Александр Нилин - Видеозапись Страница 12

Цирк и по-прежнему кажется мне наилучшим местом для проведения боксерских соревнований. В какое-то сравнение может с ним идти и круглый зал дворца «Крылья Советов».

Но – цирк! Цирк же и сам по себе – загадка, тайна. И в нем еще – бокс.

Арена, принявшая, малиново-бархатно окольцевавшая канаты ринга, для меня предвосхитила телеэкран – я, кстати (все, как видите, оказывается кстати, все связано, и в какую прочную цепь ассоциаций), телепередачи к тому дню считанные разы смотрел, телевидение еще нескоро – не по времени, по осознанию ощущения – станет для меня бытом.

Как хорошо, как отчетливо помню я тот чемпионат – странно, но позднейшие спортивные события не заслонили мне этот, в общем, ничем не примечательный турнир. Я бы долго – и с подробностями, деталями – мог бы рассказывать о нем, называя фамилии и обрисовывая фигуры, описывая лица…

Но повода нет. Я ведь упомянул о нем ради Королева.

…Теперь, когда он не был первым и специалисты не оставляли ему шансов на победу – о чем я, правда, и не подозревал, – мне хотелось, чтобы он победил во что бы то ни стало, несмотря на то что Альгердас Шоцикас чрезвычайно мне понравился – и как выходит он из своего угла ринга, названный судьей-информатором, и как держится на ринге. Да и как, кому он мог не понравиться – великолепный Шоцикас? И все равно я болел за Королева. Хотя в полуфинальном бою с малоизвестным боксером (но я-то, в том моем состоянии, конечно, запомнил фамилию – Потоцкий) он не произвел на меня большого впечатления. К тому же повредил бровь…

На финал с Шоцикасом Королев вышел с наклейкой пластыря. Во втором раунде пластырь отклеился, кровь заливала глаз – и бой остановили. В газете почему-то написали, что Шоцикас выиграл за явным преимуществом – мне это казалось неслыханной несправедливостью, мне шел двенадцатый год…

А последующие всесоюзные турниры – вплоть до шестьдесят третьего года – я уже смотрел по телевизору.

Догадываюсь, что легко могу быть опровергнут, предпочитая старое новому. Но передачи с боксерских чемпионатов, с тогдашних чемпионатов кажутся мне из дали лет содержательнее, сюжетнее.

И характеры боксеров заметнее разнились, с чем охотно соглашаются и спортсмены, в те времена выступавшие, и манеры ведения боев были индивидуальные, с чем и специалисты не спешат спорить (и не в одном, между прочим, боксе индивидуальнее – и про футбол, и про волейбол тоже твердят: средний уровень возрос, но «звезд» все меньше; не говорят же такого, например, про хоккей с шайбой, правда?). Ну, само собой, и телевидение было в новинку – сам факт спортивных трансляций мог поражать. Однако я же не исследование пишу. И не случайно сказано: «Воспоминание – поэт. Не делай из него историка».

В пятьдесят третьем году в финале Королев еще раз сразился с Шоцикасом. В тот сезон, в виде эксперимента, на первенстве страны боксировали по четыре раунда. И Королеву в его тридцать пять мало что светило. Уходить-то из бокса он и в сорок два не хотел и в сорок два еще выиграл Спартакиаду России, закончив выступать в тот же год, что и Шоцикас, победивший на Спартакиаде народов СССР в пятьдесят шестом. В своем последнем турнире Королев победил нокаутом боксера почти вдвое моложе себя. Но победить Шоцикаса в четырехраундовом бою ему было не суждено. Хотя мне, воспринимавшему этот бой пристрастно, Королев не показался побежденным.

Сейчас телевидение гораздо щедрее на показ спорта и неизмеримо изобретательнее в приемах и способах изображения. Но время экранное стало дороже – и показ обрывают немедленно по окончании состязаний, а при видеозаписи отсекают все, к делу непосредственно не относящееся. Но как же иногда не хватает воздуха, не хватает случайного, несрежиссированного, несфокусированного. Прежде – при всей неискушенности, неумелости, профессиональном простодушии– в кадр попало и нечто необъяснимое, растворяющееся в памяти, расплывающееся, но совсем, до конца долго не покидающее, как сон, что связно не пересказать, как и телевизор раньше: щелкнул выключателем, экран погас, а световой квадратик, блик не сразу исчезает, тает…

Тогда, когда Королев проиграл из-за рассеченной брови, он не выходил на вручение наград. В пятьдесят третьем он спокойно стоял на ринге, когда золотой медалью награждался Шоцикас. Второму призеру не полагалось выходить из шеренги остальных призеров – победителям предстояло опустить флаг чемпионата, и, вышедшие из строя награждаемых, они образовывали особую группу. Но Королев, услышав свою фамилию, по инерции шагнул вперед – это хорошо было видно на экране: оглянулся, строго взглянул на кого-то невидимого нам и тяжело шагнул назад, в шеренгу вторых и третьих. Что это было? Откуда же мне знать? Но запомнилось – говорю же характеры, а значит, жесты, движения тогдашних боксеров врезались в память. Тем более все повадки Королева.

