Джонатан Свифт - Путешествие в Лилипутию Страница 19

Им в этот день пришлось немало потрудиться, моим прелестницам. Но в конечном счете все остались довольны. Даже я, невзирая на все трудности прошедшего дня. По окончании действа девицы в халатиках спешно удалились со своим грузом. А еще через некоторое время я увидел, как перед новостройкой на другом конце площади остановились три телеги, на которые спешным образом были погружены ящики, вынесенные из сооружения. Телеги отбыли, насколько я понял, с новой партией чудодейственного средства. А перед тем как мне улечься спать, в мою обитель заглянул Хаззер, который недовольно пробормотал: «Сегодняшняя порция была в два раза меньше вчерашней. Вот к чему приводит преступное расходование себя по пустякам». Он удалился, а я, улегшись на свою постель, скоро погрузился в глубокий сон. Если бы я знал, что враги замышляют против меня, то, вероятно, спал бы не столь безмятежно.

Дни шли за днями. Фабрика, запущенная предприимчивым Хаззером, успешно работала. Ежедневно к ее крыльцу подъезжало с десяток возов, плечистые лилипуты заполняли их коробками с продукцией, возницы принимались хлестать лошадей, те срывались с места и уносили драгоценный груз в разные концы могущественной империи.

В жизни моей мало что менялось. Вот только во мне зрело ощущение, что тучи надо мной сгущаются. Это ощущение подкреплялось слухами, которые приносили мне друзья. Правда, не все решались открыто заявлять о своих симпатиях ко мне, потому что чувствовали, в какую сторону дует ветер. А то, что он дует не в мою сторону, сомнений ни у кого не вызывало.

Читатель уже знает, что своими трудами на благо Лилипутии и ее народа и своею бескорыстною щедростью завоевал я себе не только сторонников, но и множество врагов (ибо таково уж свойство человеческой природы – на благодеяние отвечает она не всегда одной лишь преданностью и благодарностью; нередко благодеяние необъяснимым образом порождает в ответ ненависть, что в полной мере и испытал на себе автор этих строк), а среди них довольно могущественных, имевших влияние не только на решения Государственного совета, но и на самого императора.

Моя персона стала камнем преткновения, поскольку грозила разрушить сложившееся равновесие сил в государстве, когда ни задники не имели достаточно сил для проведения своей линии, ни передники не имели возможности вернуть в полной мере свое былое влияние. Но были и такие, кто по тем или иным причинам числил меня в личных врагах. Друзья сообщали мне, что тот памятный пожар, который стал причиной скандала в императорском семействе, нарушил покой не одной только этой супружеской пары. В сердца десятков других важных особ закрались такие же мучительные, если не сказать столь же обоснованные, подозрения, которые я не мог ни подтвердить, ни опровергнуть, поскольку, как уже знает читатель, многие дамы являлись ко мне инкогнито. С другой стороны, запомнить всех моих визитерок я не имел никакой возможности по понятным причинам их многочисленности (счет моим посетительницам я потерял на второй неделе, когда к девушкам из веселого дома стали присоединяться всевозможные случайные дамочки, прослышавшие о творившихся в моей обители забавах).

Не могу сказать с полной уверенностью, правы или нет были в своих подозрениях те вельможные мужи, у кого таковые родились, но полагаю, что ни один английский суд не принял бы в качестве доказательств супружеской неверности столь иллюзорные свидетельства, как злостное неупадение в обморок при виде детородного органа противоположного пола, пусть и весьма внушительного по размеру.

И уж для чего совершенно не было основания, так это для ненависти ко мне этих считавших себя оскорбленными мужей. Ну в самом деле, задавались ли они когда-либо вопросом, как я мог (да и был ли вправе) отказывать моим посетительницам в их насущных желаниях? Я бы на месте сих государственных мужей прежде всего задал вопрос себе: а что я сделал такого, чтобы моя жена не искала любовных утех на стороне?

Так или иначе, но перед внеочередным заседанием Государственного совета, на котором настояли мои враги, возникла политическая коалиция, получившая название «Мужья падших жен». По иронии судьбы падшими оказались как раз те жены, которые не упали во время злосчастного пожара. Но я уже привык к подобным противоречиям в лилипутской жизни. Ради истины, от которой я никогда не прятался, должен сказать, что и в моем отечестве полно подобных несуразностей.

Мог ли я, простой врач из Ноттингемпшира, когда-либо думать, что моя скромная персона станет предметом ненависти в таких высоких сферах, как императорский двор могущественной державы. Но сказать откровенно, мой любезный читатель, я бы предпочел честную и скромную безвестность тем бурям, которые бушевали вокруг меня.

