Медленнее, ниже, нежнее… (сборник) - 100 Рожева Татьяна Страница 14

– А эти портреты на стенах? Из прошлой жизни?

– Нет, я делаю и то и другое. Но в эротической фотографии для меня чистый дух искусства, который изменить не может, ибо он свят! И разве есть что-то более близкое словам «всегда» и «вечно», чем пойманный объективом миг желания, жизни…

Ольгины глаза зажглись медовым светом откуда-то из глубины. Я засмотрелась на нее. Она откровенно улыбнулась.

– Интересно, наверно, работать с разными людьми? – смутилась я. – А как это обычно происходит?

– Обычно… – пожала она плечами. – Люди приходят, садимся, разговариваем, пьем кофе, коньяк, выясняем потихоньку, как он или она или они видят себя, что хотят получить в результате. Когда возникает понимание и нужный настрой, начинаем съёмку. Иногда люди сразу знают, что хотят.

– Кто эти люди?

– Самые разные. Поначалу трудно было «держать лицо» при виде приличных мужчин и женщин, заказывающих эротическую фотосессию для себя любимых. Сейчас уже ничему не удивляюсь. Недавно был религиозный. Честно говоря, снова растерялась. Пришлось постараться увидеть в нём просто мужчину. Когда он сказал: «Я вижу себя собакой. Надень на меня ошейник», я ответила: «Какая же ты собака! Ты лев! Встань на четвереньки и открой пасть»! – засмеялась Ольга. – С ним было легко работать, религиозный подход: «не задавай вопросов, делай, не думая» – оказался плюсом для эротической съемки. Другой тут недавно, солидный такой, заявил: «Хочу быть в женском белье!». Ну, окей, желание не новое. Принёс с собой трусы и лифчик своей матушки и, краснея, влез в это во всё. Пришлось уговаривать, что парашюты пятьдесят второго размера и грация для дам за восемьдесят килограмм не красят мужчину на фотографии.

– Прикольно, – улыбнулась я.

Ольга подошла к монитору и развернула его ко мне.

– Посмотри. Вот еще один экземпляр. Чиновник, в муниципалитете работает.

На экране монитора полноватый мужчина в рыцарских доспехах, уже знакомых по бардачной комнате, с энтузиазмом и эрегированным членом, слегка прикрытым тканью, изображал возбудившегося рыцаря.

– Эрекция – это нормально на сьемках? – спросила я.

– Да, инструмент встает. Но он всегда прикрыт.

– Почему ты называешь член инструментом?

– Не хочу делать ненужных акцентов, наверно…

– А религиозный здесь у тебя?

– Конечно. Где ж ему быть… сейчас… – она подвигала мышью. – Без лица могу показать.

Ягодицы с пропущенным между ними хвостом почти не отличались от львиных. Послушный прогиб поясницы ижилистые ноги дополняли картину «раввин в саване» или «царь зверей принимает иудаизм».

– Всегда хотела большой стол, за которым собиралась бы большая семья и кованую люстру над ним… Люстра есть, хоть и не включается, но под ней вот рабочий стол Макинтоша и фотографии, фотографии, фотографии, – произнесла Ольга то ли с гордостью, то ли с жалобой, подхваченной игриво-жалостливой арабской мелодией её мобильного телефона.

– Да! – ответила она с профессиональной улыбкой. – Да, да, узкая улица, всё правильно! Дверь с угла, да. Нет, обойдите слева, на моей бронзовый лев! Не дергать! Там звонок! – объясняла он, показывая мне рукой круг, по которому я должна успеть добежать до ширмы. – Давай, они уже здесь! – продублировала она жест, окончив разговор.

Я быстро прошла в студию и расположилась за ширмой – светской дамой в кружевах, уже освоившейся в белой операционной. Подтащив под себя коробку, села ждать. Кружево пахло шафраном. Послышался отдаленный хлопок входной двери, лай собак, голоса, смех, запах мужского парфюма, вскоре появившийся в студии. Кружево старой ширмы кружило с людьми, дорисовывая их по-своему. Широкоплечий мужчина был увит муаровым плющом, а его более женственный друг весь пошел черными орхидеями. Ольга перевоплотилась в колдунью, темную от зловещих идей. Мое любопытство прильнуло к вкусному кружеву.

