Евгений Загорянский - Повесть о Морфи Страница 16

Прочие «поросята» после драки окружили Пола с молчаливым обожанием, которого он старался не замечать. Отец Рубо посмотрел на его синяки, покачал головой, но ничего не сказал.

Смуглый Дэн Джойс подошел к Полу на следующий день.

– Ты молодец, Морфи, – сказал он отрывисто. – Вот моя рука. Я терпеть не могу твоего брата, но ты – совсем другое дело…

Дэн был родом из Джорджии. Отец его был убит в Мексиканскую войну, генерал Тэйлор лично распорядился отдать Дэна в колледж Сен-Жозеф. Но Дэна это не радовало. Он мечтал об офицерских эполетах и ни о чем, кроме военных подвигов, говорить не умел. Пол был польщен вниманием Дэна, но дружбы у них не получилось. Дэн был самолюбив, но туп, ученье давалось ему с мучительным трудом. А Пол никогда не читал заданного дважды и даже математические законы успевал схватить задолго до того, как отец Рубо заканчивал объяснение.

– Второй такой головы в колледже Сен-Жозеф еще не бывало! – таинственно сообщил о нем ректору отец Рубо.

Пол пытался помочь Дэну учиться, но тот угрюмо отказался.

Мориан и сам учился хорошо, у Пола оставалась куча свободного времени. Он тратил его на чтение и одинокие прогулки по дальним аллеям. Он любил быть один. Подобострастие «поросят» и элегантная грубость старших были ему одинаковы неприятны.

На втором году Пола полюбил отец Пьер, библиотекарь.

Нарушая строгие правила, он предоставил Полу весь запас книг, хранившихся под его присмотром в запретном ореховом шкафу. За два года Пол прикончил этот шкаф.

Жан-Жак Руссо заставил его страдать вместе с Эмилем, Вольтер… Нет, он не сумел полюбить Вольтера. «Орлеанскую Деву» он бросил недочитанной. Топорные романы Ретиф де ля Бретонна не увлекали его, он видел, что все это театральное, не настоящее. Один лишь величавый Гете надолго приковал к себе его мысли. Одинокие прогулки в парке стали еще длительнее. Пол написал письмо в стиле Вертера, но сейчас же разорвал. Потом снова написал его по-немецки, получилось лучше, но все-таки неважно.

Он разорвал и его. Тогда же было написано по-французски стихотворение, подражание Публию Назону в изгнании. Пол разорвал его через несколько дней и решил, что у него нет поэтического дара. Он очень тосковал.

Он обещал хорошо учиться, но учиться было слишком легко. За два года он овладел в совершенстве немецким и испанским языками, много читал по астрономии, изучал труды средневековых алхимиков, которые не значились в курсе. Отцы-преподаватели разводили руками и вздымали очи к небу. А ему было все равно. Он жил от каникул до каникул, и каждая поездка домой давала ему силы для того, чтобы пережить новую четверть года.

Однажды Пола вызвал для беседы отец-ректор.

Он начал говорить о боге, Пол поморщился, и умный старик сразу умолк. Этот мальчик, маленький и хрупкий, не подходит под общий уровень. Он философствующий безбожник, как и его отец. Раз он молчит, нет смысла удалять его из колледжа, который ему со временем суждено прославить. Пусть молчит.

И Пол продолжал свои одинокие прогулки, читал древних, переводил гекзаметром с греческого на латынь и думал, думал без конца.

На третьем году обучения Пол увидел, что двое его товарищей, Рафаэль Каракуэсде из Мексики и луизианец Луи Ландри, играют в шахматы. Пол увидел шахматную доску и фигуры впервые за три года, и сердце его забилось.

– Чьи это шахматы? – небрежно спросил он у играющих.

– Наши общие, – ответил смуглый Ландри, – нам их подарили.

– Беда лишь в том, что мы не умеем играть! – усмехнулся Рафаэль Каракуэсде. – А ты, Морфи, умеешь?

– Играл немного дома, – ответил Пол и поскорее ушел: партнеры вроде Ландри или Каракуэсде не устраивали его ни в какой мере. «Странно, что Эдуард не проболтался!» – думал Пол, уходя.

Спустя несколько дней учитель испанского языка, долговязый и усатый дон Рамон Санчес, сказал как-то вечером при Поле, что отсутствие в колледже шахматистов его удивляет и огорчает.

– Шахматная сила – признак истинного кабальеро, друзья мои! – сказал он высокомерно, закручивая жесткие усы.

И Пол, тот самый Пол Морфи, что так непочтительно разыграл дона Рамона с испанским языком, внезапно заявил в присутствии всех:

– Я немного играю в шахматы, сеньор Санчес. Угодно вам попробовать?

– Немного? – усмехнулся Санчес. – Сеньор Морфи, я кастильский гидальго, которого проклятая бедность сделала преподавателем. Пусть вы играете «немного», в этой проклятой дыре лучше слабый партнер, чем никакого!

