Ульяна Соболева - Игра со смертью Страница 29

Даже сейчас, при воспоминании о событиях столетней давности, Альберту Эйбелю хотелось отыскать того грёбаного Носферату и самолично разрезать его на тоненькие лоскутки ткани. Урод. Выродок низшей расы, сумевший залезть на его дочь, дьявол побери их обоих. Когда Альберт узнал о том, что у них долгое время была связь, он не поверил. Он попросту не мог представить, что его дочка может лечь под ЭТО. Возле неё крутились десятки успешных молодых аристократов, а она залетела от какого-то грязного подопытного. Такого разочарования он не испытывал никогда за свою долгую жизнь. Он практически положил весь мир к её ногам, устроил ей самое великолепное будущее, а она попросту плюнула ему в лицо своим поступком. Втоптала в грязь его честное имя, отдавшись Носферату. Хорошо ещё, что Рассони был без ума от неё настолько, что закрыл глаза даже на это.

Больше всего на свете Эйбель жалел, что не убил сукиного сына ещё во время опытов. Тогда ему не пришлось бы вырезать без анестезии тот проклятый плод из собственного ребенка. Слышать её мольбы и крики…видеть перекосившееся от боли лицо. Одно из самых страшных воспоминаний Доктора. А после — долгие месяцы, нет, годы её реабилитации в то время, как сучонок припеваючи жил под крылом короля. Она сходила с ума, а он ничего не мог сделать. Да, он вылечил ее тело, но душу. Ублюдок забрал ее душу. Альберт никогда никого и ничего не любил. Он имел привязанности. К Дороти, например, которую ценил и уважал. А вот дочь он именно любил. Да, проклятье, это было единственное существо, которое он, Доктор Альберт Фон Эйбель любил.

Он усмехнулся. Иногда у него появлялось ощущение, что Влад в курсе…Но затем он отбрасывал эти мысли. Для всех и навсегда самоуверенный выродок Носферату останется лишь результатом необычного эксперимента. И Эйбель получал невиданное удовольствие, представляя, как однажды расскажет Воронову о том, кого тот убил. Хотя… Последние события показали, что ублюдок Самуила тоже умеет играть грязно. И кто знает, прикончил ли он на самом деле того идиота, посмевшего устроить покушение на барона.

Зазвонил телефон, и Альберт тут же ответил на вызов. Молча выслушал говорившего, и холодно произнёс:

— В таком случае даю вам максимум две недели. По истечении этого времени мы войдём в Асфентус. И выйдем из него, как победители. С сундуком.

Альберт поставит мат Воронову. Теперь он был уверен в этом. Воронов остался совершенно один. Рядом с ним только бывший палач. Зять в Чехии, растит свою собственную империю. А брат пропал без вести, этот верный пёс Воронова, всегда умудрявшийся выйти победителем из любой схватки, даже без поддержки близких. Ничто так не радовало Альберта, как исчезновение Мокану. Сукин сын, убивший его сестру и так ловко сумевший обвести его вокруг пальца. Воронову не устоять одному. Даже сейчас, после его избрания на сдубеном заседании.

Я почувствовал это ещё до въезда в Асфентус. Оно навалилось неожиданно. Стирая грани между реальностями, в которых я жил долгое время. Это чувство, что сердце, которое билось, словно оголтелое, начинает замедляться. Моё сердце. Которое останавливается в её груди…

Собственное тело начало казаться слабым, а апатия, ставшая в последние дни моим верным спутником, достигла невероятных размеров. Это было не моё состояние — её. Что же с тобой случилось, девочка, что ты совсем не хочешь жить? Я приказал кормить её. Я не позволял оставлять её голодной. Даже несмотря на то, что мне нужно было сломать Викки. Да, я хотел сломать…но я не мог ее убить. Мне казалось, что пройдет время и я смогу. Я так думал долгие столетия и…никогда не шел до конца. Я просто точно знал, что, когда она сделает свой последний вздох — это будет и мой последний. Потому что без нее ничего не имело смысла. Я слишком долго шел к этой мести, она стала единственной целью и после нее у меня ничего не останется. Опустошение. Вот почему я растягивал это настолько долго, насколько мог.

Взлетел по ступеням на второй этаж, попутно крикнув слугам, чтобы принесли два пакета с кровью, и распахнул дверь, невольно отшатнувшись от представшей глазам картины.

Викки лежала на животе на полу возле кровати. Прислушался к стуку её сердца — его почти не слышно. Подошёл к ней и, подняв на руки, перенёс на постель. Викки была настолько невесома, что казалась легче пёрышка. Её кожа…холодная. Практически ледяная, глаза закрыты, а посиневшие губы плотно сжаты. Даже тогда, почти умирая, она не хотела смириться. Упрямая девчонка.

