Алексей Маслов - Тайные коды боевых искусств Японии Страница 13

Путь боевых искусств «хэйхо» к ХVI—ХVII вв. стал восприниматься уже как универсальный способ существования и в принципе далеко вышел за рамки собственно воинских тренировок. Для многих он становился путём интуитивного прозрения, осознания высшей Истины, постижения вселенской Пустоты, о которой говорил дзэн-буддизм. Обратим внимание на то, как знаменитый фехтовальщик на мечах Мусаси Миямото, всегда отличавшийся невыдержанностью и исключительной жестокостью в поединках, объяснял своему ученику истинный смысл боевого искусства:

«Вот заповеди для мужчин, которые хотят изучить моё воинское искусство:

1. Не допускай бесчестных мыслей.

2. Путь заключён в постоянных упражнениях.

3. Познакомься с каждым искусством (т. е. методом боя каждой школы).

4. Познай пути всех профессий.

5. Ясно различай выгоду и потерю в мирских делах.

6. Развивай в себе интуитивное понимание окружающего мира.

7. Прозревай невидимое.

8. Обращай внимание даже на самое заурядное.

Принципу «познай пути всех профессий» следовали практически все самураи, хотя эти «профессии» понимались достаточно своеобразно. Для высокородного самурая не могло идти и речи о профессии, скажем, торговца или ремесленника – всё это были занятия для простолюдинов. Самураи же в период расцвета сословия занимались живописью и стихосложением, чтением древних трудов китайских стратегов и утончёнными философскими рассуждениями о «пустотном и невидимом», о «великом в малом». Правда, эти занятия были доступны лишь тем, кто располагал достаточным количеством свободного времени, в то время как простые ронины вынуждены были добывать себе хлеб (точнее – рис) постоянным трудом на полях сражений.

Так или иначе, вся эта философия, утончённая эстетика входили в понятие «воинского искусства», или «Пути Воина». Последний уже мыслился не как простой солдат, но как личность универсальная и вселенская. Это должен был быть человек, обладающий Знанием, соотносящий свои поступки со вселенской Пустотой, в которой он черпает вдохновение. Именно Пустота как высшее прозрение должна открыться воину в процессе овладения боевым искусством. Именно это, а не просто победа в бою становится пределом совершенствования самурая.

Мусаси Миямото – человек, который за свою жизнь убил противников, наверное, больше, чем кто-либо, – в старости уходит от людей и постигает эту Пустоту. Не случайно своё знаменитое произведение «Книга Пяти колец» («Горин-но сё») он завершает разделом «Пустота», где пишет: «То, что зовётся духом Пустоты, находится там, где не существует ничего. Это понятие стоит выше человеческого понимания. Постарайся впитать этот дух, приняв прямоту в качестве основы, а истину в качестве своего Пути. Используй воинское искусство повсеместно, правильно и открыто. И тогда ты начнёшь постигать сокровенную глубину явлений, а приняв Пустоту как Путь, постигнешь Путь как Пустоту» [147]. Здесь, безусловно, отражён мистический опыт самого Мусаси, данный как ярчайшее переживание Вселенской Пустоты.

Но всё же утончённые философствования составляли лишь малую часть того, что занимало воинов. Их сознание больше тяготело к героическому эпосу и рассказам о любовных приключениях. Постепенно самураи создают свою культуру, пронизанную повествованиями о воинских подвигах. Например, формируется особый литературный жанр – « гунки », в основу которого легли сказания о соперничестве домов Тайра и Минамото. Буквальный перевод слова «гунки» – «военные описания». Четыре произведения причисляются к классике гунки: «Хогэн моногатари» («Повесть о годах Хогэн», 1156–1158 гг.), «Хэйдзи-моногатари» («Повесть о годах Хэйдзи», 1159–1160 гг.), «Хэйкэ-моногатари» («Повесть о доме Тайра»), «Гэмпэй-сэйсуйки» («Описание расцвета и гибели Минамото и Тайра»). Это была чисто самурайская литература – описания битв, подвигов, смертей, причудливого благородства, где реальность граничит с красочным мифом.

