Януш Вишневский - 188 дней и ночей Страница 17

С уважением,

МД

Франкфурт-на-Майне, пятница, ночь

Час назад я размышлял о природе нашей судьбы — случайность она или предназначение? Если предназначение, то кто пишет ее сценарий? Кто получил такое право? И от кого? Если Бог, то от какого другого Бога получил?

Вчера я возвращался домой поздно вечером, ехал на машине по пустой улице в одном из районов под Франкфуртом. Никаких перекрестков. Плавный поворот, освещенный желтыми лампами. Четко видна белая прерывистая линия на хорошем асфальте. Каждые сто метров знаки, напоминающие, что максимально допустимая скорость на этом участке 40 км/час. Пустота улицы в словно бы игрушечном немецком городке около десяти вечера. Меня внезапно останавливают фиолетовые мигалки на крыше полицейской машины. За красным шлагбаумом, перегораживающим улицу, карета «скорой помощи», рядом «мерседес», в котором приехал врач (в немецких каретах «скорой помощи» есть санитары, но не бывает врача; его вызывают только в случае необходимости). Полицейский в черной кожаной куртке жестко приказывает мне припарковаться на обочине. Паркуюсь, подаю полицейскому документы. Он проверяет их в своей машине — настоящие ли. У меня польская фамилия. Я разговариваю с акцентом. Воспользовавшись отсутствием полицейского, подхожу поближе к «скорой». На обочине, врезавшись в дерево, стоит черный «фольксваген-гольф» с крышей, сильно вогнутой со стороны пассажирского сиденья. На асфальте тело, прикрытое черной пленкой. Двое молодых мужчин достают металлический гроб из серебристого «мерседеса», стоящего напротив того, что раньше было «фольксвагеном». У одного во рту сигарета. Они ставят гроб на асфальт рядом с телом, лежащим под пленкой. Поднимают тело, не снимая с него пленки. Пленка немного съезжает. Становятся видны белые остроносые высокие (десять сантиметров над щиколоткой) ботинки. Точно такие же я покупал недавно с моей младшей дочкой. Санитары кладут тело в гроб, закрывают крышку и вкатывают его в «мерседес». Я нащупываю телефон в кармане куртки. Звоню дочери.

— Ада, черт побери, где ты?! — кричу я в трубку.

— Дома, а где мне еще быть? — отвечает она спокойно. — А почему такой крик?

В этот момент полицейский в кожаной куртке воз вращается с документами. Громко приказывает мне немедленно вернуться в машину и уезжать. Он не понимает по-польски. Я не двигаюсь с места. Он начинает мне угрожать. Призывает на помощь коллегу. Я ухожу.

«Дома, а где мне еще быть…» Ее голос, ее. Боже…

Час назад я съездил на то самое место. К дереву прибит деревянный крест. Свечи. Плюшевые мишки. Цветы. Ее звали Сабрина. На прибитой к дереву фотографии молодая улыбающаяся девушка. В январе ей должно было исполниться семнадцать лет. Кругом молодые люди. Она ехала со своим парнем из той же самой гимназии, из выпускного класса. Никто не знает, как произошло ДТП. Кроме травмы стопы, с парнем ничего серьезного. «Скорая» взяла у него только кровь на анализ. Алкоголя не обнаружили. Сейчас он находится в психбольнице.

Случайность или предопределенность? На эту тему написаны книги, научные и псевдонаучные исследования философов, теологов, математиков, астрологов или шаманов. Некоторые из них настолько невежественны, что из предсказания судьбы сделали себе профессию и за определенную плату гадают по линиям рук, по расположению звезд или раскладу карт. Я — верующий в Бога физик, информатик, а в последнее время и химик и знаю, что ответ на этот вопрос зависит от момента. Есть такие моменты, когда я верю, что нечто в моей жизни было предопределено, чтобы неделю или час спустя быть уверенным, что это не более чем случайность. Жизнь — это своеобразная реализация Программы Судьбы. Никто на самом деле не знает, кто у нее Программист. Может, именно в этом и состоит магия жизни. Вы так не считаете? Для одних стечение обстоятельств — это реальное воплощение теории вероятности, для других это прием, к которому прибегает Бог, для того чтобы Самому остаться в тени. И те и другие могут оказаться правы. Могут.

Завтра я зажгу свечку у дерева Сабрины.

