Паоло Ди Канио - Ди Канио Паоло. Автобиография Страница 10

Я пребывал в счастливом неведении относительно этого, когда однажды вечером около восьми пришел домой с тренировки. Я ввалился в квартиру, довольный как слон, улыбнулся во весь рот и поздоровался с отцом: «Привет, папа, как прошел день?»

Его ответом стал удар рукой по моим губам. Я сразу понял, что всплыла вся правда. Меня полностью разоблачили, выхода не было. Или был? Я сделал то, что часто делал ребенком. Я разрыдался и стал выдумывать оправдания. Помните, как кто–то сказал: «Чем наглее ложь, тем больше шансов, что ей кто–нибудь поверит»? Такой была моя стратегия.

«Папа, извини! — рыдая, начал оправдываться я. — Но ты должен понять. Я могу все объяснить. В школе неспокойно. Подрались ученики–коммунисты с учениками–правыми. Некоторые принесли пистолеты, началась перестрелка… Я, я испугался, папа… Мне пришлось спасаться, пистолеты, пули и…»

Большая ошибка.

«Довольно этой чепухи! — взревел отец. — Довольно этой глупой, глупой лжи! Ты обязан посещать школу!»

У меня душа ушла в пятки.

«Я потратил 150 000 лир на твои книги, 150 000 лир на твои глупые учебники по электромеханике! Ты понимаешь, сколько это денег?»

Вот что по–настоящему дошло до моего сознания. Деньги. Думаю, многие, услышав это слово, скривятся и скажут, что «Образование ценно само по себе, и неправильно, что Паоло должен был посещать школу, только потому, что его отец купил ему учебники».

Ну что же, каждый имеет право на собственное мнение. Но чего эти люди не понимают — это насколько важны для нас были деньги. Когда растешь в такой среде, в которой вырос я, не вспоминаешь о высоких идеалах и моральных ценностях. Для тебя главное — добыть хлеб насущный, а для этого нужны деньги. Я знал, что для нас значила сумма в 150 000 лир (80 фунтов в то время), и чувствовал себя отвратительно.

«Но знаешь что: если не хочешь ходить в школу — не ходи, — сказал он, немного смягчив тон. — Не надо».

Я посмотрел на него с удивлением.

«Не надо?»

В тот момент я подумал, что школу и правда лучше бросить. Что угодно, кроме школы, особенно если это избавляло меня от наказания. Я сказал отцу, что сделаю все, что нужно. Я был готов работать.

На следующее утро отец поднял меня в 5 часов.

«Паоло, вставай! — сказал он бодро. — Время идти на работу».

Я еще до конца не проснулся, и моя кровать казалась мне самым теплым и уютным местом на свете. Мне ужасно не хотелось вставать.

«Нет, пожалуйста, — простонал я умоляющим тоном. — Нет…»

После произошедшего накануне он не мог позволить мне остаться в постели. Я сполз с кровати и оделся. Шел дождь. Было холодно. В то утро Рим, самый красивый город в мире, казался последним местом на Земле, где бы мне хотелось находиться. Мне было так холодно, я чувствовал себя таким несчастным, что надел джинсы и свитер прямо на пижаму. По крайней мере, так сохранялась иллюзия, что я по–прежнему в постели.

Еще не рассвело, когда мы вышли из дома. Сначала мы сели в трамвай, затем пересели в автобус, потом — еще в один автобус. Дорога до стройки заняла больше часа. Мой отец все время молчал. Приехав на стройку, мы поздоровались с остальными рабочими. Они тоже почти ничего не говорили. Они просто сказали мне относить мешки с цементом с одного конца стройки на другой. Мне было тяжело даже поднимать те мешки, не то что нести. К середине утра у меня просто отваливались руки. Вместо спины я чувствовал пульсирующий кусок мяса, а мои ноги казались тяжелее, чем цемент, который я носил, и, наверное, настолько же мягкими. В голове засела одна мысль: «Мне пятнадцать лет. Я просто хочу играть в футбол, а вместо этого мне приходится таскать мешки с цементом».

Две недели работы с отцом открыли для меня совершенно иную реальность. Шататься по улицам Квартиччьоло было одно. До того времени это была моя реальность, и, возможно, могла бы таковой оставаться еще пять, десять лет. Рано или поздно, однако, если я хотел нормальную жизнь с семьей и детьми, мне пришлось бы искать работу. И если бы я не стал профессиональным футболистом, моя жизнь мало бы отличалась от жизни моего отца. Подъем на рассвете, тяжелая работа в течение следующих пятидесяти лет, а потом десять лет пенсии, прожитых в мучениях от артрита и болей в спине. И, наконец, смерть. Я мог не идти таким путем. У меня был дар. Я мог стать профессиональным футболистом и посвятить себя игре, которую любил.

