Елена Петушкова - Путешествие в седле по маршруту "Жизнь" Страница 16

Напряжение соревнований усиливается от ответственности, ложащейся на спортсмена: чем серьезнее значение турнира, тем ответственность выше, на олимпиаде она самая высокая. Спортсмен сознает, сколько трудов и усилий потратило множество людей, чтобы подготовить его успех, он понимает важность успеха для страны, для парода. Олимпиада же бывает только раз в четыре года, и в жизни многих спортсменов она — единственная. Это итог твоей четырехлетней работы, и если ты не сумел добиться успеха, значит, и труд, и сознательное самоограничение, отказ от чего-то, может быть, очень личного, дорогого — все оказывается напрасным.

Вот чем объясняется и накал страстей, сопутствующих Олимпиаде, и та опустошенность, которая может охватить тебя, когда все осталось позади.

…Олимпиада в Мюнхене далась тяжелее. Мы ехали бороться за первое место в командном зачете, но на команду сыпалось несчастье за несчастьем.

В Москве тогда стояла ужасающая жара, в Западной Европе было холодно. По дороге простудился Тариф, конь Калиты, и Иван Александрович был вынужден пересесть на запасного — Торпедиста, лошадь гораздо ниже классом. Потом захромал у Кизимова Ихор. Тариф постепенно превозмогал свою пневмонию, хотя был еще слаб — его только выводили шагать в поводу. Внезапно у Торпедиста обнаружилась хромота на все четыре ноги. И вдруг я заметила, что и Пепел слегка прихрамывает — на крутых поворотах или в углу манежа. Я сказала об этом Терентьичу, он без особой уверенности ответил: "Ничего, ничего, это, наверное, ты не так поводом работаешь".

Что оставалось говорить Терентьичу, когда у него на глазах буквально разваливалась великолепная команда?

До старта оставалось три дня. Среди ночи я проснулась с ощущением жара. Но здесь, в женской половине Олимпийской деревни, я была единственной конницей и не знала, где живут врачи других наших команд. Пошла наугад по коридору и за одной из дверей услышала русскую речь. Это волейболистки, у которых соревнования кончались поздно, обсуждали игру. Там была женщина-врач, она поставила мне градусник — 38,5… Велела лежать в постели. Но как было сообщить Терентьичу, что утром я не приду на тренировку? На счастье, мне встретилась композитор Александра Пахмутова, она знала Терентьича, и он через нее мне передал, чтобы я не беспокоилась (легко сказать!).

Днем пришла профессор Зоя Сергеевна Миронова, наш знаменитый спортивный врач, принесла уйму лекарств, сбила температуру, и я почувствовала себя почти хорошо. Сказывался, конечно, нервный подъем, обостряемый сознанием, что выступать все равно необходимо.

Но беда не приходит одна. Когда на следующее утро я пришла на тренировку, Терентьич печально сказал: "Ты, Ляля, была права — Пепел-то на передние ноги едва наступает".

В принципе ничего особенно страшного не было — просто камешки, которые попадаются в песке манежа, вызывают так называемую наминку — острое воспаление в толще копыта, очень болезненное. Раньше в таких случаях делали укол новокаина, но в Мюнхене для лошадей впервые ввели допинговый контроль, и делать уколы было нельзя.

Ветеринар Толя Доильнев вскрыл гнойники на обоих копытах Пепла, удалил гной, но боль была сильная. Две ночи подряд Терентьич и Толя сидели в деннике, парили передние ноги моей лошади в ведрах с горячей водой и бальзамом. Пепел вынул бы ноги, если бы они ушли, и они по очереди дремали там прямо на сене.

Я не знала в спорте человека самоотверженней Анастасьева: он всегда раньше всех вставал, мчался на конюшню, проводил время в бесконечных хлопотах и терял за соревнования семь-восемь килограммов. Костюм висел на нем, как на вешалке.

…Мне повезло с жеребьевкой. Участников Большого приза, поскольку их было много, поделили на две группы, и я попала на второй день. Кизимов и Калита — на первый. Калите пришлось все-таки сесть на Тарифа (Торпедист совсем обезножел), и он проявил большое мужество, став шестым на лошади, только что оправившейся от воспаления легких. Впрочем, как здесь не сказать о мужестве и терпении Тарифа?

В общем, после первого дня по сумме результатов двух участников мы отставали от команды ФРГ очень значительно — на 121 балл, и передо мной стояла задача отыграть эту разницу.

Но в вечер Большого приза произошли трагические события в Олимпийской деревне Мюнхена: в нее ворвались террористы, захватили заложников…

Баллов своих в Большом призе я не помню — помню только ощущение крайней сосредоточенности. Толя Доильнев пошел на одно ухищрение: распрямил жестяной совок, вырезал пластинки по форме копыт и перековал Пепла так, что пластинки оказались под подковами. Это несколько уменьшило боль. На разминке Пепел все-таки прихрамывал, но Толя уверял, что через полчаса он разойдется. Я не могла не верить, но нервы были натянуты как струны, и мысль о том, выдержит ли конь, отвлекала от мысли, выдержу ли я.

