Константин Ваншенкин - Воспоминание о спорте Страница 10

Я глубоко убежден, что такие вот наезды, пусть даже слегка гастрольные, пусть даже только бывших «звезд», приносят несомненную пользу, если они серьезны и уважительны.

Летом 1952 года я был по делам во Владимире и обедал как-то с друзьями в ресторане «Клязьма». И вдруг за соседними сдвинутыми столами появились подтянутые, уверенные в себе люди, смутно напоминавшие кого-то. Я не сразу догадался, что это московские динамовцы. Дело в том, что во Владимире вступал в строй новый большой стадион «Торпедо» – в честь этого события и прибыли на товарищескую встречу именитые гости. Это было перед началом Олимпийских игр в Финляндии. Внутренний чемпионат был прерван, Бесков и Трофимов – в сборной, а стареющие динамовские мастера – Леонид и Сергей Соловьевы, Блинков, Савдунин – оказались свободными. Вместе с ними приехали и игроки помоложе – Саная и совсем молодые – Рыжкин. До начала игры оставалось еще часа четыре, футболисты неторопливо обедали – некоторые, как мне показалось, с пивом.

Мы поехали на матч.

Было торжественное открытие, физкультурный парад, массовые гимнастические упражнения на поле, после которых участники, приседая на корточки, выдергивали из грунта невидимые публике колышки разметки. Наконец началась игра. Местные торпедовцы – команда неплохая – слишком робели. Москвичи играли с ощущением заранее данного им преимущества. Они победили 6:2. Лучшим на поле был Блинков. Отлично стоял в воротах Саная. А вот Савдунин, не успевая за напористым владимирским инсайдом, временами толкал его руками, хватал за майку. Местный судья, подавленный авторитетом гостей, старался не замечать этого. Уже тогда начала входить в моду смена мест нападающими по ходу игры. Сейчас это происходит непринужденно и естественно: только что Блохин был у левого углового флага, и тут же вы его замечаете на месте оттянутого правого полузащитника. А в ту пору это проводилось гораздо бесхитростней. С. Соловьев играл левого крайнего, Рыжкин – правого Соловьев махал ему рукой, звал – мол, иди сюда, и сам бежал ему навстречу. Таким образом они пересекали поле поперек и менялись местами. Как правило, за каждым следовал прикрепленный к нему защитник. Персональная опека, «персоналка» – это было в ходу.

И все-таки такой приезд бывал полезен для местной публики и футбола и, видите, оставлял след в памяти.

И потом это было прощание со многими, как принято говорить сейчас, ветеранами, блиставшими и гремевшими на футбольных полях.

С годами, с возрастом начинаешь особенно ценить «старичков» в спорте и сожалеть о тех, кто сошел слишком рано. Как могло получиться, что в двадцать семь лет покинул хоккей такой выдающийся спортсмен, как Альметов? Ведь канадцы играют до сорока и более. Уже за одно это нужно быть благодарными их опыту: Михайлов и Викулов перешагнули роковую черту тридцатилетия, а никто и не думает их отчислять. Они ведь играют лучше, чем прежде. Есть писатели, которые, старея, начинают повторяться, тускнеть – исписываются. Особенно поэты. Но ведь имеются и обратные примеры, когда поэт, увенчанный сединами, не утрачивает прекрасного накала молодости и одновременно приобретает опыт, мудрость, зрелость. Здесь не может быть единого закона, свода правил. Важен результат. Мы восхищаемся многократными чемпионами Санеевым, Лагутиным, Голубничим, их умением отдать всего себя до конца в самый необходимый миг.

И в искусстве то же. Не экономить себя, свои силы и впечатления – выложить все, что имеешь, даже больше того, ибо в таких случаях открывается и новое. И лишь потом, если удастся, «восстановиться» – есть такое спортивное выражение.

Еще более восхищают меня спортсменки-женщины, после громких побед сошедшие с высокого небосклона, незаметно исчезнувшие, забытые и вдруг появляющиеся вновь под двойной или совсем другой фамилией – матерью ребенка, а то и двоих, и даже троих! – и вновь достигающие самых больших вершин. Сколько в этом женственности, жизненной естественности, истинного спортивного упорства, трогательной помощи семьи!

Особая прелесть районного, заводского футбола. Его наивность, неиспорченность. Мы открываем его для себя, для души. В довоенные и первые послевоенные годы эта его привлекательность заключалась и в том, что турниры, чемпионаты на таком уровне зачастую не устраивались, – просто по организационным причинам. Никто не гнался за очками, местом в таблице. Это был спорт или физкультурное движение в чистом виде. Но дух соревнования присутствовал, да еще какой! Чаще всего велось постоянное соперничество с достойными по силам командами соседних предприятий или районов. И оттого, что противник порой бывал один и тот же, острота не пропадала, наоборот, усиливалась: прежние встречи помнились во всех подробностях.

