Андрей Сухомлинов - Эдуард Стрельцов. Трагедия великого футболиста Страница 13

На следующее утро под конвоем на «черном воронке» его и еще трех человек повезли в Бутырский следственный изолятор. Через зарешеченное окошко в обшивке старого «ГАЗона» Эдик узнавал улицы летней Москвы, видел солнце, красивых девушек в платьях-колокольчиках. На душе было муторно и тревожно.

Въезд в Бутырку был такой: как открываются ворота, слышно, а как закрываются, видно в «решку». Машина миновала трое ворот. Заехали в бокс. Охранник по бумаге начал проверять доставленных: он — фамилию, ты — статью, имя и отчество, он — год рождения, ты — число и месяц. Таким образом проверяли личность доставленного. Ошибки исключались. Потом обычная процедура для арестованных: «шмон», стрижка волос наголо, душ, осмотр врачом, дактилоскопирование, затем в «привратку» — комнату для ожидания. Дальше идет «выклик», а потом «вертухай» разводит по камерам.

Эдика отвели в камеру № 127. Не знал тогда он, что нахождение в этой камере называется «сидеть на спецу», то есть в специальной камере, где ведется оперативная работа с теми, от кого надо добиться более полных показаний или признания. Камера была получше, чем в КПЗ. Двухъярусные металлические кровати, их называют «шконками», выдаются одеяло и подушка (их тогда называли почему-то соответственно «баба-яга» и «одуванчик»), выдается тонкий матрац.

Три раза в квадратное отверстие в двери «баландер» приносит еду: полбуханки хлеба на день, кипяток, каша или картошка и «рыбкин» суп. Эдика это не смущало. Есть все равно не хотелось. Пугала неопределенность и полное незнание ситуации.

Окошко камеры выходило во двор. Если громко кричать, то можно узнать и сообщить что угодно. Вечером его так искали. А на следующий день «послали коня». В маляве было написано: «Стрелец — мужик нормальный». Эдик понял, что это от Коли Загорского. С этой малявой, своеобразным удостоверением личности, Стрельцов и прошел за пять лет Бутырку, пересылку на Пресне, два раза вологодский этап в «Столыпине» с собаками, пять лагерей в Вятлаге, зону в Электростали на вредном производстве и два лагеря при 41-й и 45-й шахтах в Донском, под Тулой.

Никогда Эдик больше не видел этого авторитетного в уголовном мире человека, но до конца дней своих помнил его и тогда еще сделал твердый вывод, что ЭТИ люди словами не разбрасываются.

Как потом узнал Эдуард, в эти же дни за него сражался с обстоятельствами другой человек — его близкий товарищ Борис Татушин.

26 мая 1958 года, около 7 часов вечера Татушин, или «Татушкин», как по-дружески звал его Эдик, вышел из мытищинской прокуратуры.

«На базу, в Тарасовку нужно бы ехать. Там сборы. Там команда готовится к чемпионату мира, через три дня выезд в Гетеборг», — подумал Борис. — А ребята сидят? Нет, не на базу ехать надо, хрен с ней, с базой, а в Москву, ребят спасать. Что-то предпринимать. Но что? С кем посоветоваться? Что делать?»

Боря сел в электричку и поехал в Москву, с вокзала домой, завел свой «Москвич» — ив «Торпедо». Нашел там бывшего футболиста, друга Эдика, Леву Тарасова, с ним поехали к матери Стрельцова — Софье Фроловне, потом к Эдику Караханову.

Всех нашел в этот летний вечер Боря Татушин и в своей машине повез их в Пушкино извиняться перед потерпевшими и уговаривать их. О чем? Кто-то посоветовал, чтобы забрали заявления. В другом месте высказали мысль, что нужны новые заявления, в которых девушки прощают ребят. В третьем — чтобы написали, что ничего вообще не было.

«Хорошо бы какого-нибудь юриста найти или адвоката, но где их брать-то? И вообще как это делается?» — Боря Татушин с пятью классами образования, конечно, этого не знал. А вот то, что руководство «Торпедо», «Спартака» и сборной Союза заниматься этим не будет, это он знал точно. Там таких ЧП не любят и не прощают.

Эх, была — не была. Вперед, куда кривая выведет.

В Пушкино были около 12 ночи. Тамара быстро согласилась и написала:

«Прокурору Мытищинского района

Прошу считать мое заявление, поданное Вам 26.05.1958 г. об изнасиловании меня гр. Огоньковым, неправильным.

В действительности изнасилования не было, а заявление я подала, не подумав, за что прошу меня извинить.

В этот вечер, точнее уже ночью, мать Марианны непрошеных гостей в дом не пустила. Но мать Эдика упросила разрешить приехать к ним на следующий день. Та согласилась.

