Джеймс Хэрриот - И все они – создания природы Страница 60

Джо уже исчез за вращающейся дверью. Мы сели за свободный столик и Джо знаком подозвал официанта.

— Пить! Пить! — потребовал он, а заметив, что официант его не понимает, поднес к губам воображаемый стакан.

Официант улыбнулся и тотчас подал нам на подносе три бокала с малиновой жидкостью. Я протянул ему деньги, он покачал головой, засмеялся и убежал.

— Что за черт? — Джо пригубил и скривился даже больше, чем от кофе. — Лимонад, чтоб ему!

Я последовал его примеру. Ну, нет! Вовсе не лимонад, а пронзительно сладкий, липкий сироп без малейшей примеси алкоголя. Впрочем, Ноэль, как мне показалось, не очень большой любитель спиртного, продолжал прихлебывать это пойло с явным удовольствием.

— А неплохо! — заметил он.

Джо поглядел на него с омерзением. Но тут вернулся официант и поставил перед нами блюдо, полное сладкого печенья. И снова отверг деньги.

Печенье оказалось более сухим вариантом кофе и малинового сиропа. Видимо, Стамбул был в основном населен сладкоежками. Действительно, вокруг нас нарядно одетые посетители дамы все больше в белых вечерних туалетах — увлеченно грызли печенье, запивая его жидкостями всех цветов радуги. И ослепительно малиновыми, и столь же ослепительно синими, зелеными, золотистыми.

Мой взгляд задержался на группе играющих между столиками детей, я в душу закралось жуткое подозрение.

— Ребята, — сказал я, — знаете что? По-моему, мы пристроились к какому-то семейному празднику.

Они привскочили как ужаленные, а я добавил:

— Видите, дети играют, а взрослые бродят от столика к столику, болтают, словно все друг с другом хорошо знакомы!..

Я замолк, потому что в дальнем конце комнаты появилась красивая молодая пара: он — в темном костюме, она — в сверкающем блестками белом платье.

— Это же свадьба! — ахнул я.

Так оно и оказалось. Новобрачные тем временем обходили гостей, и, когда они приблизились к нашему столику, я почти не сомневался, что нас попросят выйти вон. Однако я ошибся. Видимо, наше появление было сочтено большой любезностью с нашей стороны. Они приветливо улыбнулись, пожали нам руки, а потом невеста подарила каждому из нас длинную серебряную нитку, сопроводив этот жест церемонным поклоном. Я решил, что таков местный обычай, знаменующий уважение к гостю, а нитка — выдернута из ее фаты. Так это было или не так, но нитку я хранил в своем бумажнике много лет, пока она совсем не рассыпалась.

Мы еще не успели оправиться от изумления, когда на возвышении у дальней стены появилось двое мужчин в национальном турецком одеянии. Сначала они явно разыгрывали что-то вроде скетча, потому что вскоре вокруг послышался громкий смех. Затем один достал однострунную скрипку, а другой запел с теми протяжными переходами, которые всегда ассоциируются с восточными странами.

Не знаю, пел ли он любовную песню, про счастье или про горе, но я вдруг почувствовал, что нахожусь очень далеко от дома. И поймал себя на том, что у меня слипаются глаза. Поглядев на моих друзей, я обнаружил, что Джо клюет носом, а Ноэль мирно посапывает, склонив голову на грудь.

Я тихонько встал и спросил, не пора ли нам вернуться в гостиницу. Уговаривать их долго не пришлось.

Спустившись в подвал, я соорудил себе постель из старых одеял, по-прежнему покоившихся на стуле, и мгновенно уснул. Столь же мгновенно меня разбудило протяжное подвывание, точно такое же, какое я слышал на свадьбе. Мне даже показалось, что оно мне снится. Но, увы, просто в номере надо мной кто-то что-то праздновал. Взрывы хохота, музыка, топот танцующих ног — кое-как уснуть мне удалось далеко за полночь.

33

Я стоял, опустив голову и положив руку на большую гильотину, высотой мне по грудь. Господи! Так ведь точно в такой же позе стоит, опираясь на топор, замаскированный палач в ожидании своей жертвы. Сколько таких картинок видел я в исторических книгах! Казнь сэра Уолтера Рэли, казнь Томаса Мора, да мало ли еще кого! Впрочем, маски на мне не было, стоял я по колено в соломе посреди загона, а не на эшафоте, и предстояло мне не отрубить положенную на плаху голову какого-нибудь злополучного вельможи, но ампутировать рога у быка.

В пятидесятых годах рога коров и быков внезапно вышли из моды. Ветеринары, да и почти все фермеры стойко перенесли их утрату. Рога в лучшем случае были ненужной помехой, а в худшем грозили самыми большими неприятностями. Рога зацепляли пиджаки ветеринаров, вырывали пуговицы с мясом, обрывали карманы. Инъекция в шею всегда могла завершиться ударом рога по руке, плечу, а то и голове, когда животное резко дергало мордой. Ну, и конечно, если речь шла о по-настоящему агрессивной корове или быке, рога могли стать орудием смерти.

