Федор Раззаков - Кумиры. Тайны гибели Страница 10

Постепенно в ходе собрания стала догадываться об истинном его значении. Только один или два человека — члены президиума из национальных республик (фамилий не помню) — страстно, но беспомощно выступили в защиту Фадеева… Но их выступления, конечно, не перевесили приговора спевшейся группы. Приговор «порочному» Фадееву был общий. И пошел в высшие инстанции. Вскоре Фадеев уже был отставлен от должности генсека, а также переведен из членов ЦК партии в кандидаты ЦК…»

Как ни странно, но свою отставку с поста руководителя Союза писателей Фадеев воспринял спокойно. Видимо, с какого-то времени он стал понимать, что она неизбежна, и успел к этому подготовиться. К тому же польза от этого тоже была — времени для творчества у Фадеева появилось достаточно. К тому моменту идея романа «Черная металлургия» благополучно была похерена (по задумке автора, в книге молодое поколение разоблачает вредителей, а оказалось, что «вредители» были правы). Написав лишь восемь глав, Фадеев роман забросил и стал вынашивать планы новой книги. Весной 1954 года несколько десятков страниц появилось из-под пера писателя (первыми слушателями нового произведения были Е. Ф. Книпович и И. Л. Андроников). Однако на этом дело и застопорилось. Больше к этой книге Фадеев не возвращался. Почему? Может быть, из-за проблем со здоровьем, но скорее всего Фадеева затянули в свой водоворот новые события. В 1955 году приоткрылись ворота лагерей ГУЛАГа, и на свободу потихоньку стали возвращаться те, кого Фадеев прекрасно знал, — его коллеги-писатели, друзья еще по Гражданской войне. Некоторые из них не могли простить Фадееву своего ареста и заточения и спрашивали с него по большому счету. Известны несколько случаев, когда Фадееву публично бросали такие обвинения в лицо. К примеру, так поступила Анна Берзинь, которая демонстративно не подала Фадееву руки в клубе Союза писателей. И на всех творческих встречах она потом не переставала повторять: «Нас всех посадил Сашка!»

А вот другой бывший зэк — Иван Макарьев, с которым Фадеев был знаком с юности (Ванятка — так называл его писатель), вернувшись из лагеря, даже не захотел встретиться с бывшим другом. От подобных ударов психика Фадеева страдала больше всего. А в феврале 1956 года грянул XX съезд партии, с которого началось разоблачение сталинских преступлений. На этом съезде «ударили» и по Фадееву. Приведу отрывок из выступления М. Шолохова: «На что мы пошли после смерти Горького? Мы пошли на создание коллективного руководства в Союзе писателей во главе с тов. Фадеевым, но ничего путевого из этого не вышло. А тем временем постепенно Союз писателей из творческой организации, каким он должен был быть, превращался в организацию административную, и, хотя исправно заседали секретариат, секции прозы, поэзии, драматургии и критики, писались протоколы, с полной нагрузкой работал технический аппарат и разъезжали курьеры, книг все не было. Несколько хороших книг в год для такой страны, как наша, это предельно мало… (Здесь так и просится реплика типа: «Чья бы корова мычала…» Сам докладчик в указанный период — с 1938 по 1956 год — особенной плодовитостью как писатель не отличался. — Ф. Р.)

Фадеев оказался достаточно властолюбивым генсеком и не захотел считаться в работе с принципом коллегиальности. Остальным секретарям работать с ним стало невозможно. 15 лет тянулась эта волынка. Общими и дружными усилиями мы похитили у Фадеева 15 лучших творческих лет его жизни, а в результате не имеем ни генсека, ни писателя…»

Любопытен такой факт. В 1944 году, когда Фадеев работал над «Молодой гвардией», секретарь ЦК ВКП(б) Жданов попросил Шолохова временно заменить коллегу на посту генерального секретаря СП. Однако Шолохов отказался. То ли плохо себя представлял в роли чиновника, то ли просто испугался ответственности.

Критика культа личности произвела на всех без исключения граждан страны шоковое впечатление. С пьедестала было низвергнуто божество, которому люди слепо поклонялись без малого тридцать лет. Не стал исключением и Фадеев. Как рассказывал бывший комбриг партизанского отряда Н. Ильюхов, под началом которого Фадеев служил в юности, во время их встречи в 1956 году, когда разговор зашел о Сталине — мол, кому мы верили? — Фадеев заявил: «У меня такое чувство, что ты благоговел перед прекрасной девушкой, а в руках у тебя оказалась старая блядь!»

