Елена Мычко - Про волков, собак и кошек Страница 6

«Ладно, — говорят мне, — волчатам надо к тебе присмотреться. Вот садись и жди. Когда захотят, подойдут сами. Можешь негромко с ними разговаривать, но не приставай. Ясно? А мы пошли, еще дел по горло».

Я остаюсь одна. Сижу, смотрю на волков — неужели мои мечты сбылись и я смогу каждый день видеть их и общаться с ними так же свободно, как Анна и Шурик?! Вечереет, волки видны уже тенями. Они без устали продолжают скользить по двору, то примутся играть на полянке, то носятся по кустам, то отнимают друг у друга старую кость. А на меня и внимания не обращают! «Ну подойдите, пожалуйста, — молю я про себя, — вы мне так нравитесь, мне так хочется дружить с вами!»

И вдруг, точно услышав мой зов, из темноты вылетает светлая волчица и тычется носом в мои руки. «Вита, — шепчу я тихонько, — какая ты чудесная!» Очень плавно кладу ладонь ей на голову и робко глажу, а она смотрит мне в глаза, и пасть ее растягивается до ушей. Я понимаю, что она мне улыбается, и глажу уже смелее. Секунду спустя Вита исчезает в кустах, но счастье мое беспредельно. Потом подходят и другие, но Вита навещает меня чаще прочих, и я уже смело глажу ее голову и чешу, как показали, уши. Похоже, мы нравимся друг другу все больше.

Мое идиллическое уединение нарушает какой-то мужчина. Он в годах, хотя и не старик, одет в темный, явно неновый плащ. Подошел и смотрит из-за сетки, минут пять так простоял. Я оглянулась, но поскольку мне он не мешал, то опять заворковала с Витой. И тут на тебе, все-таки этому дяденьке не стоится спокойно: «А вы, девушка, что здесь делаете?» Приосаниваюсь и гордо роняю: «Я работаю с волками, а вы напрасно здесь стоите, здесь посторонним находиться запрещено!»

Мой визави отвечает совершенно спокойно и даже дружелюбно: «Да я вообще-то не посторонний, меня зовут Леонид Викторович Крушинский, а вы, надо полагать, Лена Мычко?» Хорошо, что во дворе уже стемнело, поскольку от стыда за свое фанфаронство я покраснела буквально до слез.

Однако Леонид Викторович недаром был великим психологом. За мою дурь меня даже не отчитали, а позволили действительно начать работать с волками. Первый день из десяти интереснейших лет моей жизни был днем знакомства с жизнерадостной волчицей Витой и мудрым человеком Леонидом Викторовичем.

Теоретики

На Биофаке обучение велось по двум потокам: первое отделение называлось «Физиология и биохимия», второе — «Зоология и ботаника». Не надо быть великим мудрецом, чтобы догадаться, что студенты этих отделений друг друга несколько чурались. Нет, разумеется, никаких стычек и грубостей. Но…

Студенты первого отделения гордились тем, что занимаются «чистой наукой», то есть тонкими экспериментами, лабораторными исследованиями, и проникают в сущность живого аж до молекулярного уровня. А студенты второго отделения, в свою очередь, ко всей этой высокой науке in vitro (дословно «в стекле», «в пробирке», «в искусственных условиях») относились свысока, изучая живых существ in toto («целиком», «неповрежденными») и in vivo («в естественном состоянии»), проводя в поле, то есть в экспедициях, по много месяцев.

Первое отделение, устав двигать науку вперед, выходило в рекреации факультета в крахмальных халатах в талию и курило заграничные сигареты. Второе отделение грохотало по беломраморным лестницам ношеными кирзачами, распахнув засаленные ватники и дымя «Примой», а лучше того, «Беломором». Как вы понимаете, любовь не получалась, в лучшем случае нейтралитет.

— Полевики, мужичье, девятнадцатый век! — морщили носики на первом отделении. — Какая наука может быть в заповедниках? Там же лампы керосиновые и вообще…

— Теоретики, эстеты, не знают, куда еще электроды засунуть, все бы им лягушек резать… — сплевывали через губу на втором отделении.

Понятно, что сотрудники кафедр обоих отделений таких демонстраций себе не позволяли: все-таки взрослые, серьезные люди. Да и вообще, раз направление в науке существует, значит, оно продуктивно. Но все-таки легчайшее, почти неуловимое отчуждение между «полевиками» и «теоретиками» было и здесь.

И вот представьте себе мой статус. Учусь я на кафедре зоологии позвоночных: уж такие полевики, что дальше просто некуда. Зато работаю на кафедре физиологии высшей нервной деятельности — сплошь теоретики, куда ни глянь! Да и сама работа тоже такая, двойственная. С одной стороны, изучаем поведение волков — просто мечта для зоолога-полевика. С другой стороны, в экспериментах исследуем у этих самых волков уровень развития рассудочной деятельности. Правда, никого «не режем» и электрический потенциал клеток головного мозга не снимаем, но все-таки опыты, модели, искусственные условия.

