Стюарт Хоум - 69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой Страница 5

Брейсвелл потерпел неудачу, поставив перед собой цель преуспеть. У него была хорошая репутация, но она не сделала продаж, достаточных чтобы оправдать двадцатитысячные авансы. Именно пресса дала ему возможность поддерживать стиль жизни среднего класса. Многие писатели соблазнены деньгами, которые делаются на журналистике. Брейсвелл был умён, он не устраивал душевный стриптиз своего подсознания, вспенивая откровениями газетные и журнальные колонки. Очерки в пять тысяч слов в многотиражной прессе стали его специальностью, и его имя по-прежнему содержало в себе соозначение слова “качество”. Брейсвелла не сбивали с толку литературные фигуры, поддерживавшие его ранее, он не Колин Уилсон или Иэн М.Бэнкс. Его первые издатели до сих пор гордятся им.

Восьмидесятые канули в лету, большинство писателей той эры более или менее забыты. Если работа Брейсвелла, как писателя, сравнивается с музыкальными достижениями Duran Duran или Сulture Club, то его знакомые авторы, дрейфовавшие по десятилетию этого стиля, преданы забвению и не котируются даже рядом с такими ничтожествами, как Sigue Sigue Sputnik. В связи с этим Алан особенно выделил Джона Уайльда. Такой жалкий писака, как Уайльд, только и может быть сравнен с ансамблем, который ничего из себя не представлял и имел название, которое ничего не значило. Следуя в кильватере Брейсвелла, лучшее, на что шелкопер, типа Уайльда, мог надеяться, так это на интервьюирование увядающих знаменитостей в позднейший период их жизни, фриланс-фантазия без начала или конца. Уайльд был зомбирован колдунами вуду и обезглавлен, попав в капкан в самом отъявленном кошмаре, которого Брейсвелл удачно избежал посредством охранительных чар.

Алан захотел сыграть шутку со Сьюзи. Он позвонил ей из телефонной будки и получил приглашение зайти в ее квартиру. Мне же надо было собрать компанию знакомых ей людей. Она жила рядом с кампусом, и множество студентов проходило мимо окон ее квартиры на втором этаже, направляясь в центр города. Алан объяснил Сьюзи, что всегда хотел заняться сексом с женщиной, пока она высовывается из окна, беседуя со своими друзьями. Та повелась на это предложение. Алан целовал и прижимал ее к себе, затем снял с нее трусики и потрогал клитор. Как только выступил сок, Сьюзи высунулась посмотреть, кто был на улице. Я разговаривала с Джил под окном ее гостиной. Сьюзи поприветствовала нас и спросила, чем мы занимаемся. Я поведала ей, что мы обсуждаем романы Айена Синклера и обе думаем о тесной связи нарочитой двусмысленности его прозы с поп-артом Энди Уорхола.

Сьюзи высовывалась из окна, тюлевые занавески ниспадали на ее спину. Я не могла видеть Алана, но знала, что он задрал на талию ее юбку, пристроился за ней и шпарит вовсю. Я устроила так, что по улице шаталось великое множество знакомых Сьюзи и вскоре там уже собралась толпа человек в двадцать, желающих с ней побеседовать. Ее лицо покраснело и речь была бессвязной. Сьюзи не нравился Майкл, парень, живший над ней, потому что он по ночам ставил альбомы Боба Дилана. Майкл учился со мной на одном курсе в университете и я позвонила ему, прежде чем мы с Аланом занялись каждый своим делом. Он согласился пойти и постучать в дверь Сьюзи, как только наша орава соберется на улице. Алан прошептал ей, что разберется с тем, кто постучал. Он вышел из гостиной, прошел в коридор, привел в порядок свою одежду и пустил Майкла в квартиру.

Сьюзи не знала, что тот занял место Алана сзади нее. Майклу она всегда нравилась и он был рад представившемуся шансу выебать ее. Сьюзи пыталась поддерживать беседу, так что не могла заметить изменение ритма, когда двое мужчин поменялись местами. Алан же отправился на улицу и присоединился к нашей компании. Он посмотрел вверх на Сьюзи, окликнул ее и спросил, помнит ли она его по прошлому вечеру. Она стала мучительно припоминать, на её лице отразилось смущение. Потом она вскрикнула. После того, как Сьюзи кончила, Алан объяснил шутку, которую он сыграл с ней и с Майклом, все еще наяривающим сзади. Это обеспечило достаточную стимуляцию, чтобы доставить моей подруге второй оргазм.

Сьюзи пригласила всех в ее квартиру и предложила парням вставить ей хоровой пистон. Я стояла за то, чтобы устроить оргию, но Алан удержал меня. Он заметил, что теперь очередь Сьюзи быть в центре внимания, и я не должна лишать ее этого мгновения славы. Алан просмотрел книги Сьюзи. У нее их было не так много, но он был впечатлен, когда наткнулся на “Избранные политические труды Розы Люксембург”, под редакцией Дика Хаурда, опубликованные Monthly Review Press. На время своей публикации, 1971-й, это была “радикальная американская книжка”. Вместе с тем Алан был озадачен, когда обнаружил, что у Сьюзи есть “Я люблю Дика” Крис Краус. Эта книга бессвязно излагала сексуальную одержимость автора Диком Хебдиджем, английским профессором, бывшим интеллектуальной знаменитостью в восьмидесятые на волне успеха “Субкультуры: Значение стиля”.