Летом 1949 года я гостил в зеленом городке Прилуки, на Черниговщине, у своего однокашника и друга Ивана Завалия. Теперь Ивана давно уже нет. А в то волшебное лето мы много ездили по району, по колхозам, бродили, разговаривали. Посещали мы и местный стадион. Приятель Завалия, центр защиты прилукской городской команды, все допытывался у меня, в чем сила игры Ивана Кочеткова. Он его никогда не видел.

Я сказал: «В выборе позиции…»

А играл парень хорошо, грамотно, сильно. Встречались они главным образом с одной из местных команд. И вот тут я без преувеличения был поражен. Там играл врач, лет тридцати пяти. Он ничего не понимал в футболе: ни с того ни с сего пускал «свечи» в высоту; когда нужно было отдать пас, бил вперед, где никого из своих не было. Он ничего не хотел и не умел, кроме одного – бить по воротам. Но зато в этом ему не было равных. При каждом удобном и неудобном случае – с ходу, с разворота, с лета, с полулета – он лепил с обеих ног, да главное – точнейшим образом, все по углам. Я не верил своим глазам. Это был, конечно, не гений, не гигант футбола, но это был редчайший талант – забойщик, забивала. Попади он в свое время к настоящему тренеру, его натаскали бы в коллективной игре – он бы блистал. А может быть, он и не захотел бы. Сейчас он играл только для себя, в свое удовольствие. И тут можно признаться, что мы – а ведь мы считаем себя знатоками – ценим не только уровень. Увлеченность, самозабвение, бескорыстие – вот что прекрасно. Мы можем остановиться и, не отрываясь, смотреть, как играют мальчишки на пустыре, – и тоже восторгаться.

А летом 1951 года мы ездили с Евгением Винокуровым на строительство Каховской ГЭС по командировке одного из солидных наших журналов. Забегая вперед, скажу, что ни он, ни я не написали тогда стихов об этой грандиозной стройке. Почему? Трудно объяснить. Не написалось. Но свою роль эта поездка сыграла в нашей дальнейшей работе, дала определенный толчок, помогла разглядеть что-то новое и в нас самих.

Стройка эта была столь популярна, что кассирша на вокзале без тени сомнения выдала нам билеты до Каховки. В дальнейшем оказалось, что железной дороги там нет. Мы сошли в Днепропетровске, выяснили, что зря, поехали в Запорожье, там ночью добрались пешком через весь город до пристани. Парохода нужно было ждать сутки, мы легли на скамью над самой водой и немного поспали.

Через четырнадцать лет я написал об этом стихи. Привожу их не полностью:

Скопилась дневная жараВ нагретом вокзале,И люди теперь до утраНа пристани спали.Лежал от дверей в двух шагах,Как возле духовки,Солдат. На его сапогахСветились подковки.Лелея усталость свою,Порою ночноюМы тоже легли на скамьюДруг к другу спиною.Плыла и качалась скамья,Как лодочка в море.Ты спал безмятежно.А я Курил уже вскоре.Средь грузных корзин и узловМне чудился шорохИ шелест волнующих слов,Опасных, как порох.Над лицами спящих детейИ спящих их куколСтоял в неоглядности всейСияющий купол.Светился спасательный кругНад лепкой вокзала.И смутною радостью вдругМеня пронизало.Сквозь звездный пылающий дым,Сквозь эту безбрежностьК тебе и ко всем остальнымЯ чувствовал нежность.…Так явственно вижу я туНочь, звездные блестки,Что вновь ощущаю во ртуВкус той папироски.И, радость скрываю свою,Средь ночи июля,Над спящими тихо стою,Их сон карауля…

Наутро мы отправились маленьким автобусом в аэропорт и после долгого ожидания вылетели наконец на двухместном открытом ПО-2 в Каховку. Парило, над яркими квадратами полей стояла серебряная дымка, довольно сильно болтало, что мешало Винокурову, для которого такой полет был в новинку. Приземлились на травяном, вполне полевом аэродромчике.

Через несколько дней в грохоте и пылище стройки нам встретились наш литинститутовец Юзеф Островский и студент Института кинематографии, ныне автор многих сценариев Игорь Болгарин. Они пригласили нас посетить пристань Большая Лепетиха, где постоянно проживали родители Игоря. В результате мы оказались там и обосновались в доме приезжих, в комнате на восемь коек. Действительно, большое село над рекой утопало в садах. Мы переплывали на лодке через широченный в этом месте Днепр на ту сторону, купались, валялись на мелкомолотом горячем песке.