Елена Мычко - Про волков, собак и кошек Страница 8

Пришлось клясться всеми мыслимыми клятвами, что в подобных случаях никого из нас и близко от склепа не будет. Ну хотите, мы подписку о неразглашении дадим и глаза завяжем?! В общем, уломали начальство, и переселился Тарик с борзыми в склеп.

Довольно долго никто из гэбистов не появлялся — мы о них и думать забыли. Обжились, обросли новыми собаками, кошек завели. Уже и Новый год прошел, живем да радуемся, и на тебе… Подкатывает к склепу машина, и выходят из нее товарищи. Одеты неприметно, лица, хоть убей, не запомнить, говорят тихо, но веско. Все понятно, кто пожаловал: это у американцев это «люди в черном», а у нас они испокон веку были «в сером».

Зыркнул на нас старший колючим взглядом, мол, очистить помещение, А что делать — придется. Мы на улицу, а те принялись к печи пачки бумаг таскать. Мать честная, это сколько у нас на Биофаке секретов — и как не надорвутся, бедные…

Топчемся на улице… Наконец-то из трубы дым пошел, но как-то нехотя. Вот черти косорукие, кто ж так топит, надо ж было сначала печь на дровах прогреть! Эх, видно, ночевать сегодня Тарику на улице…

Через час где-то сдались первоотдельцы, кликнули Тарика, мол, разберись ты, хозяин, с этой проклятой печью. Ну и мы с Анной в тепло проскользнули. А в склепе дыму — это что-то, и, как назло, электричество отключили. Всего и свету, что из открытой топки. Гэбисты, уже перемазанные сажей, как черти, утирая слезящиеся глаза, в печь пачки бумаг суют, а они едва тлеют.

Тут нас с Анькой и пробрало: хихикаем в кулаки, удержаться не можем… Только и шепчем друг другу: «Не горят рукописи, ох не горят!» А за чтение «Мастера и Маргариты», кстати, в то время из комсомола, а стало быть, и из Университета, запросто можно было вылететь, потому как бесовщина и поповщина, — но мы просто остановиться не можем.

Тарик попробовал расшуровать огонь, да не тут-то было, — слишком плотно печь бумагой забита. «Может, — говорит, — не будем мучиться? Я завтра по свету костер на улице запалю, да и сожгу там всю эту макулатуру к такой-то маме?! Да не бойтесь вы, мужики, не буду я все это читать, я и букв-то половину уже позабыл!» Понятно, что ерничает, но надоела всем эта дымовуха до смерти. Да и гэбисты умотались: домой охота, дым глаза ест, жара как в пекле… Они хоть ушаночки свои поснимали и пальтишки штатные порасстегивали, а все равно тяжко. Какое-то время еще держались, мы уж чаю в потемках приготовили. Жалко людей, ведь подневольные души. А проклятая бумага все никак не займется. (Ведь не горят же рукописи! Хи-хи-хи, ой…)

Наконец, сломались товарищи. Дали Тарику строгую инструкцию, как жечь, наказали обгоревшие листы собрать и также уничтожить, пепел смести и, главное, языком не болтать! Вас, девушки, тоже касается. Студентки? Вот тем более…

Стали собираться на выход, шарфы заматывать, шапки собирать. Старший потянулся за своей ушанкой, валявшей на стопке бумаг у печи, поднял, да как заорет! Поскольку «ушанка» с противным мявом полоснула его когтистой лапой по руке и вылетела в открытую форточку. Это он в темноте шапку перепутал с нашей черной кошкой Гренкой[6].

Вот тут мы уже заржали в голос: «Ох, нехорошая квартира… Ваш берет, сударь! Бегемот, изволь немедленно вылезти из-под кровати…» Гэбист зло зыркнул на нас и выскочил на улицу.

Но больше уж Первый отдел нас долгими посещениями не баловал. Так, привезут кучу бумаг, свалят у склепа, мол, сами знаете, что делать, и ходу. И правильно: что нехорошая квартира, что склеп — лучше не связываться!

Гусь лапчатый

УТарика очередные неприятности с киношниками, точнее, с дирекцией «Мосфильма». Уж кто там прав, а кто виноват — дело не наше, да и какая разница, если на доске объявлений вывешен приказ: всем съемочным группам под страхом только что не расстрела не использовать дрессировщика Т. В. Габидзашвили, а всех животных убрать с территории студии немедленно.

Вот этим мы и занимаемся — эвакуацией зверинца. Мало того что делается это в темпе, так еще и скрытно. Ведь в советские времена человеку могли принадлежать одна, ну две собаки или кошки — и все, ничего более экзотического. Да и то регулярно возникали идеи, что и одного непродуктивного животного на семью более чем достаточно. А у Тарика только борзых — четверо, да москвич, да кавказец, да кошки, да… Короче, спозаранку Тарик с собаками окольными партизанскими тропами двинулся с Мосфильма в Ботанический сад Университета. Кошек унесли в сумках сочувствующие дамы, а мне с Шуркой досталась транспортировка беркута.

