Эдуард Лимонов - Полицейская история (Обыкновенные инциденты) Страница 2

- What a fucking Jesus Crist! - выругался я идиомой, заготовленной у меня на самые крайние случаи жизни.

Испугаться наш экипаж опять не успел. Страх - следствие рефлексии. Чтобы почувствовать страх, нужно успеть подумать, как бы мысленно обсудить ситуацию. У нас для этого не было времени.

- Нас хотят убить, - констатировала факт Давидов даже несколько равнодушным тоном.

Впрочем, равнодушие проистекало оттого, что все внимание, как, очевидно, и все эмоции ее, были направлены на пролетание по тротуару на скорости не менее ста километров в час. И неслась она, увлекая и меня, вопреки желанию, куда бы вы думали? К ебаному русскому ресторану на площади Бастилия, к "Балалайке"! Впрочем, неизвестно, изменилась ли бы наша судьба, если бы Эммануэль Давидов направилась бы вместо ярко освещенной Бастилии в темные улочки. Может, быть история была бы печальнее...

- Прорвались! Ой, как я сейчас выпью! - воскликнула Давидов и поворотом ключа выключила мотор.

Именно в этот момент, когда пальцы ее еще сжимали ключ, остановленные в намерении вытащить его из щели, рядом с нами на тротуар вспрыгнул автомобиль. Я увидел тело автомобиля и одновременно услышал супернатуральный визг тормозов. Распахнулись двери, и три темные тени метнулись к аквариуму "фольксвагена".

В следующий момент я почувствовал, что кость лба у меня болит. Подняв глаза, я увидел дуло, направленное прямо в мой лоб. Дуло принадлежало револьверу. Револьвер же продолжался нервно подрагивающими руками. За руками прыгало лицо бандита, который пытался вломиться в "фольксваген" на Трокадэро. На Бастилии было куда светлее, и я смог рассмотреть грязные волосы и показавшиеся мне арабскими черты лица. Двое других бандитов точно таким же образом, по правилам растопырив ноги и сдав чуть назад жопы, держали на прицеле Эммануэль Давидов и Эжена.

"Если тебе надоела жизнь, Эдуард, - подумал я - вот тебе хорошенький и достойненький способ распрощаться с нею. Достаточно резко двинуть рукой сейчас руки мирно покоются на сидении, - и пуля проткнет тебе череп как раз между бровей, неровно взломав кость. Даже если он не блестящий стрелок. С нескольких метров невозможно промахнуться".

- Выходи! - заорал эженовский бандит Эжену. И сняв одну руку с тела револьвера, согнувшись, открыл дверь "фольксвагена". - Выходи, сало!

"Сейчас они нас перестреляют одного за другим, - подумал я. - Стрелять сквозь стекла "фольксвагена" менее удобно, вот они выведут нас на свежий январский воздух". Я не задумался тогда над тем, что место, выбранное бандитами для экзекуции, чуть более публично, чем это необходимо, - площадь Бастилии. Все показалось мне логичным тогда. "Мой" бандит - я заметил, что воротник его куртки поднят, - продолжал подрагивать револьвером. Дыру, откуда вылетает в таких случаях носительница смерти - пуля, я по близорукости не видел, но я верил, что дыра там, на месте...

Эжен без слов, что было совсем не в его манере, выдвигался ногами вперед из двери. Руки он держал на уровне плеч. Энергичная обычно Давидов тоже молчала... Только был слышен шум ночного трафика на площади.

Звук множества полицейских сирен, накатив внезапно, залил нам уши. Лишь мгновением позже ослепляющий свет фар сразу нескольких полицейских автомобилей залил место действия. "Спасены! - подумал я с ликованием". Оставалось лишь уцелеть в перестрелке бандитов и полиции. Однако спрятаться от шальных пуль я еще не мог, так как на меня по-прежнему был направлен револьвер "моего" бандита. Почему он не бежит, не прячется? Почему не стреляет в полицию или в меня?

Мои сомнения мгновенно разрешились. Я увидел, что выскочившие из ближайшего к нам авто полицейские бросились обшаривать уже стоящего с поднятыми руками на тротуаре Эжена. Полиция и бандиты, оказывается, были заодно! Совсем не невинный, я, однако, жил в Париже меньше года, плохо понимал французский язык и еще хуже местные нравы.

- Это полиция! - сообщила мне Эммануэль Давидов. - Выходи! Они кричат тебе, чтобы ты выходил!

Я почувствовал, что рад тому, что на нас напала полиция.

- Выходи! - повторила Давидов. - Они шуток не понимают! - Давидов решила, что я сознательно злю полицию.

Сказать по-правде, я не только не понимал того, что они мне кричат, но на протяжении некоторого времени и не слышал вовсе их криков. Со мной случился обыкновенный шок... Осторожно, держа руки на затылке, я выдвинулся из "фольксвагена" и встал на тротуар. Привычные руки полицейского обежали мое тело от лодыжек вверх. Междуножье, также как и подмышки, не было забыто. Только после этого "мой" бандит наконец спрятал револьвер. Вместо револьвера он извлек из одежды наручники и, больно захватив мою левую руку, защелкнул один наручник вокруг запястья. Другой бандит подтолкнул ко мне величественно возвышающегося над всеми Эжена, и его присоединили ко мне, защелкнув наручник на его правой руке.