Крепкого и широкоплечего звали Алекс, его друга – Роман. Болтая и смеясь, мужчины разделись. Новые кружевные прожилки проросли на их лицах и телах в самых неожиданных местах. Колдунья командовала: «Ближе», «На меня!», «Алекс, убери руку!», «Попой!» «Спиной!» «Член!» «Целуйтесь!» «Так, отлично!»…

Гипюровые цветы увеличивались в пестиках и расплывались перед глазами. Видимость ухудшилась. Я переместилась чуть в сторону, случайно задев ногой ширму. Она шаркнула по полу маленькой деревянной ножкой. Сердце упало туда, где и без него уже все пульсировало…

– Что это за звук? – спросил Алекс и посмотрел прямо на меня.

– Какой?

– Вот сейчас был оттуда.

– А, это ширма сместилась, – нашлась Ольга. – Там пол кривой. Дому-то уж сколько!

Она включила музыку. Зазвучал Джордж Майкл.

– Это расслабит, – произнесла хозяйка.

– Да мы не напрягаемся, – ответил Алекс, и мужчины засмеялись.

Я отошла вглубь своего кружевного укрытия с неустойчивой психикой и ногами, чтобы успокоить колотившиеся органы. В узоре ширмы проявилось лицо – сетчатые глаза, стебель носа, лепестки-уши и растянутый в растительной ухмылке рот. Здрасьте! Я старалась снова увидеть в гипюровом лице цветок, но наглая рожа не желала убираться обратно в растительный мир. Стоит один раз разглядеть в чём-нибудь рожу, и она ни за что не захочет возвращаться в орнамент, в разводы грязи или в ветви деревьев. Все, родилась на свет новая рожа. Не сотрёшь…

– Минуту перекурите, ребят, мне нужно подготовить кое-что, – произнесла Ольга.

Встав на лестницу, она подвесила к потолку алюминиевый обруч и задрапировала его белой органзой, быстро, словно по волшебству. Голос Джорджа Майкла вторил мужскому смеху и ничего не значащим фразам, которыми перекидывались Алекс и Роман, с полуслова понимая друг друга.

– Ты помнишь его? – спросил Алекс.

– Ну конечно, – ответил Роман. – Ему бы надо туда…

– А тот? – засмеялся Алекс.

– Да не, не о чём, – помотал головой Роман.

– Ну, согласен. А потом-то? Да?

– Потом да, нарядно…

– Мне надо, чтобы вы встали сюда! – деловито сказала Ольга.

– И что это? – спросил Алекс.

– Это хупа.

– Вот это да! Супер! – они рассмеялись и, голые, стали целоваться под «хупой».

Ольга щелкала затвором камеры, выпуская в молодоженов обоймы фото патронов, потом замахала руками:

– Так стоп, стоп! У нас свадьба!

Мужчины обернулись щека к щеке как танцующая пасодобль пара. Алекс сделал шаг назад, опустился на одно колено перед возлюбленным, припал губами к его руке.

– Я тебя обожаю! – засмеялся Роман.

– И без смеха! А то жениться перестану! – строго произнес Алекс, но строгость далась ему с трудом.

Я смотрела на их муаровую любовь, удивляясь тому, что они шутят и смеются. Почему-то я не предполагала этой способности у людей этой ориентации…

– Так! Сосредоточились, ребят! – нежно сказала Ольга. – Хупа у нас понарошку, а искусство настоящее!

Их лица посерьёзнели.

Ольга смягчила свет, оставив подсветку сбоку и снизу. Световой туман мягко окутал обнаженные фигуры, складки органзы, тень Ольги, мелькающую вокруг влюбленной пары и Джорджа Майкла, шепчущего свои заклинания…

Алекс провел губами по члену «жены» и красиво поднялся. Мужественность, накаченное тело, непослушные кудри и послушное, всегда готовое возбуждение… Мужчины целовались. Я забыла, что у меня затекли ноги. Незамеченная за слоями реальности из органзы, смущённого света, шепота, кружева ширмы, я помогала себе рукой. Сердце окончательно переселилось туда, где и без него было тесно…

– Ребята! Вечную любовь я могу снимать вечно! – наконец напомнила Ольга, – но тайм из мани!

– Да, да, всё, – с хрипотцой отозвался Алекс. – Где у тебя туалет, Оль?

– Ребят, не здесь! Все понимаю, но муж дома.

– Кто дома? – серьёзно переспросил Роман.

– Муж! – громко сказала Ольга. – Давайте, заканчивайте…

Она вышла из студии, деликатно приглушив свет и прикрыв дверь.

Учащенное дыхание, шепот вперемежку с поцелуями и стонами можно было принять за возню обычной влюблённой пары, если бы не силуэты двух мужчин… Потом я услышала знакомую последовательность звуков в обратном порядке: удаляющиеся голоса и шаги, Ольгин и мужской смех, хлопок входной двери.