоб оно имело красивый синеватый оттенок, чтоб не было желтизны. Смешно, не правда ли? Подсинивать собаку…

Не шутите: болонка способна на очень серьезные поступки. Собака — всегда собака, каких бы размеров она ни была. Когда одна моя знакомая пошла купаться и, отплыв от берега, сделала вид, что тонет, ее малютка Люля немедленно кинулась ее спасать. Хотя сама до этого ни реки, ни озера никогда не видела… Вот вам и болонка! И вправду серьезный пес.

Болонке вливали глюкозу — заболела, надо было полечить. После этого, когда приходит врач, она садится в углу и весь вечер на него лает. Памятливая!

Теперь болонки не так-то редки. И даже совсем не редки. Редкостью, пожалуй, считается «кофейная» болонка. «Кофейная» болонка — не белая, а слегка коричневая, будто подкрашенная.

Когда-то болонка жила во дворцах, возлежала на плюшевых подушках или на богато убранном ложе под балдахином с позолоченной короной наверху. Она была своеобразным признаком аристократичности, подчеркивала древность рода и высокое положение своего владыки. Ее держали сановные особы, дворяне.

Теперь она живет у нас, с нами, в малометражных квартирах. Как будто ее нарочно для малометражных квартир и создали. Места занимает капельку, пьет-ест с наперсток. Удобная собака. Годится для любой семьи.

Кайзер находит дом

Откуда он взялся, толком никто не знал. Говорили, какой-то охотник привез Кайзера с собой на курорт и, когда его не пустили с собакой в санаторий, уезжая, бросил. Горемыка Кайзер! Он скитался по помойкам, жался к людям, но люди бывают жестоки — они гнали его. Кому нужен бездомный пес?

Кайзерами называли германских императоров. Увы, у Кайзера-сеттера жизнь была совсем не царская.

Сеттер — собака добрая, мягкая, приветливая. У Кайзера, кроме того, в поведении было что-то виноватое. «Вы уж не сердитесь, что я такой. Я не виноват…» — казалось, хотел сказать он, повиливая хвостом, поймав на себе чей-то взгляд или когда моя квартирная хозяйка Настасья швыряла ему под нос объедки со стола.

Буквально в первый же день по приезде в Кисловодск я познакомился с Кайзером. Настасья только наружно выглядела грубой и резкой. В душе она была добрая женщина, подкармливала Кайзера, и его часто видели на ее чистом, всегда аккуратно прибранном и подметенном дворике.

Настасья была солдатка, вдова. Нет, муж погиб не на войне, война давно кончилась. Он служил в советской воинской части в ГДР и погиб там, спасая немецких детей на пожаре. Настасья осталась одна с двумя ребятишками. И, я думаю, она понимала Кайзера лучше, чем другие: тоже чувствовала себя сиротой.

При своей бездомной, голодной жизни Кайзер был совсем не вороват. Бедняга! Разве собак бросают на произвол судьбы? Если уж она стала тебе не нужна, ну передай кому-нибудь, найди хорошие руки…

Англичане говорят: не обязательно в каждом доме иметь собаку, но у каждой собаки должен быть свой дом.

— А ведь он породистый, — сказал как-то прохожий, тоже приезжий, как я, останавливаясь и разглядывая Кайзера, который грыз кость под забором. — С ним можно на охоту ходить….

Еще бы! Сеттер отличная охотничья собака. Жаль, что я был не охотник. Впрочем, нет, не жаль: надо ли, чтоб все были охотниками? Жаль, что я не мог взять Кайзера: дома своя собака.

Как-то сосед Настасьи прихватил Кайзера с собой в лес. Вот обрадовалась собака! Пес как ополоумел: носится, хвостом размахивает, даже повизгивает от удовольствия. Потом вдруг враз посолиднел, потянул носом воздух и сделал стойку — переднюю лапу поднял, сам стоит, как врос: птицу зачуял.

Удивительно, как он изменился. Преобразилась, кажется, каждая черточка его тела, стать, как говорят охотники. Он весь сделался точно струнка, глаза засверкали, оживились.

После этого и стали замечать: Кайзер не сидит без дела. Глядь, сделал стойку под чинарой. Оказалось, воробьишка выпал из гнезда. Птенца подняли и посадили на дерево.

Раз пропал Кайзер. Ищут его — у Настасьи накопилась царская гора объедков. А он в закутке, у куриного гнезда. Ждет, когда пеструшка снесет яйцо в лукошке. Последнее время яйца стали теряться, Настасья уверяла — хорек ворует. Неужели же это Кайзер… Не поверили!

Увели его. А назавтра — опять. Подсмотрели: как яйцо выкатилось, он его за щеку, не разбил и понес. Куда? Неужто под забор? Это честнейший-то Кайзер!!!

А он, Кайзер-то, и не думал красть. Принес и положил у порога. Нате, мол, чтоб опять не потерялось. Вот ведь какой! У меня отлегло от сердца.

Настасья опасалась, что он все-таки разобьет яйцо. Кокнет невзначай одно, другое… убыток! Не стала пускать его к лукошку. Так пес, как закудахчет пеструшка, сам тянет хозяйку туда. Когда возьмут яйцо, успокоится.

Дружба завязалась у него с Валеркой, старшим сынишкой Настасьи, пяти лет. Валерка сидит на горшке, пришел Кайзер, в зубах носок (Валерка где-то обронил), сел перед малышом.

Мальчуган ему:

— Касер … — «Кайзер» не получалось. — Касер, ты зачем мой носок сосешь? Я твой поводок только раз сосал, а ты мой носок все время сосешь…

А поводка-то у Кайзера вовсе и нет. Раз ремень старый подобрал на дороге и принес: вспомнил, наверное, дни, когда у него были и ошейник, и поводок, и вся прочая сбруя.

Жалко пса. Хороший пес! Неужто так и сдохнет под забором? И не быть бы счастью, да несчастье помогло.

Потерялся Игорек, младший Валеркин братишка. Куда запропастился? Настасья, ища сына, с ног сбилась. Не мог он далеко уползти — два года парню, недавно ходить научился. Настасья сразу с лица спала, извелась, глаза дикие…

День прошел, нет Игоря. В милицию заявили. Сказали дружинникам. Ищет ребенка весь город.

Он во дворе играл, потом на улицу выполз, соседи сказывали. Настасья в это время на работе была, в санатории. Она там уборщицей.

Солнце уже за дальнюю гору начинало садиться, когда явился Кайзер. Прибежал какой-то озабоченный, сразу к Настасье, лает (а обычно не лаял), куда-то за собой зовет. Видит, что не понимают, схватил Настасьин подол зубами, тянет, дергает так — вот-вот порвет…

— Да ты что, рехнулся? — начала было Настасья, отталкивая пса. — До тебя ли сейчас… — И вдруг умолкла и бросилась за Кайзером. Соседи, я — за ними.

Кайзер привел нас на заросший густой, высокой травой и кустарником откос, полого сбегавший к реке. Там, в зеленой мураве, лежал Игорь. Кто-то завел его туда, сам он так далеко уйти не мог. Завел — и бросил.

Надо было видеть радость матери, которой вернули сына. Уж она и причитала, и смеялась, и целовала Игоря. Потом взялась собаку ласкать. То Игоря, то Кайзера. Принялась кормить пса. Сует ему в нос котлетку рубленую, которую утром жарила для себя, намазала хлеб маслом с палеи толщиной… А Кайзер будто понимает — не до еды сейчас, хвостом эдак стеснительно помахивает, вроде говорит: «Да будет… не надо… Всякий на моем месте сделал бы то же…»