Маркиз Сад - Эжени де Франваль Страница 14

По известным вам причинам, я вынужден бежать. Если я вас оставлю с этой женщиной, то через месяц, поддавшись убеждениям своей матери, она увезет вас в Париж. И, поскольку после недавней шумной огласки вы уже не сможете выйти замуж, будьте уверены, эти две безжалостные особы завладеют вами лишь затем, чтобы заставить вечно оплакивать в монастыре и ваши слабости, и наши наслаждения. Ваша бабушка, Эжени, преследуя меня, объединяется с моими врагами, чтобы окончательно разделаться со мной: подобный образ действий с ее стороны имеет целью лишь заполучить, а значит – заточить вас. Чем болезненнее растравлены мои раны, тем хуже делается мое положение, тем сильнее и увереннее в себе становятся наши истязатели. Не сомневайтесь: ваша мать тайно сочувствует нашим врагам, несомненно также, что в мое отсутствие она примкнет к ним. А они желают моей гибели лишь ради того, чтобы сделать вас самой несчастной из женщин. Следовательно, надо стремиться всячески ослабить их, а лишить их госпожи де Франваль – значит лишить главной побудительной силы наших врагов. Допустим, мы решим поступить иначе: я увезу вас с собой. Ваша мать в негодовании тут же объединяется со своей матерью, и с этих пор, Эжени, ни одной спокойной минуты для нас обоих. Нас станут разыскивать и преследовать повсюду, ни одна страна не предоставит нам права на убежище, ни одно пристанище на всей земле не станет для нас надежным, неприкосновенным в глазах чудовищ, неотступно следующих за нами. Ведомо ли вам, как далеко поражают отвратительные орудия деспотизма и тирании, оплаченные золотом и направляемые злобой? А вот будь ваша мать мертва, госпожа де Фарней, любящая ее сильнее вас и лишь ради нее идущая на все, лишившись единственного существа, во имя которого, собственно, она и примкнула к нашим преследователям, выйдет из игры, перестанет подстрекать моих недругов и вдохновлять их на борьбу против меня. С этой минуты случится одно из двух: либо дело Вальмона улаживается и более ничто не противодействует нашему возвращению в Париж, либо оно отягчается и, вынужденные уехать за границу, мы, по крайней мере, будем укрыты от стрел госпожи де Фарней, ибо, пока ваша мать жива, у той не будет иной цели, кроме как отравлять нам жизнь, поскольку, еще раз повторяю, она воображает, что благополучие ее дочери может быть устроено лишь ценой разрыва наших отношений.

С какой бы стороны ни оценивать наше положение, очевидно одно: госпожа де Франваль нарушает наш покой, а ее мерзкое существование – самая главная помеха нашему блаженству.

– Эжени, Эжени, – с горячностью продолжает Франваль, беря ладони дочери в свои. – Милая Эжени, ты ведь меня любишь: неужели же из-за боязни совершить один поступок, столь жизненно важный для нас, ты захочешь навеки потерять того, кто тебя обожает? О милый, нежный мой друг! Решайся, ты можешь сохранить лишь одного из нас. Ты непременно должна совершить или матереубийство, или отцеубийство. Тебе остается лишь выбрать сердце, куда вонзится твой преступный кинжал: либо погибнет твоя мать, либо нужно отречься от меня... Нет, что я говорю – отречься! Тебе следует самой пронзить меня. Да и на что мне жизнь без тебя? Думаешь, я смогу существовать без моей Эжени? Устою против воспоминаний о наслаждениях, что вкушал в ее объятиях, об упоительных восторгах, навечно потерянных для меня?

Твое преступление, Эжени, равно тяжко в обоих случаях: предстоит либо избавиться от матери, которая ненавидит тебя и озабочена лишь тем, чтобы сделать тебя несчастной, либо убить отца, что дышит лишь тобой одной. Выбирай же, выбирай, Эжени, и, если ты приговоришь к смерти меня, действуй без колебаний, неблагодарная дочь, раздирай без жалости сердце, чья единственная вина – избыток любви к тебе: я благословлю удары, нанесенные твоей рукой, и последний мой вздох я сделаю, обожая тебя!

Франваль умолкает; он ждет ответа дочери. Она словно окаменела, не решаясь сделать роковой выбор. Наконец, она бросается в объятия отца.

– О ты, кого я буду любить всю мою жизнь! – восклицает она. – Как можешь ты сомневаться в моем выборе? Как ты мог усомниться в моей решительности! В сей же миг дай мне в руки оружие, и та, что приговорена из-за собственных гнусностей и ради твоей безопасности, тотчас падет под моими ударами. Научи меня, Франваль, покажи мне, как действовать, и уезжай, раз это требуется для твоей безопасности. Я буду извещать тебя обо всех своих поступках. Однако, какой бы оборот ни приняли события, настоятельно прошу, когда наша противница погибнет, не оставляй меня одну в этом замке. Приезжай за мной, либо назначь место, где я смогу присоединиться к тебе.

