Наталья Штурм - Все оттенки боли Страница 4

Вот тут и пригодился мой облезлый пакет «Дикий пляж». Присобрала его, как для милостыни, разместила между ногой и ножкой стола и стала метко кидать туда еще горячие мучные изделия.

— Если нас сцапают, то наверняка выгонят, — строжила Светка, подкидывая тоже.

— Никто не видит, я слежу, — вращая глазами по сторонам, шептала я.

Вдруг сверху раздался раскатистый смех.

Мы подняли головы и увидели взрослых мужчин в костюмах, которые компанией обедали прямо над нами.

— Все. Влипли. Теперь на работу сообщат.

Последний пирожок задрожал в руке, и от страха я стала запихивать его себе в рот, хотя есть уже совсем не хотелось.

Те, что сидели на балконе, ржали и показывали на нас пальцами. Они говорили очень громко, и мы поняли, что это иностранцы.

— Фу, слава богу, пронесло, — обхватила голову Светка. — Эти в милицию не пойдут, им все равно. Сами вечерами в баре гостиницы проституток покупают.

Но меня еще трясло какое-то время. Так перенервничала…

С кульком теплой еды и с билетами в плацкарт мы неслись через весь Курский вокзал и готовы были уже запрыгнуть в пыхтящий Москва — Феодосия, как вдруг…

— Девочки! Подождите! — неожиданно повисла на Светкиной руке какая-то тетка. — Я очень вас прошу передать моей племяннице детский горшок! Она прямо к вагону подойдет и заберет. Пожалуйста, не откажите!

Времени на раздумье не было, проводница подгоняла нас ключом, и мы, недолго думая, взяли горшок и поднялись в тамбур. Прошлись по вагону, где справа и слева возились люди, плюхнулись на жесткие полки, выдохнули и огляделись.

Нашими попутчицами оказались две бабушки осуждающего вида. Они изначально были заточены на порицание и неодобрение. Увидев жертвы, они сокрушающе перекинулись многозначительными взглядами и поджали губы.

Светка не любила, когда ее не любили. Поэтому в знак демарша она поставила на столик желтый эмалированный горшок с нарисованным грибом и удивленно спросила, показывая на боковые полки:

— А это что?!

Демонстрация крутизны Светы, которая, по ее словам, никогда не ездила в плацкарте, тут же нашла отклик у строгих старушек.

— А вы, девушка, привыкайте, нам сутки ехать. Слава богу, что теперь поезда комфортные ходят, а то потряслись бы, как мы, в теплушках — не до комфорта было.

— Думали только об одном — живыми бы добраться, — поддержала другая. — Чума, холера, возвратный тиф, сибирская язва и скарлатина — чем только не болели в то время. То белые, то красные, то банды, то партизаны. Не успеешь к одним приспособиться, уже другие власть захватили. Придут, оберут до последнего, расстреляют для острастки с десяток невинных, и гуляй, рванина… Теперь не жизнь, а счастье! Сидите в тепле, на отдельных полках и еще носом крутите… Эх, молодежь…

Бабушки перекивнулись друг с другом и опять уставились на нас.

— А я в детстве болела скарлатиной.

Мне хотелось создать старушкам хорошее настроение. Они же были публикой.

— А я что, радоваться должна, что у меня нет рвоты и поноса?! Сейчас восьмидесятые годы, а не каменный век! Мне тут не нравится.

Светка нарывалась на скандал. У нее тоже была публика.

— Ах, какая нехорошая девочка! Ай-яй-яй, как не совестно! Совсем стыд потеряла! — бубнили наперебой старушки, пытаясь привлечь взглядами еще и боковые полки.

Ну те-то совсем несчастные были. Лежа в проходе и на всеобщем обозрении, им было наплевать на конфликт отцов-детей. Кутаясь в домашние простыни, люди пытались переодеться и не обращали на нас внимание.

В вагоне запахло яйцами и домашними котлетами. С боковой полки «пошла нога» от трудящегося пролетария с золотым зубом. Он умело переоблачился под простыней в линялые тренировочные, и его толстая жена заботливо поставила мужнины стоптанные ботинки в проходе. Вот она, настоящая любовь простой русской женщины — на ее лице не было ни капли смущения от дикого амбре вонючей обуви.

Я догадалась, что к ночи он еще и захрапит. Старушки, казалось, не имели обоняния и представлений об этических нормах. Их больше волновало наше право на существование в этом безупречном и прекрасном мире.

— А чем вы занимаетесь? Учитесь, работаете? — тоном фининспектора спросила первая бабушка.

Светка обняла горшок и ласково ответила:

— Ничем. Не работаю, не учусь. И не собираюсь.

