Маркиз Сад - Злоключения добродетели Страница 29

Меня тронуло до слез благородство этого юноши, который, в сущности, ничем не был мне обязан. Я приняла его помощь, клятвенно заверяя, что пойду на любую работу хотя бы ради того, чтобы со временем расплатиться с ним. Про себя я думала, что, если даже очередное искушение добродетелью и ввергнет меня в новую пучину, теперь, по крайней мере, меня впервые в жизни будут согревать утешение и надежда. Я больше не говорила с моим молодым благодетелем. Вечером того же дня, когда был убит несчастный Дюбрель, я покинула Гренобль в сопровождении этой самой Бертран.

Моя спутница была владелицей небольшой крытой повозки, запряженной одной лошадью. Мы правили по очереди. В повозке были сложены товары и деньги, принадлежавшие госпоже Бертран. Там же находилась маленькая полуторагодовалая девочка, которую торговка все еще продолжала кормить грудью. На свою беду, я привязалась к ребенку как к собственной дочери.

Госпожа Бертран оказалась подозрительной, грубой и сварливой сплетницей, лишенной ума, воспитания и манер. Ограниченная, как почти все женщины из народа, она быстро утомила меня своей пустой болтовней. Каждый вечер мы вносили ее поклажу в гостиницу, а затем устраивались на ночлег в одной комнате. До Лиона мы добрались без всяких приключений. Госпоже Бертран нужно было пробыть в Лионе два дня, чтобы уладить какие-то свои дела. Меня же в этом городе ожидала весьма интересная встреча.

Я прогуливалась по набережной Роны в компании молодой горничной, прислуживающей на постоялом дворе. Вдруг передо мной появляется преподобный отец Антонин собственной персоной. Тот самый осквернитель моего целомудрия, который был мне печально знаком по маленькому монастырю Сент-Мари-де-Буа, куда меня завела несчастливая звезда, и который теперь возвысился до поста настоятеля монастыря реколлектов в Лионе. Антонин бесцеремонно подошел ко мне и, нисколько не стесняясь стоящей рядом незнакомой девушки, спросил, не желаю ли я навестить его в новой обители и возобновить наши былые утехи.

«И эта толстушка в обиде не останется, – добавил он, имея в виду сопровождавшую меня горничную. – У нас в монастыре найдутся крепкие ребята, которые смогут оказать достойный прием двум хорошеньким девочкам».

Услышав такие речи, я залилась краской стыда и попыталась сгладить ситуацию – убедить монаха, что он обознался. Безуспешно! Тогда я постаралась знаками дать ему понять, чтобы он не компрометировал меня перед моей спутницей. Однако ничто не могло угомонить этого дерзкого распутника, и он становился все более назойливым. В конце концов, видя наш решительный отказ немедленно следовать за ним, Антонин стал настойчиво упрашивать нас оставить адрес. Чтобы поскорее отделаться, я дала ему неправильный адрес. Он записал его, положил записку в бумажник, уверяя, что скоро мы увидимся. По дороге я попыталась дать горничной, сопровождавшей меня, какие-то объяснения. Возможно, они показались ей недостаточно убедительными, возможно, она просто проявила излишнюю болтливость, свойственную простолюдинкам; но, как выяснилось позже, госпожа Бертран оказалась осведомленной о моем знакомстве с этим отвратительным монахом. Впрочем, за время нашего пребывания в Лионе Антонин больше не объявлялся.

Из Лиона мы выехали поздно и за день пути успели добраться лишь до Вильфранша, где и произошла та ужасная катастрофа, которая вновь превратила меня в преступницу в глазах общественного мнения, хотя и в этой роковой истории я была виновна ничуть не больше, чем во всех других, участницей которых оказывалась из-за незаслуженных ударов жестокой судьбы. И на этот раз в пучину бедствий меня вовлекло сострадание и неистребимая жажда творить добро, которую ничто не смогло заглушить в моем сердце.