– Бесценная дочь моя, – говорит Франваль, обнимая чудовище, которое он столь умело воспитал, – я знал, что найду в твоей душе и любовь и стойкость, необходимые для нашего взаимного счастья. Возьми эту шкатулку; она таит в себе смерть...

Эжени берет роковую шкатулку, еще раз клятвенно заверяет отца в повиновении. Определяются и другие планы: условлено, что она будет ожидать дальнейшего хода процесса, а запланированное преступление будет совершено в зависимости от принятия решения в пользу или против отца. И они разлучаются. Франваль возвращается к жене, и у него хватает наглости и лицемерия не только довести ее до слез, но и, как ни в чем не бывало, принять в награду от этого ангела небесного простодушные ласки, полные трогательной наивности. Затем, твердо условившись, что она останется с дочерью, независимо от исхода его дела, злодей садится на коня и мчится прочь... прочь от невинности и добродетели, столь долго оскверняемых его преступлениями.

Франваль обосновался в Базеле. Здесь он не только был укрыт от возможных преследований, но и, благодаря близости к Вальмору, мог обмениваться письмами с Эжени, поддерживая в ней желательное для него настроение. От Базеля до Вальмора было примерно двадцать пять лье, и хотя между ними лежали леса Шварцвальда, сообщение было удобным – раз в неделю он получал новости от дочери. На всякий случай Франваль захватил с собой значительную сумму, в основном векселями, а не наличными.

Оставим его устраиваться в Швейцарии и вернемся к его жене. Помыслы этого прекрасного создания были кристально искренни и чисты. Пообещав супругу оставаться в поместье, ожидая его новых указаний, она ни в чем не изменила своих решений и каждый день убеждала в этом Эжени. К сожалению, слишком далекая от доверия, которое должна была внушать столь почтенная мать, Эжени всецело разделяла несправедливое отношение Франваля к своей супруге, регулярно подпитываемое его письмами; она считала, что во всем мире у нее нет более страшного врага, чем мать. И это при том, что та делала все возможное, лишь бы разрушить в дочери непреодолимую отчужденность, затаившуюся в ее неблагодарном сердце. Она осыпала дочь ласками и относилась к ней дружелюбно, делилась с ней радостью по поводу долгожданного возвращения мужа, в своей нежности и приветливости доходила порой до того, что благодарила Эжени, признавая за той всю заслугу этого отрадного преображения. Считая, что она стала невольной причиной новых невзгод, угрожавших Франвалю, ни в чем не обвиняя Эжени, мать все брала на себя и, прижимая дочь к своей груди, со слезами на глазах вопрошала, сможет ли та когда-нибудь простить ее. Жестокое сердце Эжени не поддавалось этому ангельскому обращению. Порочная душа более не внимала голосу природы: порок перекрыл все ведущие к ней пути. Холодно отстраняясь от материнских объятий, она порой окидывала ее блуждающим взглядом и, придавая себе твердости, произносила про себя: «Как лжива эта женщина... Как коварна! Она ласкала меня точно так же и в тот день, когда приказала похитить меня». Однако несправедливые эти упреки подобны отвратительным софизмам, служащим опорой преступлению, когда оно тщится заглушить голос долга. Ведь госпожа де Франваль, приказывая увезти Эжени ради благополучия одной из них и спокойствия другой и во имя интересов добродетели, была вправе скрывать свои шаги: такие хитрости осуждаются лишь преступником, введенным в заблуждение; человека честного они не оскорбляют. Таким образом, Эжени противилась любому проявлению нежности со стороны госпожи де Франваль оттого, что сама намеревалась предать ее, а отнюдь не из-за проступков матери, которых та определенно не совершала против дочери.

К концу первого месяца пребывания в Вальморе госпожа де Франваль получила от матери письмо, из которого следовало, что положение ее мужа все более отягчается и, во избежание позорного приговора, возвращение госпожи де Франваль и Эжени становится настоятельно необходимым как для прекращения дурных толков, ходивших в обществе, так и для совместных с ней действий: надо было попытаться смягчить правосудие, чтобы виновный ответил за свое преступление, но чтобы ему сохранили жизнь.

Госпожа де Франваль, решившая ничего не утаивать от дочери, тотчас же показала ей письмо. Эжени, невозмутимо глядя матери в глаза, поинтересовалась, какое решение та намерена принять после столь печальных новостей.