Бабушки вскрикнули и схватились за головы.

— Да, я — особенная. Не хочу, чтобы меня водили за нос, пользовались моим трудом и затыкали рот куском. Не хочу зависеть от маразматических правителей, их прихлебателей и глупой толпы.

Мне показалось, еще секунда, и старушек хватит удар. Один на двоих.

— Что вы несете, девушка?! С такими речами вам нет места в советском обществе! — гневались старушки и качали головами, как метрономы.

— Бросьте вы! «Слуги народа» процветают, пользуясь плодами нашего труда. А вы холуйски радуетесь теплым вагонам и отсутствию тифа. Просто хитрые кукловоды «делают» нам мозги, играя на патриотических чувствах. Казнокрады и лицемеры. Но они старые, а я молодая. И докажу на собственном примере, что можно не пахать на «дядю», а работать на себя и при этом хорошо жить.

Светка говорила как на первомайской демонстрации. Только что-то не то…

— Ты откуда нахваталась? — шепнула я, пока она колупала ногтем грибок на горшке, думая, что бы еще сказануть.

— Я это от отца слышала. Концовку, правда, от себя добавила, — тихо призналась Светка.

Бабушки посовещались и вынесли вердикт:

— Вы, гражданочки, замолчите лучше. А то из-за вас нас в тюрьму посадят. Мы люди пожилые, нам бы дожить спокойно. Молодые вы еще, глупые — для вас государство старается, учит бесплатно, лечит бесплатно, путевки в пионерские лагеря выдает. Благодарными нужно быть, а не хаять своих благодетелей.

Мужик с боковой полки приподнялся на локте и густо рявкнул на Светку:

— Мотыгу ей в руки! Шелупонь подзаборная…

Жена преданно вскочила с нижней полки, подоткнула ему одеяло, напомнила, «что врач запретил нервничать», и улеглась обратно до востребования.

Светка растерялась, потому что назревала классовая борьба с перевесом стороны врага.

Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов,Кипит наш разум возмущенный иИ в светлый бой идти готов! —

громко запела я, чтобы исчерпать конфликт сторон.

— Вы певица? — легко сменила «кровавую тему» вторая бабушка.

— Нет еще. Пока решила другую профессию освоить — мама велела.

Бабушки переглянулись и полюбили меня с полпинка.

Мужик с боковой полки заказал «Песню про сисечки» на стихи Державина, и я тут же выполнила его просьбу. Песня «Пчелка златая» имела несколько редакций. Обычно в песенниках слова про сиськи убирали, цензура не пропускала. Ну, само собой — откуда у советской женщины сиськи, да еще в публичном издании? Не могут они там быть!

Мягкия, пуховия ай сисечки у ней да у ней…Жаль, жаль, жалко мне сисечки у ней… —

подпевали соседи, и на столе уже появились водка, селедка, картошка — дары поклонников со всего вагона.

— Зачем на билет тратились? — съязвила Светка, принципиально закусывая водку нашими ворованными пирожками. — Могла бы также на вокзале попеть, и собрали бы на проезд.

— Я на купе работаю. Может, переведут. Видела, как на нас проводник смотрел, когда я ему «По диким степям Забайкалья» сбацала? Видать, он из тех мест, бродяга…

— Слушай, а от тебя польза есть, — удивилась Светка, как будто познакомилась со мной только сегодня.

— Пошла в жопу. Лучше бы не на баррикады лезла, а разжалобила народ. Люди любят себе подобных. Ты что, думала, они обрадуются, что ты только в купе ездишь? Умнее надо быть. Скажи, как Воробьянинов, что ты не ела шесть дней и поизносилась в пути. Только на русском говори, а не на французском.

Светка уставилась на меня, как на малохольную. Не могла понять, шучу я или нет.

А мне и самой было не ясно, шучу я или нет. Просто в тот момент я точно осознала, что выбрала не ту профессию.

К ночи мы узнали, что купе все заняты, и Светке на нервной почве страшно захотелось курить.

Чертыхались, матерились, пока перешагивали межвагонный подвижный стык, и, давясь смехом, вошли в гремящий тамбур.

Стекла были не разбиты, но из всех щелей несло ветром, и железная клетка была пронизана холодом. Слои грязи отпугивали держаться. Мы, как двое пьяных, хватались друг за друга, чтобы потом не ходить мыть руки в еще более грязный туалет с лужами дребезжащей мочи на полу.

У двери стояла женщина и курила. Она мельком взглянула в нашу сторону и отвернулась созерцать вид за окном.

— А можно стрельнуть у вас сигаретку? — нахально спросила Светка, хотя у меня в кармане лежала ее «Стюардесса».