Те несколько месяцев после съезда, что отпустила Фадееву судьба перед его трагическим уходом, он ведет уединенную жизнь. Писатель вновь занят работой — составляет сборник своих литературно-критических статей «За тридцать лет». Он торопится завершить работу как можно быстрее, потому что врачи неустанно твердят — цирроз печени усиливается, необходима госпитализация. К этой неприятной новости присоединяются и другие. В Краснодоне нарастает борьба за честь Виктора Третьякевича, которого Фадеев в своем романе, как мы помним, вывел предателем под фамилией Стахович. И еще — ему перестали присылать из Союза писателей толстые журналы для рецензий. Мелочь, но и она больно уколола Фадеева. До рокового шага остаются считаные дни.

Тот день — 13 мая 1956 года — был вполне обычным воскресным днем, и, кажется, ничто не предвещало беды. Фадеев проснулся часов в десять утра и спустился вниз, на кухню (кабинет Фадеева находился на втором этаже). Бывшая там домработница Ландышева пригласила его к завтраку, однако Фадеев отказался. По ее словам, в то утро он выглядел несколько взволнованным. Это же заметила и одна из его секретарш — Е. Книпович. Позднее она объяснит это событиями, произошедшими накануне. 12 мая Фадеев был на своей московской квартире и встречался там с писателями Самуилом Маршаком и Николаем Погодиным. Этот разговор произвел на Фадеева тягостное впечатление, и вечером, приехав с одиннадцатилетним сыном на дачу, он принялся глотать снотворное, но ему ничто не помогало. В таком возбужденном состоянии Фадеев лег спать.

Перед обедом (около часа дня) Фадеев вновь спустился вниз — на этот раз к рабочим, которые готовили землю под клубнику, поговорил с ними. Затем вновь ушел к себе. Примерно через полчаса рабочие услышали сильный удар, как будто упал стул или кресло, однако не придали этому значения. В два часа дня, когда стол был уже накрыт к обеду, вспомнили о Фадееве и послали к нему младшего сына — Мишу. Тот поднялся наверх, вошел в кабинет отца, но уже через секунду скатился вниз со страшным криком. Испуганные его воплями, наверх бросились женщины, бывшие в тот момент на даче: секретарша Фадеева и его свояченица Валерия Осиповна Зарахани, литераторша Е. Книпович. Когда они вбежали в кабинет, перед ними предстала ужасная картина — раздетый до трусов Фадеев находился на кровати в полусидячем положении. Лицо его было искажено невыразимой мукой. Правая рука, в которой он держал револьвер, была откинута на постель. Пуля была пущена в верхнюю аорту сердца с анатомической точностью. Она прошла навылет, и вся кровь теперь стекала по его спине на кровать, смочив весь матрац. Со столика, стоявшего рядом с кроватью, на вошедших сурово взирал портрет Сталина. Раньше этот портрет лежал у Фадеева в столе, теперь же он поставил его на видное место — видимо, специально. Что он хотел этим сказать, так и осталось тайной, которую он унес вместе с собой в могилу. Рядом с портретом на столе лежало запечатанное письмо, адресованное ЦК КПСС. Открыть его женщины побоялись и тут же бросились звонить по телефону в милицию и в Союз писателей.

Первыми к месту трагедии прибежали проживавшие неподалеку писатели Константин Федин и Всеволод Иванов. Они поднялись в кабинет Фадеева, но пробыли там недолго. Вскоре на дачу заявились начальник одинцовской милиции с подчиненными и сотрудник КГБ. Когда начальник милиции, осматривая место происшествия, увидел письмо и хотел его вскрыть, чекист резким жестом выхватил конверт из его рук и произнес: «Это не для нас».

Вспоминает А. Гидаш: «Я сел за стол, чтобы ответить на письма, полученные во время болезни. Первым положил перед собой письмо из Будапешта от одного венгерского поэта. Он писал о том, что каждое утро, когда встает, часами размышляет о том, стоит ли ему жить или нет? Этому хорошему поэту, а стало быть и умному человеку, мне хотелось написать что-то очень убедительное.

Я выглянул в окно, уставился на синие московские небеса. И мысли, образы зашевелились в голове. Медленно, каллиграфическими буквами — чтоб было время еще подумать — написал я обращение. Потом после нескольких вступительных слов перешел к сути дела: «Что же касается самоубийства…»

И в тот же миг гаркнул на меня телефон, до этого тихонько стоявший на столе. Дребезжащий звон напугал меня, прошел от головы до пят.

— Я слушаю!

— Анатолий? — забился в трубке голос Валерии Осиповны Зарахани. — Немедленно приезжай за мной… Саша застрелился… На даче… Достань хирурга…