Наталья Штурм - Все оттенки боли Страница 2

— У мальчика роскошный баритон, и он трудолюбив в отличие от тебя! Но, откровенно говоря, тоже работенка еще та — каждый спектакль клеит усы, бороды, гримом кожу уродует, в пыльных костюмах преет часами, от париков лысый уже стал. Тяжелый труд, ты не справишься.

Это нормально. Если о лысом мальчике — то роскошный и трудолюбивый. Если обо мне — то «долго и мучительно». Поэтому я согласна была пройти все преграды, чтобы заслужить доверие носить чужие парики и мокнуть в неподъемных сарафанах.

Целесообразной секретаршей-машинисткой со знанием английского языка и стенографии я была зачислена на курсы при… Мосгорисполкоме. Это тоже звучало гордо, хотя и менее перспективно. МИД-то вон до сих пор стоит, а Мосгорисполком исчез, и, видимо, вместе с секретаршами.

— Зато честно. Никто тебя туда не устраивал — сама поступила, — с гордостью заметила мама, великодушно «забыв», что туда принимали всех, и без экзаменов.

На курсах сразу повезло — меня посадили с отличницей. Девушка, радость мамы с папой, казалось, еще до поступления знала на отлично все предметы. Зачем только учиться пошла, не понятно… А я старалась изо всех сил. Потому что сразу поняла — печатать нравится, английский перевожу со словарем, а стенографию мне не освоить никогда.

Черточки, запятушечки, загогулины можно было еще запомнить, пока они не стали подло соединяться в словосочетания, а потом и вовсе во фразы! Это было невыносимо тяжело. Если бы еще текст имел «человеческое» лицо, я хотя бы запомнила смысл. Но областные и партийные конференции, пленумы ЦК КПСС и ВЛКСМ не имели лица, они имели цементные шаблоны, которые мы воспроизводили как роботы — не думая.

Сначала я списывала у соседки. Потом перестала за ней поспевать и решила придать делу творческое начало. Я попыталась записывать словами то, что другие стенографировали. Пока темп диктовки не ускорился — я успевала. Но через полгода учитель стал завинчивать гайки и перешел на быстрый треп. Я старалась, строчила в бешеном темпе, но успевала записывать только первые буквы. Получалось что-то вроде: «На нед плен ЦК вы ря ко («наша страна» было застенографировано, это я выучила) мо сол не пырст…» И так весь текст.

Когда другие учащиеся расшифровывали свои стенограммы, я пыталась расшифровать свои сокращения. Чтобы потом их застенографировать, расшифровать и красиво сдать.

«Дочь маминой подруги, карьеристка-стенографистка из Швейцарии, наверное, уже полмира объездила… Она хотя бы опыта может набраться на чужбине, чтобы потом с Родиной поделиться. А может, она даже шпионит в нашу пользу, why not? А мой карьерный рост — это исполком, райком, горком. Какая же тут польза отечеству? Только себе на «пожрать». К тому же полнит хлеб с маслом…»

Такие невеселые мысли бродили в голове, пока я расшифровывала свои каракули.

Соседка-отличница не желала мне помогать, потому что ей папа купил новые джинсы Wrangler из мелкого вельвета, и она их расстегивала, когда садилась. С расстегнутой ширинкой делать лишние телодвижения было неудобно. Поэтому каждый раз, когда я вконец путалась в собственных сокращениях и поворачивалась к ней, она строго указывала пальцем в район паха, где зияла разверзнутая ширинка.

Это означало, что любое движение в мою сторону принесет ей неудобства. Я понимала и мужественно продолжала бороться в одиночку. Конечно, своя ширинка ближе к телу…

В конце года я получала аттестат, где значились рекордные двести пятьдесят ударов в минуту на русской машинке, сто пятьдесят на латинской, троечка по английскому и четверка за делопроизводство.

Стенографию мне не проставили.

Тогда я, не долго думая, сама вывела в аттестате: Стенография — 5.

Ну, конечно, с учетом всех отступов, табуляции и формата шрифта.

Не зря же училась…

В райком меня распределили как суперскоростную «слепую» машинистку. Скорость — это залог того, что не успеешь вникнуть в суть, а «слепая» — само за себя говорит. Когда мои пальцы опускались на клавиши в сцепке «глаза — текст» — раздавался оглушительный треск, и через пару минут начальник получал готовый лист.

Завотделом Глеб Семенович был беспредельно стар. Хотя, может быть, предельно. Я не знаю, как правильнее. Он гордо нес дух коммунизма так, что разило во все стороны. Нафталиновый дух был обильно приправлен одеколоном «Русский лес». Комары бы сдохли, но молодые специалисты восьмидесятых «шанелей» не нюхали, поэтому все машбюро терпеливо стучало, опустив головы. Если бы я и дальше продолжала безмолвно выдавать качественный продукт во благо представительного органа общественной организации, то, возможно, карьерный рост был бы мне обеспечен.