“Субкультура” — первая книга Хебдиджа — была опубликована в 1979 году, в то время, когда студенты все еще наивно полагали, что политехнический лектор невероятно хипповый, раз может говорить о молодежной культуре. Алан пришлось объяснить мне это, потому что к тому времени, как я поступила в университет, уже каждый кампус кичился своими местными знатоками этого вопроса. Алан был озадачен, что 20 лет назад Хебдидж воспринимался скорее как объект желания, нежели эксперт по потребительскому фетишизму. Он находил тенденции развития академических издательств невероятно увлекательной темой, и раз уж ему пришлось сказать свое слово о Хебдидже, то нельзя было пройти мимо Джудит Уильямсон. Либо тогда, либо немного позже я поспорила с Аланом, настаивавшим, что истинная ценность “Я люблю Дика” состоит в том, как она обнажает бедность академической жизни и поливает грязью не только Дика Хебдиджа, но даже Феликса Гваттари и Тони Негри. Я же утверждала, что наиболее ценной в “Я люблю Дика” была глава о Ханне Уилк, хотя также высоко ставила ее как пародию на пост-модернистское теоретизирование. Как только все присутствующие парни отымели Сьюзи, кто-то предложил нам пойти в паб. Люди начали уходить, разбредаясь в разных направлениях.

Алан хотел продать некоторые из его книг, так что мы отправились за ними в его квартиру на Юнион Грув. Она выглядела в значительной степени такой же, как мы ее оставили — то есть помойкой. Он начал разбирать книги. Составлять пачки из первых изданий. Перекладывать экземпляры в мягких обложках. Он продолжал тасовать работы Жана Бодрийяра, как будто они были козырными картами. Рассказал мне, что перечитывал Брейсвелла, потому что ему был интересен путь трансформации психоанализа, сокративший представления 19 века об описании характера и литературной глубине. Потом перешел на моду восьмидесятых. Перелистывание страниц “Я люблю Дика” Крис Краус в квартире Сьюзи не помогло. Краус была замужем за Сильвером Лотрингером, сыгравшим огромную роль в переводе, публикации и общем навязывании Бодрийяра англоязычным читателям в восьмидесятые. “Я люблю Дика” была дешевым рыночным американским эквивалентом Бодрийяровских “Бесстрастных воспоминаний”, где было дозволено свалить все в одну кучу. К тому же афористичность писателя просто не выдерживала никакой критики.

Согласно Бодрийяру все стало очевидным, непристойным, и не было больше никаких секретов. Алана не убедили эти заявления, хотя Бодрийяр вне всякого сомнения обеспечил Краус и ее муженька, хипстера Лотрингера, теоретическим оправданием публикации их литературного хорового пистона. Алан не хотел жить после оргии, он даже не хотел пережить смерть оргии, для него оргия истории не имела ни начала, ни конца. Он хотел деконструктивировать деконструкцию, принести в жертву жертвоприношение, совратить совращение и симулировать симуляцию. Он читал Жирара, Батайя, Маркса, Гегеля, Делеза, Лукача, Хоббса, Вирильо, Жижека и Иригарари. Алан хотел быть непоследовательным в своей непоследовательности. Чем больше он читал, тем меньше ему нравилось чтение. Деррида стал огромным разочарованием. Изучив последователей Дерриды, ему не было нужды доставлять себе раздражение чтением “О грамматологии”. Он усвоил содержание раньше, чем потребил его, и после Дерриды казалось бессмысленным перечитывать Руссо или Леви-Стросса. Чем больше Алан читал, тем меньше ему нужно было читать. Это была наркомания.

Я бросила взгляд на чревовещательскую куклу, сидевшую развалясь в кресле, и прошептала ее имя. Алан взял “Представления о приматах: виды, раса и природа в мире современной науки” Донны Харауэй и завопил, швырнув ее через комнату. Это был большой том, почти 400 страниц, и прежде чем грохнуться на пол, он опрокинул с полки несколько книг в мягкой обложке. Алан жаловался, что даже не начинал читать Джудит Батлер, не говоря уже о Донне Харауэй. Ему, наверное, вообще не надо было читать, раз уж он проглотил Сади Плант “Нули и единицы” за один заход, а затем начал поносить её. Где он мог найти время для всего этого чтения? Казалось, будто он никогда не закончит жить (третий раздел в “Бодрийяр вживую: Избранные интервью”, под редакцией Майка Гейна, был озаглавлен “Я перестал жить”; в “Я люблю Дика” Крис Краус утверждала, дескать, в то время, когда она преследовала Хебдиджа, он заявил ей, что не читал ничего в течение двух лет). Была ли это месть магического кристалла? Алан не знал, все это становилось перебором. Такой французский теоретик, как Бодрийяр, мог быть переведен на английский каким-то незначительным издательством, типа Semiotext(e), с минимальной корректурой и распространением, и ты даже не успевал узнать об этом, как тут же переводы изблевывались издательствами Verso, Polity, Pluto, Stanford и Routledge. Сходные вещи случались с Делезом и Дерридой, тогда как Барт и Фуко становились классикой “Пингвина”. Тебе не надо было следить за этим. Если бы ты даже захотел это отслеживать, то все равно бы не смог.