Наша команда победила. Вопреки всему. В личном зачете выиграла Линзенгофф, я была второй.

Что было потом, не помню — абсолютный провал в памяти. Скорее всего, мы готовили в дорогу наших лошадей — бинтовали ноги, хвосты, чтобы они не вытерлись о стенку машины.

Скорее всего, этим мы и занимались…

РАЗГОВОР ПРОДОЛЖАЕТ СТАНИСЛАВ ТОКАРЕВ

Иные книги складываются, как прокладывается шоссе — прямиком от пункта «завязка» к пункту «развязка». Иные — как тропы: тоже от начальной к конечной точке, но с прихотливыми поворотами, возвращениями и отклонениями.

Нет нужды спорить, что лучше. Книга — организм живой, она сама порой ломает все — в том числе и композиционные — авторские планы. Наша с Леной совместная работа продолжалась немало лет, и порой, когда финал вроде бы уже брезжил, жизнь говорила: "Нет, рано, многое еще впереди".

Скажем, было когда-то задумано закончить тем моментом, когда нынешний конь Петушковой, рыжий тракен Хевсур, впервые будет стартовать в группе взрослых — в Среднем и Большом призах. Эти призы с их усложненной, по сравнению с Малым, программой вкупе именуются "большими ездами". Слово «езда» по правилам русской грамматики множественного числа не имеет, но в конном, как и в иных видах спорта, свой арго. Он звучит не всегда привычно, зато, как говорится, по правде. Однако прошли первые "большие езды", вторые, третьи, конь мужал, становился мастеровитее, а книга все не отпускала нас от себя. И тогда мы решили, что рассказать о самом первом экзамене нашего рыжего друга надо не в финале, а в середине. Пусть, подумали мы, на страницах окажутся рядом события разных лет. Разве не так обстоит дело и вообще с воспоминаниями? Да и потом — не пора ли предоставить читателю возможность увидеть мир конных состязаний не только изнутри — глазами Петушковой, но и извне?

Итак, место действия — Москва, олимпийский конный комплекс Битца, время действия — июль 1982 года.

Кроме Лены, кроме нашего знакомца Угрюмова и упоминавшегося уже Анатолия Антикяна, берейтора Петушковой — тренера Хевсура (этот высокий черноусый красавец — мастер спорта, сам выступал когда-то в выездке на одном из многочисленных братьев Ихора, но больших побед не добился), действует тут также грум (конюх) Вера Макарова, суровая девушка, добровольно и фанатично посвятившая себя конному спорту, а также многие иные лица.

День первый. Средний приз № 2.

— О! — сказал Угрюмов. — А где же борода? Он выехал на разминочное поле на своем тракено-текинце Енисее редкой масти — соловой (светло-золотистой с белой гривой и хвостом). Сидел небрежненько, бочком, еще без фрака, выглядя не элегантным кавалеристом, а мужичонкой, возвратившимся из ночного, и смотрел на меня с веселым любопытством.

Я не стал бы вводить вас в столь частную и маловажную подробность, как утрата мною бороды, не будь этот факт сопровождаем многозначительной деталью, о чем — ниже.

— Интересный у меня возникает вопрос, — сказал Угрюмов, склоняясь с седла. — Лежачего не бьют, так ведь? А выходит, бьют.

— Ты о чем, Петрович? — спросил я.

— После объясню.

Постепенно дальнее поле, где начиналась разминка — ближнее к манежу принадлежало тем, кому вот-вот стартовать, — заполнялось всадниками и всадницами. Всадницы были как одна в паричках "а ля Петушкова", начесанных на уши, в цилиндрах чуть-чуть на лоб. Пассажировали, пиаффировали, крутили вольты, прибавляли и сокращали рысь и галоп, вкось пересекали желтую песчаную площадку, репетируя принимание. Тренеры со скамеечки покрикивали: "Левый повод держи-держи! Четче галоп, четче!"

За острым серым козырьком роскошной, каких в мире больше нет, трибуны конного стадиона, там, за огромной бронзовой скульптурной группой "Русская тройка", за расставившими ножищи опорами линии электропередачи и по струнке стоящими жилыми башнями, лениво кралась туча. Флаги трепало на нервном ветру, вчера в программе «Время» обещали дождь. Кто-то из тренеров сказал, что завтра по-старому Самсон-сеногной, бабки говорили, коль в этот день польет, шесть недель будет лить. От этих слов пахнуло сельским, стародавним, атавистически волнующим, как волнует на конюшне запах сена и навоза.