Год я так работаю, другой… Чувствую, как-то меня братья-полевики начинают раздражать своей кондовостью и сермяжностью. Ну что, в самом-то деле, за пещерный подход к науке: просто Фенимор Купер в смеси с Сетоном Томпсоном?! Вышел в лес, увидел след, шерстинки-перышки приметил и по ним события восстановил. Этот сидел здесь, тот шел туда, первый второго съел… Кабанам свеклы в кормушку насыпал, ночь в засидке просидел, по теням их считая. Вот радость-то, да такой наукой еще при царе Горохе занимались.

Чтобы жизнь животных в природе изучать, надо талант следопыта иметь, терпение нечеловеческое, удачливость, наконец. И все равно, пока какой-то материал накопится, чтобы можно было однозначные выводы делать, вечность пройдет.

Нет, думаю, похоже, физиологи потолковее будут, чем наши. Выбрал тему для изучения, собрал группу животных, поставил опыт. Не получилось — повторил. Опять не получилось — изменил условия эксперимента. Сколько надо, столько и изучаешь, что хочешь, то и проверяешь. Одно слово — чистая наука: все изящно, доказательно и показательно.

Именно в таком настроении работаю в виварии, размышляя по ходу дела, какой бы такой красивый эксперимент по изучению поведения волков умудрить. Так чтобы все регистрировалось, повторялось и проверялось. И чего я вообще на полевую кафедру пошла?!

Тут звонок в дверь. Надо открывать, поскольку работницы вивария разбегаются по домам уже часа в два, а дежурного я сама отпустила. На пороге стоят две барышни, сразу ясно, физиологи или биохимики. По манерам и по виду судя, не студентки уже, а аспирантки — такие важные и многими знаниями отягощенные.

— Извините, — говорят, — мы с кафедры физиологии животных, нам нужна собака для экспериментов.

— Да всегда пожалуйста, идите в собачник и выбирайте.

Поводок выдала, довела до собачника. Пусть смотрят, откуда же я знаю, какого пола и веса собака им нужна. Ведь для физиологических опытов это очень важно. Дворняжки подопытные в вольерах прыгают, лают. Им развлечение — люди пришли, может, угостят вкусненьким или гулять поведут. Многие собачки тут не по первому году живут, каких на них опытов только не ставили, но все интереснее, чем в клетке сидеть.

Смотрю, замялись мои физиологини: «Не могли бы вы нам помочь. Нам нужен самец собаки, но как отличить его от самки, мы не знаем…»

Ну теор-ретики!

Пока горит свеча

В моем представлении ремонт и стройка всегда относились к числу стихийных бедствий. При этом к ремонту, допустим, в собственной квартире еще можно притерпеться, и он хоть как-то прогнозируем. А вот любые ремонтные работы в питомнике Ботсада или в виварии всегда случались по принципу наступления зимы в Москве, то есть совершенно внезапно и в состоянии полного отсутствия готовности к этому катаклизму.

С одной стороны, понятно, что вольеры, клетки и прочие сооружения изнашиваются и стареют: доски гниют, сетка ржавеет, крыша начинает протекать… Да и животные активно ускоряют этот процесс. И в самом деле, почему бы скучающей собаке не прогрызть дыру в двери или не оторвать кусок сетки?! По-хорошему, все эти повреждения надо, заметив, как можно раньше устранить. А для этого нужно иметь запас новых досок, сетки, рубероида и т. д. и т. п.

Вот тут и возникает то самое «но, с другой стороны…» Напомню, что на дворе середина 70-х годов XX века, то есть любые стройматериалы в СССР являются чуть ли не стратегическим сырьем и строго фондируются. В свободной продаже ничего этого нет вообще. Отдел снабжения факультета не позволит заказать что-либо по принципу просто так, чтобы было, если что… Заявка на материалы должна быть обоснована, согласована, подписана, и не абы кем, а ответственными лицами, включая декана и главного бухгалтера. А если все это сделано, то ждать, когда же материал по заявке будет получен, можно месяцами. А уж что и в каком количестве из заказанного все-таки выдадут, так это даже не загадка, а тайна.

Теперь понятно, что никакого планового мелкого ремонта не было и быть не могло. Ремонт был только авральный, когда очередной четвероногий мастер превращал свое жилище в руины либо доводил до того состояния, что запереть его там просто нельзя. Ну а сам материал для починки приходилось, как это называлось, доставать. Привезли, например, какой-нибудь громоздкий прибор в дощатом ящике. Так едва пустой ящик на улицу вынесли — смотришь, уже облепили его научные сотрудники с гвоздодерами и плоскогубцами в руках. Через полчаса от ящика и следов нет — умельцы все разобрали и растащили по заначкам. Или, допустим, оставили без присмотра строители рулоны сетки — вот сетка и «ушла». Нехорошо, конечно, а что делать? Все так изворачивались…