Один Дьявол знает, чего мне стоило привести её в чувство в тот день. Пробудить желание жить. Пусть даже и не ради меня, а ради её трусливого мужа-мудака. Придурок считал, что сможет скрыться от меня на другом континенте. Он чертовски ошибся, единственное, к чему привело его поспешное бегство с материка — к моей невероятной злости. Чёрт! Такого удовольствия я не получал давно — собственноручно избивать его, заставляя дёргаться на цепях, просить об отсрочке по выплате долга. Урод даже не понимал, что эти долбаные деньги не при чём. Слёзно вымаливал прощение, пока я пожирал его страдания, вдыхая в себя всю боль, когда он истошно орал в дикой агонии. Скалился в его лицо, хохоча, пока Рассони скручивало в судорогах после того, как я отрезал ему яйца.

Я заставил кричать его за каждую секунду, проведённую вместе с ней. За каждое прикосновение, за то, что дышал рядом с ней воздухом, за то, что смотрел на нее, слышал ее, говорил с ней. И за то, что трахал ее. От одной мысли об этом у меня срывало все планки. Изо дня в день, из ночи в ночь я не позволял себе срываться в это пекло, в этот проклятый Ад, в котором я видел ее под ним. Я сатанел, выл от боли, орал, надрывая пересохшую глотку, я резал свои пальцы, которые не знали, что такое чувствовать ее кожу, а ублюдок знал и имел на это право. На МОЮ женщину, которая принадлежала мне по всем законам бессмертных. Я хотел боли. В эти моменты я мечтал, чтобы иная боль выбила эту на хрен. Мне хотелось сдохнуть. И я ненавидел себя за это. Перестань, мать твою, жалеть себя, Рино. Бл***ь! Даже мое имя принадлежало ей. Даже мое гребаное имя напоминало о ней. Есть хоть что-то в этом мире, что не напомнило бы? Даже проклятое небо Асфентуса.

А сейчас он плакал кровавыми слезами, ползая в моих ногах и умоляя не лишать его мужского достоинства. Ублюдок! Если бы он знал, как долго я готовился к этому дню…Если бы мог представить ту эйфорию, что текла по моим венам, пока я выпускал ему кровь…Он бы заткнулся, осознав, насколько это бесполезно.

Но всё это произошло после того, как Викки приняла мои условия. Сучка, которая поначалу даже не захотела выслушивать их, молча согласилась стать моей любовницей, как только увидела своего кобеля, полуживого и прикованного к стене. Она согласилась, а у меня будто сердце сжали ледяные пальцы. Значит, всё же он ей небезразличен. Значит, настолько дорожит им, что готова раздвинуть ноги даже передо мной, мать её! Как же я ненавидел эту тварь! Ненавидел и хотел. До безумия. До трясучки. Она стояла передо мной униженная и ослабевшая, а я чувствовал, как каменеет член, отзываясь на каждое её дерзкое замечание, как кровь бежит всё быстрее, когда загораются ненавистью её глаза. Те самые глаза, которые когда-то обещали мне Рай. Те самые глаза, которые закатывались от наслаждения, когда я ласкал ее, те самые глаза, которые затуманивались нежностью, когда я целовал ее тонкие пальчики. Проклятая шлюшка. Утверждала, что ничего не помнит, а сама текла только от моих слов. А я вдыхал её запах раздробленной изнутри грудной клеткой, как утопленник глотает воздух и сходил с ума. Чёрт! Я тогда еле сдержался, чтобы не нагнуть и там же не отыметь её, вдалбливаясь в ее тело, заставить орать от дикой боли и наслаждения, ломать ногти и вспоминать. Вспоминать это грёбаное прошлое, когда она сама приходила ко мне и отдавалась со всем упоением.

В дверь постучали, и вошёл Арно.

— Всё готово, Рино. Дороти Эйбель в наших руках. Посадить к Рассони в подвал? Или обустроить ей одну из комнат прислуги?

Я откинулся на спинку кресла и жестом пригласил помощника сесть напротив.

— В подвал, Арно. В подвал. Посади её в клетку напротив зятя. Но пока не трогайте её. И парней предупреди. С этой дряни пока достаточно и того, что тот ублюдок будет блевать кровью у неё на глазах. Пусть знает, что её ждёт.

Я приказал привести мать Викки ещё три дня назад. Ещё одна ступенька вниз для неё. К её падению. И вверх для меня. Теперь у меня в руках трое из четырёх первых имён списка. Один за одним я уничтожу их всех. И даже милейшую Дороти Эйбель. Нет, почтенная фрау не мучила подопытных, не резала нас живьём, не скармливала разную дрянь, и даже не насиловала. Она ничего не делала. Знала о деятельности своего мужа и закрывала глаза на это. Вполне возможно, что одобряла. А, как известно, в войне не бывает равнодушных. Бывают только свои и чужие. Просто потому что в любой момент перед каждым может стать вопрос, на чью сторону встать. И право выбора в данном случае может оказаться твоим билетом в один конец. Но ты вынужден его сделать. В любом случае. А тот, кто безразлично проходит мимо, не желая видеть несправедливость и жестокость…тот, кто закрывает глаза на совершённое преступление, тот сам становится преступником. И госпожа Эйбель сама подписала себе приговор, каждый раз равнодушно улыбаясь своим гостям, пока из подвалов доносились крики подопытных.