Коалиция оскорбленных мужей действовала расчетливо и тонко. Ее участники вербовали себе сторонников из мужей неоскорбленных и лиц вообще не имеющих никаких оснований любить или ненавидеть меня. Они провели большую закулисную работу. Они полнили общество слухами самыми невероятными, подсовывали Его Императорскому Величеству записки весьма пасквильного содержания, еще больше возбуждая тем самым его недовольство. Они наушничали императору, плели про меня всяческие небылицы. И император все больше и больше склонялся на сторону наушников.

Императрица, видимо, чувствуя свою вину перед супругом и желая выставить меня в черном свете как интригана и рвущегося к власти заговорщика, тоже плела вокруг меня сети, пыталась привлечь на свою сторону знатных дам, а ежели те проявляли колебания, то тут же объясняла это их порочной связью с Куинбусом Флестрином.

По всем этим причинам ко дню заседания Государственного совета атмосфера вокруг меня создалась самая гнетущая. Судьба моя была предрешена. Об этом сообщали мне мои верные сторонники, среди которых одним из самых заметных был Хаззер, чья заинтересованность в моем благополучии питалась, безусловно, не только дружеским ко мне расположением, какового, впрочем, я в нем не замечал.

Преданным мне до конца оставался и излеченный от геморроя влиятельный государственный деятель, вернувшийся к исполнению своих обязанностей, тот важный муж, который чуть было не вызвал меня на кровавую дуэль, и некоторые другие честные и порядочные лилипуты, чьи имена я, по понятным соображениям, назвать здесь не могу. Правда, они составляли явное меньшинство, а потому предпочитали помалкивать, учитывая еще и тот факт, что Его Императорское Величество не скрывал своего отношения ко мне, а оно, как помнит читатель, было отнюдь не благодушным.

И вот судьбоносный день настал. Члены Государственного совета собрались в императорском дворце заседаний. Император во вступительном слове очертил общую политическую ситуацию в стране и за ее пределами, а потом предложил высказываться присутствующим.

Первым на кафедру взошел один из моих могущественных врагов. Речь его была проникнута чувствами и не лишена некоторой логики, завоевавшей ему немало сторонников среди колеблющихся. Так, он привел аргумент, выслушав который, Государственный совет проникся невиданным дотоле единодушием.

«Куинбус Флестрин, – заявил сей муж, – уже лабеыв полстраны, и не за горами время, когда он тебеыв всю». (Я намеренно не даю перевода тех глаголов, которые использовал уважаемый член совета, а привожу их в оригинальном лилипутском звучании. Руководствуюсь при этом двумя соображениями. Во-первых, я не сомневаюсь, что мой любезный читатель и сам почувствует, о чем идет речь, а во-вторых, в английском языке нет слова точно соответствующего этому лилипутскому, поскольку ближайший английский аналог не передает оттенков того действия, которое называет сей лилипутский глагол. Поясню свою мысль следующим образом. Действия, производимые, скажем, молоточком ювелира и молотом кузнеца, хотя и похожи, но суть столь различны, что никому не придет в голову обозначать их одним глаголом. На этом объяснения сего феномена заканчиваю. «Для понимающего достаточно», – как говорили древние римляне.) Эта перспектива настолько напугала Государственный совет, что вопрос о моей дальнейшей судьбе тут же был поставлен на голосование и почти единодушно (за исключением двух-трех преданных мне членов, благодаря которым я и узнал о том, что происходило за закрытыми дверями сего почтенного учреждения, и которые из понятных соображений голосовали, как и все) был решен в пользу моего устранения одним из известных способов. Император, правда, пока не сказал своего заключительного слова. Зато императрица, по традиции присутствовавшая на заседаниях, выражала свое одобрение кивками головы и хлопками крохотных ладошек.

Но тут слово взял один из моих ярых сторонников. Ходили слухи, что его речь была оплачена моим другом Хаззером, однако несмотря на это она была проникнута искренним пафосом и сочувствием к моему положению, а также воздавала должное моим заслугам перед лилипутским государством. Помимо всего прочего, он сказал, что известные в Лилипутии и хорошо опробованные яды могут не подействовать на меня или могут подействовать в том смысле, что лишь ускорит наполнение выгребной ямы. А если яды подействуют в желательном для господ членов Государственного совета направлении, то разложение столь огромного тела может вызвать повальные эпидемии с катастрофическими последствиями для населения Лилипутии. Посему, резюмировал выступавший, вопрос должен быть решен в мою пользу, а народ Лилипутии должен продолжать извлекать выгоду из моего пребывания в стране. В подтверждение этого он привел старинную лилипутскую пословицу, гласящую: «Гостей принимай и о пользе своей не забывай».