Брайан Глэнвилл - Олимпиец Страница 11

Мы стояли близко друг к другу, она мне улыбнулась, приблизилась на шаг… И вот мы уже целуемся, а она говорит: «А ты ничего, симпатичный»… Помню, в памяти всплыло имя «Сэм», но только на секунду. Потом она потянула меня к постели — очень сильная девушка, — выключила воду, заперла дверь на ключ и быстро разделась…

Забеспокоился я потом, когда вернулся к себе в комнату и лёг, — что же я наделал?! Вдруг это скажется на беге и как рассердится Сэм, если Том узнает и расскажет ему…

Том, конечно узнал: кто–то видел, как мы вдвоём зашли в её комнату и долго не выходили. Наутро, после завтрака, он спросил: «Ты спал с Джейн Кобэм?» Я ответил: «Да что ты! Кто тебе сказал?» Он заметил: «Я знаю. Надо было тебя предупредить. Она всегда гоняется за новенькими». «Но Сэму ты не скажешь?» — спросил я. «Нет, но ты просто дурак. Если не можешь без этого, так подожди, пока пройдут соревнования. Тогда хоть поможет расслабиться. До забега тебе нужно напряжение, чтобы выложиться на дистанции».

С утра я поехал на стадион — сделать лёгкую разминку, акклиматизироваться. Большущий стадион с деревянными сиденьями находился на окраине. Он вмещал девяносто тысяч зрителей, говорили, что смотреть на нас придёт тысяч шестьдесят.

Мы прикинули с Питером Макалистером, как будем бежать; мне это было в новинку, раньше я думал только о том, как пробегу лично я, даже в клубной команде бежал только на победу. Но сейчас всё было иначе, мы представляли страну и бежали ради очков; я ничего не имел против Питера, но меня раздражала мысль, что первую скрипку играет он. У меня даже появился дополнительный стимул: если выиграю, первой скрипкой могу стать я, тогда в следующий раз буду бежать не для кого–то, а для себя.

План Сэма был примерно таким же, как в Уайт — Сити, — держаться с группой, а потом рвануть на последнем круге; но это не так просто, сказал он, когда на дорожке всего четыре бегуна — не за кем спрятаться. Брейди же хотел, чтобы я обогнал двух немцев сразу, быстро прошёл первый круг, — это, по его замыслу, выведет из равновесия, потому что они меня не знают; я остаюсь впереди и на втором круге, а к концу третьего ко мне подбирается Питер и с колоколом делает мощный рывок. Мне это казалось нелепым, ведь в Уайт — Сити я доказал, что у меня финиш сильнее, и вообще, мне–то как себя вести после третьего круга? Брейди ответил так: «На третьем круге, когда вырвется Питер, можешь чуть сбавить, а на четвёртом ты обязан ему помочь». Выходит лично до меня ему нет никакого дела.

Потом появилась Джейн; я увидел её в центре поля — она мне улыбнулась, и я в ответ. Бегая по кругу, я заметил — она подбрасывала диск в воздух, ловила его, делая небольшие пробежки, в общем, работала не публику, вернее сказать, на меня. Я был смущён — сам не знал, хочу я её или нет, подойти к ней или нет. С одной стороны, вчера было совсем неплохо, но глядя, как она пританцовывает, вихляет своими большими белыми бёдрами, я стал терзаться — вдруг это скажется на беге? И зачем она попалась мне на глаза?

Джек Брейди остановил нас с Питером и повторил, чего он от нас ждёт, всё ту же чепуху; потом подошёл спринтер Алан Белл и присел рядом с нами. Питер нас познакомил. Я, конечно, знал, что в Мельбурне он выиграл бронзу в беге на 200 метров; я его приметил ещё в самолёте, но говорить мы не говорили. В команде было несколько таких, из–за которых я чувствовал себя неуютно — учились они в Оксфорде или Кембридже, говорили с особым акцентом, речь изысканная. Я чувствовал — это люди не моего круга, они говорят на другом языке. Алан учился в Кембридже, собирался стать адвокатом или ещё кем–то. Потом я узнал, что его отец — простой рабочий на фабрике в Бирмингеме и Алан всего добивался сам. Говорили, что сейчас он совсем отошёл от своей семьи.

Он был невысокого роста, жилистый, светловолосый, веснушчатый, с маленькими и быстрыми голубыми глазками, в которых всегда жила смешинка, будто всё, что он слышал и видел, было очень забавным. Он спросил: «Объявил ли великий человек свой вердикт?» Питер коротко ответил «да»; видно, и он чувствовал себя с Аланом неловко, к тому же он любил Брейди; Брейди высоко ценили, довольно многие считали — он плохого не сделает. Алан спросил меня: «Тебя тренирует Сэм Ди?» Я сказал, что да. «И каковы ощущения при смене диктаторов?» Я ответил: «Ты о чём? Не понимаю». А Питер добавил: «Не обращай на него внимания. Ему зря дали бронзовую медаль, лучше бы наградили деревянной ложкой, как большого баламута». Но Алан лишь улыбнулся: «Ну, не нравится «диктаторы», назовём их доброжелательными деспотами». Но я и тут понял не больше. Алан явно заинтересовался Сэмом, всё спрашивал, как я с ним тренируюсь; несколько лет назад Сэм звал его к себе, но Алан не пошёл, решил, что ему, спринтеру, у Сэма учиться нечему. «В любом случае, это не тренировка а шаманство». Питер переспросил: «Это как?» Алан ответил: «Колдовское влияние. Сэм — старый колдун. Триста лет назад его бы предали огню. Тут дело в том, поддаёшься ли ты воздействию чар или нет. Нужен ли тебе лидер?»