Луи Ландри сбегал за шахматами. Перед тем как начать игру, Пол обратился к Санчесу.

– Я думаю, сеньор Санчес, нам следует играть с переменной форой. Вы опытный шахматист, а я не играл три года. Условимся так: выигравший дает проигравшему пешку и ход вперед. Если он опять выигрывает, он дает пешку и два хода, затем коня, а затем и ладью… Если выигрывает получающий фору, она соответственно снижается на одну ступень. Согласны?

– У нас в Вальядолиде не знали такой игры, сеньор Морфи, – ответил испанец. – Но шахматы есть шахматы, и фора ничего не меняет. Начнемте же, сеньоры мои!

Пол за несколько минут выиграл три партии – на равных, на пешку и ход, на пешку и два хода.

Испанец хотел прекратить игру, но протестующий вопль зрителей удержал его на месте.

Пол выиграл, давая вперед коня, а затем давая вперед ладью. Бедняга Санчес был мокр, точно из бани. Получив вперед ферзя, он собрал все свои силы и выиграл.

Однако, давая ладью, Пол снова добился победы.

– Я думаю, так будет правильнее всего, сеньор Санчес, – спокойно сказал Пол. – Ладья для вас – самая правильная фора. Давать вам ферзя мне трудновато, а коня – неинтересно…

Санчес испепелил Пола взглядом и вышел из комнаты.

Больше они не играли никогда.

Примерно в то же время Пол проходил как-то с Шарлем Морианом мимо Каракуэсде и Ландри, сосредоточенно склонившихся над шахматной доской.

– Мыслители! – фыркнул краснощекий Шарль. – Не понимаю, как можно тратить столько времени на чепуху!

– Ты не прав, Шарль, – спокойно ответил Морфи. – И ты не сказал бы этого, если бы понимал шахматы хоть немного.

Шарль посмотрел на Пола искоса. Он привык относиться к его словам уважительно, уверенность друга озадачила его.

– Я готов попробовать, Пол, если ты меня поучишь.

– С удовольствием.

Первый урок состоялся в тот же день. Мориан пристрастился к шахматам и был им верен всю свою жизнь. Уже на склоне лет он приблизился к мастерской силе. Он был постоянным партнером Пола в последние годы, получая вперед коня. Надо признать, что, получая коня вперед, он больше выигрывал, чем проигрывал. Но тогда, в колледже Сен-Жозеф, Полу не довелось обрести партнера: он показал Шарлю ходы и основные правила, а затем Шарль был передан во власть шахматных книжек. Играть с ним Полу было неинтересно, а обучать попросту надоело. За все годы в Спрингхилле они сыграли лишь несколько считанных партий.

Пол возобновил одинокие прогулки, чтение, занятия астрономией и алхимией. Он сильно тосковал, и лишь долгие разговоры с библиотекарем отцом Пьером несколько смягчали эту тоску.

И продолжалось это почти пять лет.

VIII

Пол окончил колледж Сен-Жозеф в октябре 1854 года с наивысшими отличиями. Выданный ему аттестат был туго набит похвалами, особо отмечались его память, способности к языкам и изящной словесности.

Его провожали домой с торжеством. На протяжении ряда поколений именем Пола Морфи клялись не только резвые «поросята», но и умудренные жизненным опытом «быки».

На прощание отец-ректор подарил каждому выпускнику по роскошному евангелию. Пола он отозвал в сторонку и заменил евангелие Цезаревыми «Записками о галльской войне» на латинском языке, в чудесном кожаном переплете.

Гордости от всего этого Полу не хватило даже на дорогу.

Он приехал и сразу увидел, что дома плохо, что светлое и радостное течение жизни нарушено непоправимо.

Отец больше не служил, его судейская карьера закончилась бесславной отставкой. Эта преждевременная отставка (судье было всего пятьдесят семь лет) была вызвана конфликтом с высшими юридическими властями штата. Алонзо Морфи не дал себя согнуть. Он ушел, но сохранил свою точку зрения.

Всеобщее уважение осталось при нем. Бывший судья был избран почетным председателем национального банка Луизианы и попечителем городской больницы «Чарити». Но все это мало его радовало. Обрюзгший и сразу постаревший, Алонзо Морфи целыми днями сидел на террасе своего загородного домика, а в большом доме на Роял-стрит появлялся только по необходимости.

Долгими часами Алонзо Морфи следил за полетом птиц.

Иногда он поднимался, записывал несколько строк в толстую кожаную тетрадь и опять садился на место.

Всем командовала мать, ее худые руки властно вели одряхлевший семейный корабль. К старости она стала деспотичной и нетерпимой, прежняя религиозность начинала переходить в ханжество. Казалось, одна только любовь к музыке, неистребимая и могучая, сохранилась в ней от облика прежней Тельсид – Луизы.