Представляли они опасность и для стада. Среди коров и особенно быков попадаются очень злобные экземпляры. Такие животные наводят ужас на кротких: в загонах яростно прогоняют их от кормушек и при малейшей попытке воспротивиться наносят тяжелейшие раны и травмы, начиная от огромных гематом на ребрах и кончая располосованным выменем. Как ни странно, воинственная корова всегда старается боднуть именно вымя, нередко с самыми плачевными результатами. С введением систематического обезроживания все это отошло в область предания.

Некоторые фермеры, особенно те, кто занимался разведением племенного скота, высоко ценили красивые рога, утверждая, что без такого украшения животное на выставке выглядит убого, и не желали уродовать своих призовых красавцев и красавиц, но их протестующие голоса тонули в общем одобрительном хоре. Как сказал мне в те дни владелец молочной фермы, склонный называть вещи своими именами:

— Как за чертовы рога ни дергай, молока много не надоишь!

Такого же мнения придерживалось подавляющее большинство.

Лично я лишился удобнейшего способа держать корову: одной рукой нажмешь на рог, а пальцы другой засунешь в ноздри. Но у комолой коровы нажимать было не на что. Упираться же носом в землю или отворачивать голову все коровы большие мастерицы. Но, конечно, в сравнении с выгодами обезроживания это было пустяком.

Таким образом, исчезновение столь опасных и в основном бесполезных украшений было делом благим. Но в этой бочке меда обнаружилась своя и весьма большая ложка дегтя. Рога ведь не исчезли сами собой по мановению волшебной палочки. Их должны были удалять ветеринары, и операция эта вписала в историю ветеринарии главу такую кровавую и тяжкую, что она живет в моей памяти как одна из самых черных ее страниц. Вероятно, мы с Зигфридом чувствовали то же, что и все наши коллеги. Когда вопрос встал ребром и мы мысленно поглядели окрест, нашему взору представился нескончаемый лес колышущихся рогов. С чего начать и как? Делать местную анестезию или общую? Обрубать их или спиливать?

Первое время верх явно взяла школа обрубания, потому что на страницах журналов замелькали рекламные изображения гильотин самого гнусного вида. Мы выписали себе такую, но, распаковав ее, впали в прострацию. Как я упомянул, была она лишь чуть ниже мужчины среднего роста, а весила по меньшей мере десять тонн. Зигфрид, мучительно покряхтывая, нажимал на длинные деревянные рычаги, пока огромные скользящие ножи не поднялись до уровня глаз, а потом быстро их отпустил и с судорожным вздохом привалился к стене.

— Черт, надо быть штангистом, чтобы хоть приподнять эти проклятые ножи! — Он помолчал. — Ну, наверное, для матерых быков такая штука в самый раз, но неужели мы не отыщем чего-нибудь поудобнее для всех остальных? — Его указательный палец ввинтился в воздух. — Джеймс! Вот именно! Я знаю, что нам требуется.

— Неужели?

— Ну да. Вчера в витрине Альберта Кеннинга я видел отличные легкие секаторы. Бьюсь об заклад, рога они будут отрезать, как масло. Вот что: давайте их и испробуем.

Когда Зигфрида осеняет, он времени зря не тратит, и через несколько минут мы уже шли, если не сказать, рысили, через рыночную площадь к скобяной лавке. Первым в дверь ворвался, естественно, Зигфрид.

— Альберт! — крикнул он. — Вон те секаторы! Дайте-ка на них поглядеть.

Выглядели секаторы, и правда, очень заманчиво. Круглые поблескивающие ручки завершались небольшими изогнутыми лезвиями.

— Гм-м, да, — сказал я. — Но, по-вашему рог они срезать способны?

— Сейчас узнаем! — воскликнул Зигфрид, взмахивая приобретенным оружием. — Альберт, подайте-ка мне вон ту бамбучину.

— Эту что ли? — спросил низенький лавочник, нагибаясь над связкой толстых бамбуковых палок, предназначенных для подвязывания вьющихся растений.

— Совершенно верно. Побыстрее, пожалуйста.

Альберт извлек из связки одну палку и подошел к моему партнеру.

— Держите ее передо мной, — сказал Зигфрид. — Нет, нет, не так. Вертикально. Благодарю вас.

И с молниеносной быстротой мой партнер принялся откусывать дюймовые кусочки бамбука, которые разлетались во все стороны. Альберт только дергал головой, когда они проносились возле его уха. Впрочем, вскоре стало ясно, что он очень опасается за свои пальцы, к которым лезвия секатора опускались с неумолимой быстротой. Его руки сползали по палке все ниже, но вот Зигфрид торжествующе завершил экзекуцию в дюйме над большим пальцем бедняги, который, отчаянно вытянув руку с коротким обрубком бамбука в кулаке, глядел на моего партнера, как кролик на удава.