В февральский вечер, в шесть часов, мы прибыли в Вильфранш и поспешили поскорее поужинать и пораньше лечь спать, чтобы на следующий день быть готовыми к более длительному путешествию. Не прошло и двух часов, как нас обеих внезапно разбудил запах дыма, окутавшего нашу комнату. Не оставалось сомнений, что неподалеку что-то горит. Боже праведный! Весь дом был охвачен страшным пожаром. Мы, полураздетые, открываем дверь и слышим грохот рушившихся кругом стен, треск ломающихся балок и душераздирающие крики несчастных, проваливающихся в это ужасное пекло. Языки бушующего пламени стремительно приближались к нам, и мы едва успели выбраться наружу, где смешались с толпой таких же полураздетых и полуобгоревших людей, отчаянно метавшихся в поисках спасения... В этот миг меня вдруг осенило, что Бертран, более занятая собой, чем собственной дочерью, не потрудилась защитить ребенка от гибели. Не сказав ни слова, я лечу в нашу комнату сквозь сплошную стену пламени, безжалостно обжигающего мое тело, хватаю бедную малютку, бросаюсь обратно, желая отнести ее матери, опираюсь на полуобгоревшую балку – и оступаюсь. Чтобы не провалиться, инстинктивно хватаюсь за что-то рукой и выпускаю драгоценную ношу – несчастное дитя на глазах матери падает в огонь. И тут бесчестная Бертран, не вникая в мотивы поступка, который я пыталась совершить, спасая ее ребенка, не задумываясь об опасности, которой я себя подвергала, не обращая внимания на мое невыразимое отчаяние по поводу случившегося, в ослеплении собственного горя обвиняет меня в смерти своей дочери и, помутившись рассудком, свирепо набрасывается на меня с кулаками.

Тем временем пожар прекращается. Силами прибывшей подмоги удалось спасти половину гостиничных комнат. Первой заботой Бертран было вернуться в нашу комнату, которая оказалась одной из наименее пострадавших. Она возобновляет свои упреки, говоря, что надо было оставить ее дочь в комнате, где бы она не подвергалась никакой опасности. И вдруг она обнаруживает, что ее обобрали до нитки! Всецело во власти своего отчаяния и неистовой злобы, торговка громогласно объявляет меня виновницей пожара, уверяя, что я нарочно совершила поджог, чтобы сподручней было ее обокрасть. Она обещает донести на меня властям и тут же от угроз переходит к действиям, обращаясь к местному судье. Я напрасно уверяю в своей невиновности – она не желает меня слушать.

И судебный исполнитель оказывается под рукой. Он лично руководил спасательными работами и явился по первому же зову этой скверной женщины. Бертран выдвигает свои обвинения и, желая придать им законную силу, приплетает к ним все, что ей приходит в голову. Она обрисовывает меня как девицу дурного поведения, чудом избежавшую виселицы в Гренобле; жалуется, что некий молодой человек, без сомнения мой любовник, силой навязал меня ей в спутницы; упоминает о непристойных приставаниях монаха из Лиона. Словом, в ход было пущено все, что могло опорочить меня. Клевета, растравленная отчаянием и мстительностью, возымела действие. Судья выслушал ее жалобы.

Осмотрели дом. Оказалось, что пожар начался с сенного сарая. Нашлось несколько человек, которые видели, как я вечером туда заходила. И это действительно было так. В тот вечер я долго искала уборную из-за того, что служанка плохо объяснила, где можно найти ее.

Я блуждала по этому сараю и находилась там достаточно времени, чтобы можно было заподозрить меня в злом умысле, в котором меня обвиняли. Итак, начинается судебная процедура. Она ведется по всем правилам: все свидетели обвинения выслушиваются, в то время как все мои попытки оправдаться не принимаются во внимание. В результате было доказано, что я являюсь поджигательницей и что я имела сообщников, которые совершили кражу, пока я занималась поджогом. И далее, без всяких разбирательств, на рассвете следующего дня меня доставляют в лионскую тюрьму и заключают под стражу как поджигательницу, убийцу ребенка и воровку.

Надо сказать, я уже давно привыкла к клевете, несправедливости и несчастьям, которые с самого детства сопровождали любое добродетельное движение моей души. И на этот раз, вновь наткнувшись на шипы, я испытывала боль скорее тупую, чем мучительную, и больше рыдала, чем сетовала на злую судьбу. Тем не менее, повинуясь закону самосохранения, я, как и всякий страждущий, готова была испробовать любые средства, чтобы выкарабкаться из западни, куда была загнана суровыми невзгодами. И тут вдруг я вспомнила об отце Антонине. Какой бы сомнительной ни казалась возможность найти в его лице поддержку, я все же не могла отказаться от этого шанса и решила к нему обратиться. Я попросила, чтобы нам устроили встречу. Антонин не знал, кто именно пожелал его видеть, и поэтому не замедлил явиться. Разобравшись, что к чему, он притворился, что не узнает меня. Тогда я сказала надзирателю, что преподобный отец может и не припомнить меня, так как был моим духовником в годы далекой юности, и настаивала на беседе с ним с глазу на глаз. Моя просьба была удовлетворена. Едва мы остались в камере одни, я бросилась к ногам монаха, умоляя вызволить меня из беды. Я обрисовала ему весь ужас моего положения, доказывала свою невиновность. Я дала ему понять, что неприличный разговор, который он вел со мной два дня назад, восстановил против меня особу, которой я была рекомендована, и она теперь выступила в качестве моей обвинительницы. Монах выслушал меня очень внимательно.