Самураи, хотя и представляли единое сословие и объединялись «воинским мифом», всё же были людьми разными. Состав самураев колебался от представителей аристократических фамилий до выходцев из простых крестьян. А эта пестрота порождала и изменения в характере культуры. «Изящные речения» ( гагэн ), с помощью которых объяснялись аристократы прошлого, начинают смешиваться с вульгаризмами ( дзокуго ) новых воинов. В языке самураев появляется много китаизмов, которые становятся полноправными речевыми единицами. Возникает даже смешанный японо-китайский язык ( вакан-конгобун ) – по сути именно такой смешанный характер имела и вся самурайская культура. То, что нам порой представляется чисто японской традицией, на самом деле может иметь китайские корни.

Принято считать, что самурайская культура – это нечто утончённое, прозрачное, изящное. Увы, ранние самураи – люди грубые и в основной своей массе плохо образованные. Культурный уровень Японии после прихода самураев к власти на первых порах становится ниже, это шаг назад по сравнению со взлётом культуры кугэ (аристократии). Не раз отмечалось, что художественный уровень самурайских гунки гораздо ниже по сравнению с литературой прежних эпох [11].

Воинские повествования и устные истории как бы отражают весь стиль самурайской жизни. В ней было много нарочитого, надуманного и, самое главное, – предельно ритуализованного. Тренировка в боевых искусствах обычно начиналась с поклонений духам в синтоистских кумирнях или с молитв буддийским божествам. Ритуальный характер носили и самурайские танцы – причудливое смешение боевых движений с элементами древних шаманских представлений. Весьма величественно выглядели медленные движения и статичные позиции танца с боевым железным веером. Великий воин и правитель Ода Нобунага предпочитал исполнять под удары барабанов и звуки флейт динамичный танец ковака-маи . Это был своеобразный танец-воспоминание, в пластической форме рассказывающий о героической истории дома Тайра. Ковака-маи быстро превратился в элитарный боевой танец, который исполняли известные полководцы Кимура Сигэнари (1594–1615 гг.) и Датэ Масамунэ (1566–1636 гг.), многие молодые воины, самураи в токугавском замке в Эдо [4].

Мистерия оружия

Теперь посмотрим, чем должен быть вооружен классический японский воин. Обычный набор «гунки», т. е. оружия воина, с древности включал короткое оружие (меч), длинное оружие (копье, трезубец) и лук со стрелами. Хотя виды оружия и способы его изготовления менялись, полный набор оставался прежним. Столь привычный для нас сегодня самурайский меч-катана далеко не сразу стал основным в экипировке воина. По китайской традиции, более практичным в бою считалось длинное копье, благодаря которому можно было просто не подпустить к себе нападающего с мечом. Первоначально и японские воины использовали преимущественно длинные копья и алебарды. В период Муромати копья обычно носили простые пехотинцы (асигару – быстроногие), а именитые самураи отдавали предпочтение благородному мечу. Позже, с XVII века, копья стали превращаться в ритуальное оружие: на них навешивали разноцветные кисти, древко красили в красный цвет. Воины, вооруженные такими копьями, сопровождали обычно кортежи богатых даймё.

А вот алебарда (нагината) быстро превратилась в «женское» оружие. В XVI–XVII веках нагината была очень популярна среди придворных дам. Не обладая большой физической силой, они использовали свои особые уловки и трюки, например, наносили удары в падении, закрывали глаза противника полами своего широкого плаща и выполняли многие другие хитроумные действия.

Ритуальное отношение к оружию зародилось в Японии задолго до становления самурайской культуры, еще во времена «государства Ямато» в VII веке. Оружие профессионального воина – это не только предмет для ведения поединков, но еще и «поручение» – поручение быть мужественным, непобедимым, обладать сакральной силой. Например, когда военачальник отправлялся в поход, государь вручал ему сэтто – ритуальный меч, после чего военная операция считалась начатой. Военачальник уже не мог вернуться домой даже для того, чтобы проститься с родными, он шел исполнять свой долг [26].