На следующее утро эта же компания — Татушин, Караханов, Тарасов и мать Эдика — опять поехали к потерпевшей в Пушкино. Ребята остались в машине, в дом пошла только мать Эдика. Все-таки женщина женщину быстрее поймет. Софья Стрельцова понесла подарки потерпевшей: коробку зефира, банку варенья, яблоки и цветы. Все, что смогли собрать, но от чистого сердца…

Все трое в доме плакали. Плакали матери, переживая за своих непутевых детей, плакала потерпевшая… И решили…

— Приезжайте через два дня, 30 мая, напишем все, что надо, — сказала мать Марианны.

30 мая ровно в 9 часов утра Татушин с Левой Тарасовым и матерью Стрельцова отправились в Пушкино, получили от потерпевшей заявление и сразу же отвезли его в Мытищи, в прокуратуру, благо это было по дороге, по Ярославскому шоссе.

Документ был написан так:

«Прокурору Мытищинского района

Прошу прекратить уголовное дело в отношении Стрельцова Эдуарда Анатольевича, т. к. я ему прощаю.

Прочитав это заявление, следователь Муретов усмехнулся и сказал Татушину:

— Это заявление, как мертвому припарка. Уголовные дела об изнасилованиях прекращению за примирением сторон не подлежат.

Татушин, разбиравшийся только в футболе, из этого понял одно, что Стрельцову хорошего ждать нечего.

На следующий день из КПЗ выпустили Огонькова и дело на него прекратили. Текст заявления, написанный «его» потерпевшей, подходил под прекращение дела. Ему повезло. А вот Стрельцову — нет.

Теперь, спустя годы, страшно подумать, что Стрельцов не избежал предначертанного ему на ближайшие годы кошмара только из-за равнодушия, из-за безразличия тех руководителей команды, кого он считал близкими. Рядом не оказалось знающего грамотного человека, по совету которого было бы написано юридически толковое заявление, такое хотя бы, как у Тамары. Тем более что текст заявления Марианну и ее мать не интересовал вообще. Всего-то несколько слов, но так необходимых для принятия решения в пользу Стрельцова, и тогда, как Огонькова, его бы освободили.

Но случилось то, что случилось, прошлого не переделаешь. И дело по указанию Генерального прокурора СССР Р.А. Руденко передали для дальнейшего расследования в прокуратуру Московской области.

По старому закону адвокаты допускались к уголовному делу только в суде. На этапе следствия их участие было не положено.

Несколько раз Эдика вызывали на допрос новый следователь А. Маркво и работник Прокуратуры СССР Э.Миронова. Записывали показания, провели очную ставку с потерпевшей. Один раз водили в «больничку», брали кровь из пальца и слюну на марлю и в пробирку. Сказали, что для экспертизы. Потом, уже перед судом, появился адвокат.

15 июля состоялось их знакомство.

— Миловский Сергей Александрович, из Московской коллегии адвокатов, — представился пожилой солидный мужчина. — Со мной заключили соглашение на вашу защиту. Я вас буду защищать. Не возражаете?

— А кто заключил? — настороженно спросил Эдик.

— Ну, допустим, твои родственники, — и после паузы, — скорее всего друзья, — пояснил адвокат, умело переходя на «ты». — Ордер уже оплачен, так что за это не волнуйся.

«Опять Коля», — догадался Эдик, вспомнив разговор в КПЗ.

Адвокат продолжал:

— Я уже изучил твое дело. Там все записано. Конечно, можно бы было занять другую, более хитрую позицию. Признаваться во всем подряд не следовало бы, это явно лишнее, но теперь менять ничего не будем, поздно, только испортим ситуацию. Руководство ЗИЛа и «Торпедо» помощи никакой не оказывают. Даже характеристику не дают. Был я уже и в парткоме у Фатеева, и в завкоме у Платова. И в команде у Ястребова. Все говорят, что характеристику давать не будут. Ездил в Спорткомитет, там дали только справку о наложенных взысканиях.

— Вот суки, — вырвалось у Эдика.

— Ну, ничего, — продолжал адвокат. — Мать твоя поехала в Перово, брать характеристику от ваших бывших соседей.

— Они-то напишут, — горько усмехнувшись, подтвердил Эдик. — Только будет ли толк от этой бумаги, подписанной бабками?

— Посмотрим, — ответил адвокат. — На безрыбье и рак рыба. О взятии на поруки нигде разговаривать не хотят. Вообще-то шуму ты наделал в стране с этим делом немало. В «Комсомолке» статья большая вышла.

— Читал. Ее даже в дело подшили, — ответил Эдик.