Эх, хорошо было профессору Челленджеру — ему птеродактиля носильщики в ящике таскали, а мы выкручивайся как хочешь. Точнее, общая идея понятна: все дневные птицы в темноте становятся смирными, не бьются, и поэтому перевозят их, упаковав в мешки. Темно, воздух поступает, крыльями не помашешь. Однако так хорошо возить попугайчиков: положил пяток мешочков в корзиночку и иди себе, как Красная Шапочка, а беркут?! В этом красавце килограммов пять будет, да размах крыльев около полутора метров, вот и сунь такого в мешочек.

Все-таки нашли в виварии Университета здоровый джутовый мешок из-под картошки, кое-как загрузили в него «птичку» — и за забор. Проблемы начались сразу. Крылья надо было бы связать, но на это у нас ума не хватило, как-то не случалось нам до этого контрабандой возить пернатых. В результате орел, сидя в завязанном мешке, крыльями поводит, пытаясь их расправить, а мы мешок с трудом удерживаем. Ясно, что пешком его тащить — сил никаких не хватит, так что едем на троллейбусе.

Стоит на остановке, ждем. Орелик наш совсем нами не доволен: мало того что мешок в руках ходуном ходит, так он еще углы когтями разодрал. В итоге получилась некая пародия на царский герб. Большой мешок за горловину держат на отлете две девчонки, из мешка под углом торчат две когтистые лапы, они судорожно то сжимаются, то разжимаются. Ставить мешок нельзя, так как, получив опору, беркут его просто на лоскуты распустит и улетит. К себе тоже не прижмешь: коготки-то нешуточные, они и волку спину ломают — есть такой способ охоты на серого в Азии.

Пока мы сражались с мешком, на остановке образовались еще желающие ехать, похоже, семейная пара. Тетке ужасно интересно, что у нас в мешке, и она шипит мужу: «Слышь, спроси, чевой-то у них там?» Тот отмахивается: «Да ладно тебе, гуся везут…» — «Ну какой гусь, ну ты че! Спроси, а?»

Наконец мужик не выдерживает и подходит. «Э, девчонки, кого везем-то, гуся, што ли?» В этот момент беркут выпрастывает лапы полностью, так что видны бурые перья, покрывающие бедра, и чуть не ловит меня когтями за ногу. «Сдурел ты, дядя, какой тебе гусь — орел это, беркут!»

Мужик, довольный, возвращается к супруге: «Говорил же тебе — гусь! Вишь лапы какие!»

Избранница

Собаки во многом очень похожи на людей. Нет, речь идет не о чисто внешнем сходстве владельца и собаки, а о близких жизненных ценностях. Казалось бы, чисто человеческое качество — желание выделиться из общей массы, войти в узкий круг избранных, однако собакам оно тоже присуще в полной мере. Стоит выделить какую-нибудь собаку из стаи, например, забрать ее на выставку ли, на охоту или просто перевести из вольеры питомника в дом, как она разительно меняется. Выступает гордо, на вчерашних приятелей смотрит свысока, дескать, какое мне дело до ваших мелочных забот; я теперь особа приближенная, существо избранное. Зато по отношению к людям — само внимание, тактичность и готовность услужить хоть чем-нибудь.

Так было и с Тепой — крупной помесной сукой, в чьих жилах текла кровь то ли кавказских овчарок, то ли москвичей. Жила себе Тепа в питомнике Ботсада в стае таких же, как она, крупных метисов, с кем-то приятельствовала, с кем-то, бывало, и грызлась, но вожак за порядком следил, так что в целом жизнь текла ровно. Была у Тепы работа — тот самый Ботанический сад охранять, но она особого рвения не проявляла.

Допустим, обнаружили собаки какого-нибудь бедолагу, посетившего сад в неурочный час, и кинулись к нему. Все бегут, и Тепа не отстает, окружили нарушителя, облаивают, и Тепа не молчит. Но инициативу проявлять или, пуще того, бросаться всерьез — и не надейтесь; что ей — больше всех надо, что ли?! В общем, нормальная, уравновешенная сука, наукам не обученная, жизнью небитая, простая как три копейки. Утром собак осматриваешь, по голове потрепал, она хвостом вильнула-и все разошлись довольные. Она даже в детстве ничем всерьез не болела, что в 70-х годах было большой редкостью, так что с ней и в щенках особо не возились: жива, растет и ладно…

А тут году, наверное, на четвертом жизни Тепа будто исчерпала свой лимит удачливости и жизнестойкости. Для начала ее как следует погрызли в драке и пришлось ее для лечения забрать в домик при питомнике. В принципе это помещение должно было использоваться как кормокухня, но за отсутствием теплых вольер в нем зимой держали хортых[7] и круглый год — всех покалеченных и немощных собак, нуждавшихся в лечении и особом присмотре. Кроме того, в этом же домике дневал и ночевал Тарик, который числился сторожем и отвечал за собак перед начальством Ботсада, а когда его на месте не было — тот, кто его подменял. Домик был крохотный, целиком из бетона, со слепым окошком и дверью, открывавшейся прямо на улицу, а потому немудрено, что народ, связанный с питомником, моментально окрестил этот «шедевр архитектуры» склепом.