Привет,

ЯЛВ

Варшава, суббота

Пан Януш,

сколько раз приходилось Вам снимать ногу с педали газа, проезжая мимо разбитых автомобилей? Много раз, правда? В этот момент нас словно что-то хватает за горло, а во рту делается сухо. И мы беззвучно спрашиваем себя: неужели так выглядит смерть? Какое-то время мы едем, соблюдая правила, но уже через несколько километров возвращаемся к привычной жизни. Чтобы превысить допустимую скорость. А что если и мы не случайно оказались в том месте? Возможно, нам нужно было что-то понять, испугаться, обрадоваться тому, что мы живы. Почему же тогда мы, вернувшись в мир живых, так быстро и при первом удобном случае превышаем скорость? Хотим что-то выиграть? Почему те, кому на сей раз повезло, не задумываются об этом? Почему мы так быстро забываем о том, что выиграли жизнь в лотерее? Не потому ли, что, в конце концов, мы все рано или поздно проиграем? Ирония или предостережение? Мой отец великолепно водил. Он погиб в автомобильной катастрофе, сидя на пассажирском сиденье рядом с водителем. Иногда я пытаюсь понять, что он почувствовал, когда понял, что из того виража им выйти не удастся?

С уважением,

МД

Франкфурт-на-Майне, воскресенье, вечер

Мир снова оповестили, кто в этом году самый умный физик, химик, врач или экономист. Сразу после этого решили, кто написал самую главную книгу, и выбрали того (в этом году женщину), кто больше остальных сделал для мира во всем мире. Практически все газеты — начиная с бульварных и до самых респектабельных — увлеченно освещали присуждение Нобелевских премий в этом году.

Бульварные (такие, как, например, немецкий «Бильд») агитировали быть умным и в качестве аргумента приводили главным образом размер выплачиваемых премий. А в редакционных комментариях впадали в возвышенный патриотический тон, когда из биографии лауреата становилось ясно, что «это же наш человек», потому что его бабка со стороны отца родилась в Германии и провела там первые три месяца своей жизни, прежде чем ее родители вывезли в колыбельке в США. В том, что касается назойливых и порой смешных попыток докопаться до национальных корней всех тех, кто добивается всемирного успеха (спортсмены, актеры, музыканты, писатели или ученые), немцы идут вровень с поляками, если не опережают их. В недавно опубликованном списке ста самых выдающихся немцев даже Моцарта записали немцем. Не говоря уже о Копернике, который в учебниках некоторых немецких земель назван «выдающимся немецким астрономом, родившимся в г. Торн», то есть в Торуни. Адрианна, моя младшая, семнадцатилетняя дочь, рожденная во Франкфурте-на-Майне, — сестра Иоанны, рожденной в Торуни, — встала на уроке физики в своей гимназии им. Альберта Эйнштейна и объяснила классу (и учителю), что Коперник не мог быть немцем, если родился там же, где родились ее прабабка, бабка и отец, «а они все поляки». Возможно, это слишком детская и наивная аргументация, но я испытал своего рода гордость, когда она рассказывала мне об этом.

Так называемые интеллектуальные газеты (например, «Die Zeit»), комментирующие решения стокгольмского капитула, пытались выяснить, почему именно этот, а не какой-то другой ученый был объявлен самым умным и что он сделал, чтобы заслужить себе такое отличие. Как правило, читатель совсем не понимает, о чем пишет журналист. Главным образом потому, что трудно понятно писать о том, чего сам не понимаешь. Как в свое время сказал Эйнштейн, дважды удостоенный Нобелевской премии: «Считай, что ты ничего не понимаешь, если ты не в состоянии понятно объяснить это своей бабушке».

С другой стороны, трудно винить журналистов, если сами лауреаты не могут (не только своим бабушкам) доступно объяснить, за что они получили свою премию. Несколько дней назад я смотрел по Би-би-си интервью с одним из нынешних лауреатов Нобелевской премии в области физики (за исследования в области сверхтекучести и сверхпроводимости). Я никогда не стану бабушкой, а кроме того, я пять лет изучал физику, но, несмотря на это, я не слишком много понял из его рассказа. Редактор, бравший интервью, делал умное лицо и вежливо поддакивал даже тогда, когда лауреат перешел на птичий язык и стал использовать терминологию, которой нет даже в самых новых изданиях специальных физических энциклопедий.

Лично я против присуждения Нобелевских премий. Работа комитета при Шведской академии наук напоминает мне вердикты судей, оценивающих выступления фигуристов. Я никогда не мог понять, как они различают выступление, получившее оценку 5.8, от выступления, оцененного в 6.00.

Кроме того, считаю, что в наше время при всеобщей доступности информации ни одно из фундаментальных открытий не является на сто процентов пионерским и всегда базируется на открытиях других ученых.