Шоколадку «Сказки Пушкина» за двадцать копеек Глеб Семенович в три утра застенчиво клал мне в ящик стола и сдерживающим жестом останавливал мое кислое «спасибо». Мне очень хотелось рассказать ему о нашей «бурной» юности, про подпольное издательство и борьбу с идеологией. Дико хотелось увидеть, как будут разглаживаться морщины в гримасе недоумения, а потом вдвойне скукожатся в гримасе презрения и социальной ненависти.

Но я не успела. Шоколадка не дождалась меня в то летнее четвертое утро.

Встреча на перекрестке в корне поменяла мои планы.

— Куда намылилась? — собственнически поджав рот, спросила Светка.

На ней было легкое платье канареечного цвета. Она держала «за горло» пустой пакет, который надулся как шар. На пакете была изображена женская попка с надписью Wrangler. От того, что туда попал воздух, круглая задница выглядела еще фирмовее.

«Специально надула, чтоб все видели — пакет без дырок», — догадалась я с завистью. Но от моего взора не ускользнуло, что пакет уже стирали, и Светка зарисовала потертости фломастером.

— Я за булочкой в магазин, пошли со мной? — не дожидаясь ответа, позвала подруга.

— На работу еду, сегодня просили пораньше, — вздохнула я подневольно и застенчиво сцепила за спиной руки с вытертым пакетом «Дикий пляж», на котором только угадывались длинноногие девицы, билдинги и надпись Y&M.

— С ума, что ли, сошла? — обиделась Светка. — Погода хорошая, лето в разгаре, а ты на государство пашешь. Надо на юг ехать. В Крым, например. Вон как у тебя на пакете!

Я расправила плечи и еще раз подумала, какая Светка великодушная.

— Неужели ты всю жизнь собираешься ходить на работу? Утром к девяти, домой после шести. Ужас какой! Я, например, твердо решила не работать на это государство ни одного дня, — уверенно произнесла Светка и показала язык дворнику с метлой.

— Я должна приносить пользу Родине! — продекларировала я свою программу. Но неуверенно, потому что польза стучать на машинке в заскорузлом райкоме в расцвете лет сомнительна.

— Из диссидентов — в райком. Мне стыдно за тебя. Понимаю еще, если бы ты вела подрывную работу в стане врага…

— Скоро все изменится, вот увидишь! Этот Горбачев — нормальный мужик. Он выведет страну из глубокой жопы.

— Мне кажется, эта жопа настолько глубокая, что из нее фиг вылезешь. Не верю я, что здесь когда-нибудь что-то изменится, — прорицала Светка.

С этими словами она хлопнула пакетом о тротуар — жопа лопнула.

— Жалко же, — поразилась я такому акту вандализма.

— А мне пакет не жалко, мне тебя жалко, что ты работаешь. Хочешь, я применю к тебе «Шестнадцатифакторный личностный опросник»?

— Ух ты, — только и вымолвила я в восхищении.

— Все очень просто, — объяснила подруга и закурила «Стюардессу», — задай сама себе вопрос. Ты хочешь сейчас поехать к морю и загорать на песочке или хочешь сидеть в тухлой конторе и печатать идиотские тексты?

Я переговорила со своим внутренним голосом и выдала конечный результат:

— Естественно, к морю! Но меня уволят!

Вот надо отдать ей должное — Светка всегда умела находить решающие аргументы:

— Не уволят.

Светлана была старше меня и собиралась поступать на вечернее отделение философского факультета МГУ. Женщин туда брали без конкурса, потому что никто не шел. Светку это не смущало — студентку за тунеядство уже не привлекут.

Подруга подошла к вопросу досуга со всей серьезностью.

— А где мы деньги на поездку возьмем? — спросила я.

— Где-нибудь возьмем, — спланировала она.

— А что дома скажем? — призывала я к здравому смыслу.

— Да ладно — забудь, — порекомендовала Светка, и мы пошли в сторону, прямо противоположную остановке троллейбуса № 59.

Сдобная булочка с изюмом за девять копеек была съедена, мозг заработал проворнее, и мы задумались, где взять денег? Потому что осталась только одна копейка.

Реально деньги можно было добыть четырьмя способами: найти под ногами на тротуаре, продать что-нибудь из дома (крайний вариант), попросить взаймы (но кто даст молодым?) и спекульнуть товаром в туалете на Столешниках.