Выли невыключенные сирены, и вращались неостановленные жирофары. Кричала на полицейских Эммануэль Давидов с шубой в руке, отказываясь от, по-видимому, также полагающихся ей наручников. Пытаясь помочь ей, Эжен рванулся к подруге, дернув и меня. Да так сильно, что я чуть не сбил с ног двух полицейских, за что и получил хороший удар полицейским локтем в бок. Полицейских вокруг было неожиданного много. Я насчитал шесть автомобилей. Из всех раций военно-полевыми голосами глаголили дежурные.

Появились зрители. Небольшая толпа окружала уже место действия, автомобили, нас и полицейских. Я заметил в толпе нескольких мужчин и женщин в фольклорных славянских костюмах.

- Ребята из "Балалайки"! - пояснил Эжен.

- Ты видел фильм "Скованные одной цепью"? - спросил я.

Эжен не услышал. Он во все глаза смотрел на Эммануэль Давидов и прислушивался к тому, что она кричит. А она кричала, да еще как. Полицейские орали на нее. Я понимал тогда уже некоторые бранные слова самой культурной европейской нации, но их суперразвитой словарь был мне, разумеется, недоступен. Я различал лишь привычные "сало" и "кон", перебрасывемые с невероятной скоростью обеими сторонами.

- За что вас, Эжен? - крикнула женщина в фольклорном славянском костюме.

Больно вывернув мне руку, Эжен стал отвечать ей через головы полицейских. Непривыкший к подобному обилию людей вокруг, представитель профессии тихой и одинокой, я испытал вдруг тоскливое желание остаться одному. Не обязательно оказаться в студии на улице Архивов, но даже очутиться в одиночной камере было бы очень желательно. Они так несносно и неразумно, по моему мнению, все (включая Эжена и Эммануэль Давидов) кричали, так злились и дергались, что утомили меня. Осторожно захватив браслет наручника правой рукой, я лодочкой сложил ладонь левой и... преспокойно вынул ее из наручника. У меня всегда были на удивление пластичные ладони. Высвободив руку, я не предпринял попытки к бегству, справедливо опасаясь, что буду немедленно застрелен, но поднял свободную руку вверх и показал ее народу. Фокус!

Я думал, они рассмеются, будут поражены самодеятельным Гарри Гудини, зааплодируют. Увы, вольный народ не заметил моего трюка, а "мой" бандит, как я его продолжал называть, уже подозревая, что он переодетый полицейский, наградил меня несколькими ругательствами, схватил мою освобожденную руку и вновь пленил ее. На сей раз натуго. Браслет впился мне в мясо. Скованный одной цепью, Эжен благородно запротестовал. Его адвокатство разозлило "моего" бандита, он затянул и эженовский браслет потуже. Я не мог видеть, клеймо какой страны выбито на наручниках, но был уверен, что если даже "Сделано во Франции", то модель, вне сомнения, американская. Весь прогресс подобного рода всегда прибывает с другой стороны Атлантики.

Появился серый фургон для перевозки заключенных, и нас сняли со сцены, убрали в фургон. Стало тише и лучше. Несмотря на то, что болела рука, сжатая железом, и вместе с нами в фургоне находился буйный пьяный.

- За что они нас? Они что, приняли нас за кого-то другого? Может быть, кто-то из нас похож на известного интернационального террориста? - спросил я.

- Ты, Эдуард, романтик! - Эммануэль Давидов хмыкнула в темноте. - Эти трое салопардов утверждают, что мы пересекли красный свет и что когда они пытались нас остановить, мы удрали как преступники.

- Неужели эти личности в грязных куртках - полиция?

- Полиция. В том-то и дело! Они утверждают, что кричали нам, что они полиция.

- Что мы - дебилы, не остановиться на предупреждение фликов? - Эжен резко дернул мою руку.

- Легче, пожалуйста, Эжен! - попросил я.

Мои приятели, перебивая друг друга, взволнованно заговорили по-французски. Я же подумал, что если нас обвиняют лишь в том, что мы пересекли красный свет, то, выплеснув на нас злобу и досаду в полицейском комиссариате, удовлетворив полицейское самолюбие, помучив нас несколько часов, флики нас отпустят. Странно однако, что полицейские стреляют в автомобиль, пересекший улицу на красный свет. В Соединенных Штатах для открытия огня нужна все же более весомая причина, а в Советском Союзе милиционер боится палить в граждан, даже когда это насущно необходимо. Ибо советскому флику грозит лишь чуть меньшая, чем обычному гражданину, уголовная ответственность, если он угрохает невинного... Далее я погрузился в философические рассуждения о том, что у меня никогда не возникало проблем с миром, если я представал перед ним один на один. Один я всегда принимал правильные решения. Чужая же воля, в той или иной степени навязанная мне, неуклонно приводила меня к несчастьям и проблемам. По меньшей мере, к недоразумениям. "Хуй-то я теперь сяду к кому-нибудь в машину, - решил я. Никогда в жизни".