Питер сказал: «Думаю, легкоатлетам лидеры не нужны. Почти все легкоатлеты — индивидуалисты». Но Алан не согласился: «Ты не прав. Они эгоисты — это да. Они постоянно думают о себе, но если что–то не ладится, им нужно на кого–то опереться. Как детям». Питер сказал: «На всех это не распространяется». Алан возразил: «А я говорю о себе».

Да я говорил о себе, как сейчас пишу в некотором роде обо всех нас. Ведь все мы, пожалуй, мыслим одинаково, и все остальные, владей они словом, сказали бы примерно то же самое. Но они выражают себя иначе, физически: бегают, прыгают, метают снаряды, часто это выглядит очень красиво… Но я спрашиваю себя: почему я продолжаю бегать? Бронзовую медаль я уже получил, а большого мне не достичь. Рассчитывать на две олимпиады спринтеру не приходится. Тогда почему же? Известность? Аплодисменты? Это как наркотик…

А если наступит горькое похмелье? Терзать и терзать своё тело, когда его возможности уже исчерпаны? Приспосабливаться к этим ноющим, завистливым, мелкобуржуазным чиновникам? И напыщенным пророкам — тренерам, считающим, что им известна великая тайна? И к другим спортсменам, с их пустыми перебранкам, узостью мыслей и бесконечными рассуждениями о минутах, секундах и растянутых мышцах? Господи, вот цена, которую ты платишь! Во имя чего?

Новый милевик, Лоу, мне кажется классическим воплощением легкоатлета. Это идеал, квинтэссенция легкоатлета, его назначение в этой жизни — бегать. У него совершенное тело. Прекрасное, естественное чувство ритма. Он не задаёт себе вопросов — слишком молод для этого, так молод, что ему ничего не нужно, кроме бега. Думает за него Сэм Ди. Даёт ему ощущение цели. Бег — его религия. Стыд и позор, что такие люди не могут бегать всю жизнь. Ведь они счастливы, никому не причиняют вреда, доставляют удовольствие людям, которые болеют за них, поддерживают их. Ещё одна золотая медаль и слава для Великобритании! О боже! Человек — не насекомое, а жаль. Он переживает пик собственной жизни, а это грустно. Людям бы, как бабочкам, — быть красивыми, летать свой короткий срок, потом умирать — сразу, без сползания вниз. Бегун должен жить, пока не откажут ноги, певец — пока голос его крепок, кинозвезда — пока не потеряет свою красоту…

Зря я стал его дразнить. Он ни слова не понял. Но я не терплю слепую невинность, во мне сразу просыпается змей.

Мне пора уходить. Если смогу, уйду в этом же сезоне.

Всё было для меня внове: эта огромная толпа, её гул и никого, кто болеет за тебя, как в родном Уайт — Сити, где, кстати, зрителей было в четыре раза меньше. Чужая толпа, чужая речь… Толкутся возле дорожек, смотрят за другими соревнованиями… Всё это мне действовало на нервы… И чем ближе к моему забегу, тем больше. Даже в первый раз в Уайт — Сити я не чувствовал себя так плохо.

И не было Сэма, никого, кто понял бы моё состояние, вселили бы в меня уверенность. Многие желали мне удачи: Том, Питер, Алан, Джейн. Джек Брейди снова повторил свой план, и мне стало ещё хуже. Рон Вейн подошёл и сказал: «Желаю удачи, и не забудьте, что вы бежите за свою страну», будто об этом можно забыть; в общем, мне стало страшно одиноко, я был выбит из колеи; толпа пела, забеги шли один за другим, из громкоговорителей раздавались команды по–немецки — всё происходило будто бы во сне.

В раздевалке мне сделали массаж, я надеялся, что это поможет, отчасти так и вышло; но вся обстановка, снующий взад–вперёд Джек Брейди, который командовал, как старший сержант, — это ничуть не расслабляло, я был ещё более напряжён, чем на воздухе.

Наконец пришёл наш черёд, старт на 1500 метров, а меня всего трясёт, будто в жизни не бегал. Может, начнётся забег и всё станет на свои места?

Я словно утратил координацию, ноги и руки мне не подчинялись. Наверное, мне так хотелось бежать, что я начал с фальстарта, услышал двойной хлопок пистолета и понял — это из–за меня, вернулся на место под шум толпы. Стартёр что–то сказал мне по–немецки — да хоть по–арабски, в голове у меня всё гудело…