Очевидно, утратив первенство, Николай Федорович вел себя по общепринятым меркам как-то нелепо. Превращался, видимо, в фигуру одиозную из-за своего упрямого нежелания расставаться с боксерским рингом. Он не способен оказался уйти вовремя – уйти непобежденным. Тридцатисемилетним, он в международной товарищеской встрече проиграл не ахти какой силы боксеру из Польши – это он-то, Королев, посылавший после войны вызов Джо Луису. Он никак не хотел смириться с возрастом – не видел того, что видели все вокруг.

Но популярность его еще долго не шла на убыль – в шестьдесят третьем году он появился в зале «Крыльев Советов», одетый в военно-морской мундир (служил тогда на Севере), и публика устроила ему овацию. Но я заметил, что Сергей Щербаков и другие боксерские знаменитости иронически переглянулись. Почему? Он терял влияние в спортивных кругах? Или же он и был всегда больше любим публикой, чем боксерами? По-моему, то же самое много позже происходило с Виктором Агеевым – ему отдавали должное, соглашались, что редкостно талантлив, но осознанную им особенность своего положения, пренебрежения общепринятым простить не хотели. Так мне казалось…

Представился мне случай написать о Николае Федоровиче в семидесятые годы, когда, при всем уважении к нему и признании за ним места в спортивной истории, мало кто считался с мнением Королева (слушали, но не слушались), представления его принимались устаревшими, хотя начатые им мемуары, не дошедшие до печати из-за отсутствия квалифицированной помощи в редактировании, показались мне самостоятельными по языку и мыслям о боксе.

Он жил в двух шагах от меня, я часто видел его на улице Усиевича, относительно мало изменившегося, но ступающего тяжело, подволакивающего ногу. О давнем, мимолетном знакомстве смешно было напоминать ему, столько людей знавшему. К тому же боксеры на память обычно жалуются. Пришел к нему как-то утром в качестве официального лица – было задание от журнала. Он открыл мне дверь в халате, будто на ринг поднимался.

У меня тогда еще мал был опыт общения с выдающимися ветеранами – и Николай Федорович своими огорчениями и обидами сбил меня с настроения задуманного разговора о боксерских делах. Его больше волновали неприятности текущего дня. Разговаривали мы довольно продолжительно, но как написать об этом в праздничный, парадный номер, я не знал. Попробовал написать вообще – без личного. Ничего не вышло: убедился, что рассказать о боксере Королеве могу лишь с чужих слов – лучших и главных боев я не видел, наивысших удач не застал.

Но вот время прошло, и вижу, что шапочное знакомство с Королевым ввело меня в мир, который стал все-таки и моим. Мир этот населен людьми, вошедшими в меня как имена, как символы и превратившимися в конкретность движущихся судеб, повлиявших и на мою судьбу, заставившую постучаться в двери служебных подъездов арен большого спорта.

…Сам я несколько раз начинал заниматься боксом. Последний раз в университете, у Огуренкова, когда уже все сроки для серьезных дебютов прошли. И ни о каких достижениях – при всем соблазне как-то приподнять себя, мотивируя свою причастность к спортивной жизни, – рассказать не могу. На факультете журналистики бокс был в чести. Тот же Эдик Борисов кончал наш факультет. Мастерами спорта стали Борис Ольшевский, Морис Гусев. Леня Лейбзон перворазрядником и чемпионом Москвы среди юношей пришел в МГУ из института физкультуры. Заочник Миша Лаврик – это он затевал в «Молодой гвардии» серию «Спорт и личность», где вышли мемуары и Попенченко, и Шоцикаса, – вернулся из армии мастером. Кого-то из боксеров-журналистов я, возможно, и пропустил в перечислении. Назвал только тех, с кем общался, дружил. Под чью марку и себя привык с той поры считать крупным специалистом. Что имело так далеко и надолго заведшие меня последствия.

Это, как я выше обозначил, приключение, однако, первоначально связано с именем однокашника – мастера спорта. Но не по боксу – по легкой атлетике.

Двумя курсами старше меня учился Толя Семичев – прыгун с шестом, входивший в сборную страны.