Понять это помог мой отец. Когда я думаю о том, что он для меня сделал, на какие жертвы пошел ради меня, я вздрагиваю и на глаза наворачиваются слезы. В моей памяти всплывают воспоминания — фотоснимки прошлых событий. И я плачу, потому что часто не понимал, что делал отец, и показывал свой норов.

Когда меня отдали в аренду в «Тернану», я зарабатывал очень мало. Каждые две недели отец полтора часа ехал ко мне поездом из Рима. Я встречал его на перроне. Он выходил из поезда, мы немного стояли обнявшись, а затем он давал мне конверт со 100 000 лир (около 45 евро). И все это в полной тишине. Потом он бежал на другой перрон, чтобы успеть на поезд в обратном направлении. И снова у меня мурашки по телу, когда думаю о том, что он делал. Он тратил три часа своего единственного выходного дня на то, чтобы привезти мне немного денег, которые он зарабатывал, вставая в пять часов утра и идя на работу. У него было о чем беспокоиться: чтобы прокормить четверо детей, он работал шесть дней в неделю. И, тем не менее, он делал это для меня. Диву даешься, что родитель может сделать для ребенка. Своим успехом я обязан отцу, который научил меня всему. Но он учил не словами, а примерами. И именно такие уроки откладывались в моем сознании лучше всего. Он никогда не рассказывал, как надо делать, он просто показывал.

Для меня это высшее искусство, которым должен владеть отец. В этом вся суть: уметь передать семейные ценности своему ребенку, готовя его или ее к реальной жизни. Кто–то, посмотрев на мою жизнь со стороны, скажет, что мы с отцом не были близки, поскольку не проводили вместе часы, занимаясь тем, чем обычно занимаются нормальные отцы со своими сыновьями.

Он тоже болел за «Лацио», но мы с ним никогда не говорили о футболе и не ходили вместе на стадион. Он никогда не приходил посмотреть, как я играю, он никогда не стоял возле поля, подбадривая меня, как делали многие отцы моих партнеров по команде в юношеской академии.

Он никогда не спрашивал меня «Ну что, сын, как прошел день? Что вы сегодня учили в школе?» Он никогда не запрещал мне есть конфеты и не заставлял делать уроки, и еще многое из того, что делают родители в фильмах. Он просто показывал нам, как нужно поступать. Нам не требовалось, чтобы он всегда был рядом. Нам не нужно было, чтобы он нас обнимал. Мы знали: его нет рядом, потому что он работает. Мы знали, что если он не хочет с нами разговаривать или делать что–то для нас, это потому что он устал или нервничает, или то и другое.

Я стараюсь делать для своих дочерей Людовики и Лукреции то же, что мой отец делал для меня. Конечно, я не могу повторить абсолютно все. Наши жизненные пути кардинально отличаются друг от друга. В сравнении с моим отцом у меня, как и у моей семьи, легкая жизнь.

Научить детей ценить тяжелый труд становится все сложней. Я тружусь не покладая рук, чтобы заработать деньги, и получаю достойное вознаграждение за свои старания. Но не стоит забывать, что мне, все–таки, повезло: Бог наградил меня талантом. Без труда и жертв я бы, конечно, не добился того, что имею, но это не так очевидно.

Как ни странно, когда у тебя есть деньги, приходится прилагать еще больше усилий, чтобы передать определенные моральные ценности своим детям. Нельзя просто показать пример и все, потому что, скорее всего, их судьбы будут отличаться от твоей. Возьмем, например, Людовику. Уже сейчас, в восемь, она понимает, что не такая, как другие девочки. Она знает, что не у всех есть столько игрушек, как у нее, и что не каждая может похвастаться бассейном в доме. Но я не думаю, что она ощущает себя другой, нежели ее сверстницы. Она знает, что вещи не даются от рождения и не падают с неба. Такое понимание — результат упорного труда, моего и Беллы, потому что без моей жены мы бы мало чего добились.

Я стараюсь привить своей дочери ценность и важность тех возможностей, которыми она располагает. Она поездила по миру, выучила иностранный язык, у нее есть родители, готовые для нее на все.

Помню, когда она была совсем маленькой, она хватала игрушку и кричала: «Моя!»

Я сразу же забирал у нее эту игрушку и наставлял: «Нет, эта игрушка общая. Когда ты играешь, ты должна делиться с другими детьми. Эта игрушка принадлежит всем».

Я пожинаю плоды такого воспитания каждый день. Людовика — одна из самых щедрых людей, которых я знаю. Порой она даже слишком щедра. Она постоянно отдает свои игрушки друзьям. Например, она может пригласить их к себе и сказать: «Мама, Келли очень нравится эта кукла. Можно она возьмет ее поиграть?»